ами  на  глазах.  Значит,  бывают  еще  чудеса  на   свете,   и   ее
золотоволосый рыцарь способен их творить.
   Мелли любила его безгранично.

***

   Лекарь провозился с Джеком добрую часть ночи, пока пожар пылал в лиге
к северу от них. Все эти долгие мучительные часы Мелли держала Джека  за
руку, вливала воду в его обожженные губы,  мазала  бальзамом  его  раны.
Больше всего пострадали его лоб и руки, на  теле  было  множество  более
мелких ожогов. Подходившие к ним рыцари предлагали помощь  и  советы,  а
Берлин принес сонное зелье. Лишь когда  дыхание  Джека  стало  легким  и
ровным, Мелли заснула сама.
   Таул разбудил ее на рассвете.
   - Вставай, Мелли. Надо ехать в город.
   - Но... - Мелли посмотрела на обвязанную голову Джека, прислоненную к
ее коленям.
   - Джеку нужен сон. Ты уже сделала все, что могла. Хват присмотрит  за
ним, пока нас не будет. - Таул  говорил  ласково,  но  твердо.  -  Ты  и
ребенок должны ехать со мной.
   Мелли не спорила. Она уже смирилась со своими новыми обязанностями.
   Перед отъездом она постаралась принарядиться. Она до блеска расчесала
волосы и скрыла ожоги под пудрой и притираниями.  Старшая  дочь  хозяина
гостиницы отдала ей свое лучшее зимнее платье,  и  Мелли  переоделась  в
палатке Тирена. Ей было трудно из-за сломанной руки, но  она  не  желала
никого просить о помощи. Таул уже приготовил славного гнедого  мерина  и
подсадил ее в седло - и тут, к  великому  неудовольствию  Мелли,  к  ним
подъехала Грил.
   - Она что, собирается ехать с нами? - прошипела Мелли сквозь зубы.
   - Она одна знает, что герцога приказал убить Баралис.
   Мелли не нашла, что на это возразить, и только фыркнула.
   - Но ребенка она не получит. Я сама его повезу.
   Таул прыснул, и Мелли поразилась тому, какой юный и счастливый у него
вид: он точно сам стал ребенком.
   - Ладно, если хочешь, мы привяжем Герберта у тебя за спиной.
   - Очень хорошо. - Мелли старалась сохранить серьезность, но не  могла
устоять против заразительной улыбки Таула. - Ну ладно, ладно. Пусть едет
с нянькой.
   Няня Грил лучезарно улыбнулась Таулу. Он ответил ей тем же.
   Мелли сердито посмотрела на обоих, но  заулыбалась,  как  только  они
отвернулись. Она чувствовала себя безумно, бесконечно счастливой.
   Дорога до города заняла у них  меньше  часа.  Мелли  ехала  во  главе
двухсот пятидесяти рыцарей и семидесяти высокоградцев. Прошел слух,  что
Баралис и Кайлок погибли, и в  городе,  оставшемся  без  начала,  царила
неразбериха. У ворот их встретила рота  черношлемников,  но  вальдисские
стрелки уложили несколько солдат, и пыл остальных сразу угас.
   Мелли въехала в город не без тревоги. Люди стояли вдоль улиц и пялили
на нее  глаза.  Многие  не  скрывали  своей  враждебности,  а  некоторые
посылали вслед проклятия.  Недавняя  ликующая  радость  оставила  Мелли.
Будущее великого древнего города  колебалось  на  весах,  и  его  судьба
зависела от Мелли и ее сына.
   Как всегда в  тревожные  минуты,  Мелли  приняла  самый  гордый  вид.
Вскинув голову, она обжигала гневными взорами поносивших ее горожан. Она
была замужем за герцогом и родила Брену наследника - она здесь  в  своем
праве.
   Когда  отряд  свернул  на  главную  площадь,  Мелли  впервые  увидела
дымящийся остов, оставшийся от герцогского дворца.
