ираешь  в  одной  комнате  с  девушкой,  которую   хочешь   испытать.
Оставляешь их вдвоем на пару часов, а потом приходишь и смотришь, как  у
них там дела.
   - А на что смотреть-то, Грифт?
   - Если барсук спит в углу, Боджер, то твоя девица уж  точно  побывала
на  сеновале.  А  вот  если  он  лежит  у  нее  на  коленях,  можешь  не
сомневаться: она девственница.
   - А ежели барсук укусит девушку, Грифт?
   - Тогда она подхватит оспу и всем станет наплевать, девственница  она
или нет.
   Боджер кивнул с умным видом, признавая правоту Грифта. Приятели ехали
в хвосте колонны, которая  спускалась  с  горы  по  широкой,  но  крутой
дороге. Воздух был тих и чист - ни ветра, ни птичьих голосов.
   - Вчера ты был на волосок, Боджер.
   - Мне повезло, что меня откопали, Грифт.
   - Везение тут ни при чем,  Боджер.  Лорд  Баралис  сам  распоряжается
своей удачей. - У Грифта язык чесался  выспросить  у  Боджера,  что  же,
собственно,  произошло  на  месте  схода  лавины,  но  он   благоразумно
помалкивал. Ни один  из  тех,  кого  откопали  из-под  снега,  не  желал
говорить об этом. Да никто во всем отряде и не  заговаривал  с  ними  на
этот предмет. Все делали вид, будто ничего не случилось.  Добравшись  до
Брена, люди и думать об этом забудут. Между  тем  в  катастрофе  погибли
шесть человек. Услышав позади шум, Грифт обернулся.
   - Гляди-ка, Боджер, Кроп наконец-то нагнал нас. Это ведь он едет?
   - Да, Грифт, его и в потемках ни с кем не спутаешь. Хотелось  бы  мне
знать, зачем он утром задержался на месте происшествия.
   - Давай выпытаем у него, Боджер. - Оба солдата отъехали в  сторону  и
подождали, пока слуга Баралиса не поравнялся с ними.
   - Ну и синячище у тебя на лбу, Кроп! - заметил Боджер.
   - А уж болит-то как, - своим тихим, нежным голосом отозвался гигант.
   - Это из-за него ты не поехал со всеми? Сил не было?
   - Нет, - покачал головой Кроп, - мне надо было откопать кое-что.
   - Клад небось, Кроп? - подмигнул Боджеру Грифт.
   - Нет, Грифт, -  ответил  Кроп,  нечувствительный  к  ехидству.  -  Я
потерял мою коробочку в снегу. Вывалилась из кармана, и все  тут.  Уж  я
искал ее, искал. -  Кроп  с  улыбкой  похлопал  себя  по  груди.  -  Ну,
теперь-то она на месте.
   - Ты меня просто изумляешь, Кроп, - сказал Грифт. -  Никогда  еще  не
слышал, чтобы ты вымолвил столько слов зараз.  Не  простая  это,  должно
быть, коробочка, коли она извергла из тебя этакий фонтан красноречия.
   Улыбка исчезла с лица Кропа.
   - А вот это не твое дело, Грифт. Отстаньте от меня, вот что.  -  Кроп
натянул поводья, придержав лошадь, а Боджер с Грифтом проехали вперед.
   - Насколько я знаю Кропа, Боджер, он хранит в этой коробочке  обрезки
своих ногтей.
   - Точно, Грифт, или волоски, которые из носа выдергивает.
   - Для этого понадобилась бы коробочка побольше, Боджер.
   Боджер согласно покивал.
   - А все-таки Кроп не побоялся  ехать  через  перевал  один,  лишь  бы
спасти эту коробочку.
   - Перевал оказался не так страшен, как я думал, Боджер. Мы преодолели
его в один миг.
   - Да, Грифт. Если погода продержится, через два дня будем в Брене.
   - Тут-то все и начнется, Боджер.
   - Что начнется, Грифт?
   - Так ведь в Брене еще не знают, что Кайлок теперь король.  И  поверь
мне, Боджер, тамошние жители сильно переполошатся, когда узнают об этом.
Выдать девицу за принца - одно дело, а за короля - совсем другое.
   - Так ведь тем больше им чести, Грифт.
   - Брен не из тех городов, что любят пускать пыль в глаза. Им  главное
- сохранять перевес в любом союзе. Попомни мои слова, Боджер: мы с  ними
еще хлебнем лиха.

***

   Солнце скрылось за грядой облаков. А там уже и ночь на подходе - день
долго не протянет.
   В саду было холодно, и снег хрустел под  ногами,  как  сухие  опавшие
листья. Дыхание двух мужчин густело в воздухе  белым  паром.  Когда  они
сближались время от времени, выдохнутые ими облачка сливались воедино.