   Стены сохранились, но внутри  зияла  пустота:  огонь  пожрал  мебель,
деревянные балки и половицы. Дворец погиб, но Мелли не слишком  сожалела
о его гибели.
   Завороженная этим зрелищем, Мелли не сразу заметила, что  на  площади
собралась большая толпа. Она взглянула на Таула.
   - Ничего, все в порядке. Чем больше, тем лучше, - улыбнулся он ей.
   Мелли  смотрела,  как  сотни  людей  запруживают  улицы  и  переулки,
клубятся вокруг фонтанов и заполняют каждую  пядь  мощенного  булыжником
пространства. Ей было страшно, но она не подавала виду.
   Рыцари в полных парадных доспехах, с пиками, на  статных,  вычищенных
до блеска конях полукольцом охватили  Мелли,  Таула  и  Грил.  Желтое  с
черным виднелось даже на  крышах:  там  на  всякий  случай  разместились
стрелки.
   Когда  площадь  наполнилась  народом  до  отказа,  Таул   въехал   по
нескольким  ступеням  на  лобное  место.  Толпа,  узнав  в  нем  бывшего
герцогского бойца, зароптала.
   - Тихо, - скомандовал Таул, вскинув руки. - Выслушайте  меня,  прежде
чем осуждать. - Его голос донесся до всех четырех углов площади, и народ
затих. - Баралис и Кайлок прошлой ночью погибли в огне. Ваш город и ваша
армия освободились из-под начала чужеземного короля...
   - С какой стати мы должны тебя слушать? - крикнул  кто-то  из  первых
рядов. - Ты убил нашего герцога.
   - Верно, - поддержали сто других голосов.
   Таул потемнел, сжал губы, словно удерживая себя от ответа, и  поманил
к себе Грил. Мелли взяла у нее ребенка,  и  Грил  поднялась  на  коне  к
Таулу.
   Приосанившись в седле и распрямив свои узкие плечи, она рассказала  о
том, как  подслушала  разговор  Баралиса  с  наемником,  назвала  сумму,
уплаченную Баралисом, и имя убийцы.
   А после поведала все еще  не  верящей  толпе,  как  Кайлок  десятками
убивал аристократов, бросая их изувеченные тела в  озеро.  Когда  кто-то
обозвал ее лгуньей, она достала книжечку в переплете из  свиной  кожи  и
прочла имена всех  жертв.  Когда  она  назвала  лорда  Батроя,  в  толпе
послышался голос:
   - Эта дама говорит правду.
   Старик, тощий как скелет, одетый в лохмотья, вышел вперед. Левой руки
у него не было. Он медленно поднялся на помост.
   - Батроя нет в живых.
   Таул посмотрел на Мелли.
   - А ты почем знаешь? - крикнули из толпы. Старик показал всем обрубок
на месте левой руки.
   - Знаю, потому что сам стал одной из жертв Кайлока. - Он обвел  толпу
взглядом, но никто не посмел оспорить его слова. - Я сидел с  Батроем  в
одной темнице. Я видел, как его увели, и его крики не давали  мне  спать
всю ночь напролет. И поверьте, он был не единственным. Ночь за  ночью  я
слышал, как люди кричат, и ночь за ночью  благодарил  Бога  за  то,  что
Кайлок не присылает за мной.
   Притихшая толпа беспокойно переминалась на месте.
   - Но однажды настал и мой черед. Ночью наш король,  наш  герцог,  наш
воевода прислал и за мной.
   Руки Мелли покрылись гусиной кожей, и в горле пересохло.
   - Связанного и с кляпом во рту,  меня  ввели  в  комнату,  освещенную
ясно, как лекарский кабинет. Посередине стояла колода  для  рубки  мяса.
Стража вышла, Кайлок положил мою руку на эту колоду и отсек ее по локоть
большим тесаком.
   Ропот ужаса пронесся над толпой.
   Таул крепко сжал руку Мелли. Ей  казалось,  что  она  сейчас  лишится
чувств.
   - Кайлок не остановился бы на этом,  но  тут  он  срочно  понадобился
зачем-то наверху, и меня отвели обратно в темницу. Больше он не требовал
меня к себе - то ли забыл обо мне, то ли хотел продлить мои  мучения.  -
Голос старика утратил прежнюю силу и сделался слабым и дребезжащим. -  Я
хочу, чтобы вы знали одно: Кайлок, быть может, и вел нас к победе, но на
этом пути нас ожидала погибель...
   Одинокая слеза скатилась по щеке Мелли, и она  поспешно  смахнула  ее
прочь. Мелли одна здесь знала, как прав старик.
   Люди стояли молча, опустив глаза.
   Мелли хотелось подойти  к  старику  и  как-нибудь  утешить  его.  Она
оказалась не одинока: молодая девушка с темными  блестящими  волосами  и
розовыми щечками подошла и взяла старика за уцелевшую руку. Он  сошел  к
ней с помоста. Толпа тихо раздалась перед ними. Было  что-то  невыразимо
печальное в том, как они шли рука об руку и как старик опирался на плечо
девушки.
   У Мелли сжалось горло от этого зрелища.  Сколько  еще  горожан  стали
жертвой безумия Кайлока? Сколько лет должно  пройти,  чтобы  изгладилась
память об этом?
   После недолгого молчания слово опять  взяла  Грил.  Громко  прочистив
горло, она повела рассказ о том, как Мелли, носившую ребенка от герцога,
пять месяцев держали в заточении. Толпа внимала ей  без  единого  звука.
Грил дошла до родов и до приказа,  данного  ей  Баралисом:  "Как  только
ребенок родится, унеси его прочь и придуши, а трупик уничтожь".
   Толпа ответила глухим ропотом.
   Мелли содрогнулась. Ей казалось,  что  она  слышит  самого  Баралиса.
Только теперь она поняла, какой опасности подвергалась Грил, ослушавшись
Баралиса. Надо будет потом поблагодарить ее - и  Мелли  сделает  это  от
чистого сердца.
   Но первым  делом  она  должна  показать  своего  сына  городу  Брену.
Пришпорив коня, Мелли въехала на помост к Таулу и няне Грил. Таул принял
у нее поводья, и она подняла ребенка над толпой.
   - Смотрите, - крикнула она. - Смотрите на  своего  будущего  герцога.
Смотрите на сына Ястреба.
   Толпа разразилась восторженными криками, но кое-где слышались и свист
и ругань.
   - Шлюха иноземная! Мало ли от кого ты принесла своего ублюдка?
   Таул набрал в грудь воздуха, но Мелли удержала его, шепнув:
   - Я сама.
   Она сняла с мальчика левый башмачок и не оттолкнула  Грил,  когда  та
потянулась помочь ей.
   - Вот! - Мелли вновь подняла над толпой разутого и шумно  негодующего
малыша. - Глядите - на нем метка Ястреба.
   Теперь почти все кричали "ура", но Мелли  не  довольствовалась  этим.
Она поманила к себе оскорбившего ее человека.
   - Подите-ка сюда, сударь,  и  взгляните  на  ребенка  вблизи.  Можете
потрогать метку - не бойтесь, она не  сотрется.  -  В  толпе  послышался
смех. - Идите же, - настаивала Мелли, видя, что  мужчина  колеблется.  -
Раз у вас такой скорый язык, ноги должны быть под стать ему.
   Впоследствии  этот  человек  прославился  в  Брене  под  именем  Язвы
Тарвольда. Он вошел в историю как тот, что  сперва  усомнился,  а  потом
уверовал. Его слова: "А дама-то  правду  сказала,  ребята,  -  метка  не
стирается", - вызвали самое  громкое  и  продолжительное  "ура"  за  всю
тысячелетнюю историю города.
   Предание гласит, что это "ура" остановила  сама  госпожа  Меллиандра,
которая простерла над толпой раскрытую ладонь и поклялась, что  принесет
городу мир. После этого все затихли - больше сказать было нечего.

ЭПИЛОГ

   - Так это точно, что я не избранник? - Тавалиск зачерпнул  серебряным
ситечком кучку  головастиков  из  чана.  Сезон  наконец-то  наступил,  и
архиепископ  предвкушал,  как  вскоре   насладится   своим   излюбленным
лакомством: лягушачьей молодью.
   - Как изволите видеть,  ваше  преосвященство,  эти  два  стиха  очень
отличаются друг от друга. - Гамил кивнул на два экземпляра Книги Марода,
что лежали на столе. - Книга, которой руководствовались  вы,  -  гораздо
более позднее издание. Писцы успели исказить и слова, и фразы,  и  общий
смысл.
   - Угу. - Тавалиск обозрел  извивающихся  головастиков,  некоторые  из
которых уже отращивали ножки. - Раз у меня нет сестры, то и  сомневаться
не приходится. А если б она и была, я как служитель  Церкви  никогда  не
взял бы ее в любовницы.
   - Совершенно верно, ваше преосвященство. -  Гамил  немного  отодвинул
книги в сторону - особо резвые головастики прыгали на пергамент.
   - Что ж, Гамил, не так уж это меня и удивило. Не могу также  сказать,
что я разочарован. В конце  концов  все  устроилось  как  нельзя  лучше:
прекрасная  госпожа  Меллиандра  стала   регентшей   в   Брене,   Четыре
Королевства посадили на  трон  дальнего  родича  короля  Лескета,  Север
освободился от полчищ Кайлока, и Югу ничто более не угрожает. Я и сам не
придумал бы ничего лучшего. Впрочем, во всем этом есть и моя заслуга.
   - Как так, ваше преосвященство?
   - Судя по слухам, все это совершил золотоволосый рыцарь - и только ты
один, Гамил, знаешь, что я ему всегда помогал.
   - Надеюсь, ваше преосвященство никогда не  пожелает  помочь  подобным
образом мне.
   - Чепуха, Гамил. Я прямо-таки взлелеял этого рыцаря: целый год  берег
его в моих темницах, следил за каждым его шагом, я даже спас его подругу
от превратностей уличной жизни.  -  Тавалиск  переложил  головастиков  в
серебряную ложку,  выжал  туда  лимон,  посолил,  поперчил  и  проглотил
целиком. Экие скользкие чертенята - и, правду сказать, совсем невкусные.
- На свой лад я все-таки был избранником. Кто сказал, что  новая  версия
менее верна, чем старая? Слова не  меняются  без  причины,  Гамил.  Сама
судьба поместила меня в гущу событий.
   - И в последний миг сняла вас с крючка?
   - Ты забываешь, Гамил, как неустанно я трудился последние  два  года,
чтобы  помешать  Баралису  с  Кайлоком  захватить  власть,  -   обиженно
проговорил Тавалиск. - Как бы там ни было, госпожа Меллиандра  правит  в
Брене  уже  два  месяца,  и  мне  давно  пора  ее  поздравить.   Составь
соответствующее послание с уверениями в дружбе и всем прочим  и  принеси
мне на подпись.
   - Непременно, ваше преосвященство. Но дама, быть может,  не  пожелает
ответить на ваше послание.
   - Ты точно близорукий лучник, Гамил, - твои стрелы всегда летят  мимо
цели. Она теперь глава государства  и  должна  предать  забвению  мелкие
обиды. Рорн могуч, Брен тоже - эти два города должны держаться вместе, а
не порознь. Меняются правители, меняется политика -  лишь  танец  власти
длится вечно.
   - И ваше преосвященство в нем самый изящный танцор.
   - Спасибо, Гамил. У ловких плясунов вроде  меня  всегда  есть  случай
дожить до будущего дня и продолжить танец. - Тавалиск  вручил  секретарю
сосуд с головастиками. - Можешь идти, Гамил. И головастиков забери -  уж
больно они склизкие.
   Секретарь направился к выходу, но Тавалиск остановил его:
   - Кстати, Гамил,  -  обнаружено  ли  тело  Баралиса  под  развалинами
дворца?
   - Никто не знает этого наверняка, ваше преосвященство. Все  обгорелые
скелеты выглядят одинаково.
   Тавалиск вздрогнул.
   - Ступай, Гамил. Ты открыл дверь, и здесь сквозит.

***

   Солнце светило сквозь открытую ставню в кухню герцогского охотничьего
замка. Вместе со светом в окно проникал свежий горный  ветерок  и  запах
весенних цветов. Джек, как пекарь, хорошо знал, что замешенное им  тесто
непостижимым образом впитает в себя и свежий воздух, и аромат цветов,  и
свет.
   Впервые за много месяцев Джек взялся печь хлеб. Проснувшись утром, он
испытал сильное желание погрузить пальцы в  муку,  зачерпнуть  в  ладонь
дрожжи и замесить тесто. Он работал быстро - руки еще помнили  все,  что
ум давно забыл. Ожоги его почти не беспокоили. Рубцы  кое-где  еще  туго
натягивали кожу, и кончики пальцев немного утратили чувствительность, но
пузыри все сошли и наросла новая розовая кожица.
   Джек уложил тесто в квашню и прикрыл мокрым полотенцем.  Оно  уже  во
второй раз подходит - меньше чем через час нужно сажать его в печь.
   Джек обошел вокруг стола, вытирая руки. Дальний конец кухонного стола
был  очищен,  и  там  лежали   письменные   принадлежности:   пергамент,
промокательное полотно, перо и чернила. Перо  показалось  Джеку  странно
маленьким и непривычным - давненько он ничего не писал. Повертев перо  в
пальцах, Джек невольно вспомнил тот день, когда впервые взял его в руки:
это было давно, в кабинете Баралиса. В тот день был ранен король Лескет.
   Джек, к собственному удивлению, улыбнулся  своему  воспоминанию.  Тот
ясный морозный день положил начало всему остальному. Все уходит  корнями
туда: страх, безумие и торжество.
   И душевная боль.
   Джек обмакнул перо в чернила и попробовал его на полях, написав:
   "Тарисса".
   Перо  делало  свое  дело  исправно,  четко  и  остро.  Джек   замазал
написанное им слово и вновь вывел его в верхней части листа:

   "Дорогая Тарисса!"

   Джек отвел волосы с лица и прерывисто вздохнул. Это труднее,  чем  он
ожидал. Ночью ему почему-то казалось, что, если он  встанет  пораньше  и
хорошенько утомит себя работой, слова польются с пера сами собой.
   Но он ошибся.  Он  успел  уже  наделать  столько  ошибок,  что  порой
удивлялся, как это он еще жив. Ошибки, оплошности  и  промахи  неотвязно
преследовали его.
   Последние семь недель Джек провел в старом охотничьем замке  герцога.
Кроме него, здесь жил только старый сторож, который проветривал и  топил
комнаты, так что у Джека было время подумать. Пророчество Марода, письмо
матери и нежелание Тариссы открыть тайну своего происхождения - во  всем
этом следовало разобраться. Он не хотел больше совершать ошибок.
   Теперь, собравшись уходить отсюда, Джек полагал,  что  нашел  наконец
разгадку. У них с Тариссой общий отец.
   "Любовник сестры своей".
   Эти слова не давали ему покоя с той долгой ночи во дворце. Сперва они
ускользнули от его внимания, но потом стали так его донимать, что он  не
мог больше отмахиваться от них. Тарисса - его сестра по  отцу,  побочное
дитя короля, как  и  сам  Джек.  Этим  объяснялось  многое:  благородное
происхождение Магры, ее ожесточенный характер, ее бегство из Королевств.
Даже письмо матери намекало на это:
   "Я, как и все остальные, слышала сплетни  о  том,  что  король  имеет
связи с другими женщинами..."
   Джек, внезапно почувствовав усталость, закрыл глаза, и перед ним  тут
же возникло непрошеное видение: поляна, где  Тарисса  призналась  ему  в
любви. Он увидел ветви ивы, опущенные в пруд, ощутил запах качающихся на
ветру нарциссов. Увидел свое отражение в чистой весенней воде,  а  рядом
лицо Тариссы.
   Джек отогнал видение. Легкая боль, рожденная  грустью,  стеснила  ему
грудь. Да, они очень похожи - но ни один из них этого не понимал.
   Джек снова взялся за перо, не зная, с чего начать. Как можно изложить
все, что он должен сказать, так, чтобы не причинить Тариссе новой  боли?
Джек перебрал в уме несколько вступительных фраз, но  все  они  казались
ему неподходящими. Кто знает, каких слов ждет она от  него  после  столь
долгого молчания и после того, как он во гневе покинул ее,  невзирая  на
все ее мольбы?
   Джек в раздумье откинулся на спинку стула. Пылинки вперемешку с мукой
кружились в косом луче утреннего солнца. Поглядев, как они взвиваются  и
оседают и как каждая пылинка, живя сама по себе, все же  повторяет  путь
других, он наклонился к столу и начал писать.

   Я пишу это письмо  по  многим  причинам,  но  прежде  всего  -  чтобы
попросить у тебя прощения. Я не должен был уходить от тебя в  тот  день,
когда дрался с Ровасом. Теперь я знаю - ты не кривила душой, говоря, что
любишь меня...

   Слова полились с пера блестящей черной лентой. Он  знал  теперь,  что
сказать и как сказать. Не надо выдумывать замысловатых слов и выспренних
чувств: главное - сказать правду. Он сам хотел бы только этого, будь  он
на месте Тариссы. Ведь  ему  тоже  пришлось  долго  блуждать  в  поисках
правды.
   Джек писал целый час - писал о прощении, любви и дружбе.  Он  изложил
свои догадки о происхождении Тариссы и рассказал  ей  о  своем.  Как  ни
убедительно все складывалось, в глубине души Джек все-таки надеялся, что
ошибся, - и он добавил, что в случае, если он рассудил неверно,  Тарисса
всегда может ответить ему через Тихоню, жителя Анниса. Он поставил  свою
подпись, стараясь все-таки не слишком надеяться. Им  обоим  надо  как-то
жить дальше.
   Тесто, пока он писал,  выперло  бугром  под  тканью.  Джек  промокнул
письмо, сложил его, сунул за пазуху и принялся валять  хлебы.  Когда  он
дописал письмо, его мысли приобрели ясность. Нынче он  уйдет  из  замка,
оставив своих друзей и прежнюю жизнь, и попытается обрести себя  заново.
Хорошо, что он написал  это  письмо:  он  стало  для  него  объяснением,
извинением и прощанием.
   Джек клал хлебы на посыпанную мукой лопатку и сажал их в печь. Закрыв
дверцу, он услышал стук лошадиных копыт, и скоро в кухню ворвался Хват.
   - Эй, Джек! Как ты тут, дружище?
   Хват! Джек искренне удивился.  Он  уже  много  недель  не  виделся  с
мальчуганом.
   - Не ожидал, что ты приедешь в такую  даль.  А  Таул  и  Мелли  не  с
тобой?
   - Только Таул. - Хват перебирал разную  утварь  на  столе,  где  Джек
месил хлеб. - Мы с ним едем на юг - обратно в Рорн. Ну и решили  заехать
попрощаться.
   Такой уж, выходит, день - вс