   Джека поражала выносливость Роваса. Тот был лет  на  двадцать  старше
его, однако носился, как олень, и дрался, как бык. Джек понимал, что и в
подметки ему не годится. Они бились на длинных  жердях  -  в  таком  бою
главное не быстрота, а сила. Джек  начинал  сознавать,  что  очень  мало
смыслит в боевых искусствах. До сих пор  единственным  его  оружием  был
нож, которым резали свиней, и, хотя Джек ухитрился  убить  им  человека,
этому помогла скорее ярость, нежели умение.
   Жерди сходились с тупым стуком, и Ровас раз за разом отбрасывал Джека
назад. Джек сделал выпад, но его противник был быстрее и отразил удар.
   - Зря старался, парень, - ухмыльнулся Ровас. Он молниеносно  отскочил
назад, перехватил жердь, как копье, и ткнул Джека в  плечо.  Застигнутый
врасплох Джек повалился, ударившись головой о присыпанные снегом камни.
   - Ты же сказал, что жердь надо держать обеими руками,  -  сказал  он,
поднимаясь и отряхивая камзол.
   - Да ну? Это только доказывает, что ты  не  должен  соблюдать  ничьих
правил, кроме своих собственных. - Вид у Роваса  был  весьма  грозный  -
вдобавок лицо его побагровело, и пот лил с него ручьями.
   - Значит, доверять нельзя никому?
   - Кроме себя самого.
   Джек отдал Ровасу свою палицу, и оба пошли обратно к дому.  День  для
Джека был изнурительный. Ровас разбудил его на  рассвете,  и  почти  все
светлое время они  провели  в  саду  сражаясь.  Бородатый  контрабандист
оказался хорошим учителем и владел громадным запасом оружия - от обшитых
кожей дубинок, особо любимых в Халькусе, до тонких и субтильных на  вид,
но, как Джек убедился, смертоносных исроанских мечей. И в этом  собрании
не было ни единого вида оружия, с которым Ровас не  умел  бы  обращаться
или не мог бы дать касательно него ценный  совет.  Ровас  остановился  у
маленькой пристройки.
   - Ты не поможешь мне начинить почки? Женщины у меня терпеть не  могут
возиться с внутренностями.
   Джек постарался не выказывать своей растерянности.
   Ровас со смехом открыл дверь и  зажег  фонарь.  Запах  свежей  убоины
ударил Джеку в ноздри. Потроха поблескивали при свете. Печень,  оплывшая
кровью, лежала на подносах, а почки  ждали  своей  очереди  в  корзинах,
наполняя воздух острым ароматом.
   - Красота, правда? - сказал Ровас.
   Джеку стало казаться, что у Роваса не все дома.  Как  можно  находить
такое зрелище красивым? Он кивнул в ответ - крайне  сдержанно,  как  ему
хотелось  надеяться.  Ровас  широко  улыбнулся,  показав  крупные,   как
булыжники, зубы.
   - Это золотое дно, парень. В окрестностях Хелча есть люди, которые ни
единой колбаски за зиму не видали. Они отвалят хорошие  деньги  за  пару
фунтов свеженькой требухи.
   Ах вот оно что! Ровас в своем уме, он просто жаден.
   - Откуда это все взялось? - спросил Джек.
   Ровас поманил его к себе и произнес леденящим кровь шепотом:
   - От моей доброй подружки по имени Люси.
   Люси? Джек вздрогнул. Так звали его мать. Совсем простое имя -  сотни
женщин в каждом  городе  Обитаемых  Земель  отзывались  на  его  легкий,
мелодичный звук. Странно, что за все время странствий Джек  услышал  его
впервые. Оно вызвало в нем тоску по прошлому, когда он лежал, прислонясь
головой к материнской груди, и в  мире  не  было  тайн,  а  были  только
обещания.
   Она работала не покладая рук. Джек как сейчас помнил серый  пепел  на
ее лице и чуял его запах, помнил ожоги на ее  руках.  На  ней  были  все
кухонные печи: утром она выгребала из них золу, вечером присыпала пеплом
угли. Кухонная челядь не знала пощады, весь  день  только  и  слышалось:
"Веселее работай мехами, Люси. Люси, тащи  дрова.  Очисти  колосники  от
золы, Люси, да смотри, чтобы блестели".
   Но настоящее имя матери было не Люси. Джек  не  мог  назвать  миг,  в
который он это понял, - до него это дошло постепенно.
   С тех пор как он себя помнил, он день-деньской торчал  на  кухне.  Он
старался вести себя "тихо, как мышка, и примерно, как курочка на яйцах",
- ведь за всякую его проделку наказывали мать. Он забирался под огромные
столы на козлах, находя там то огрызок яблока, то  морковную  кожуру,  и
наблюдал за всем, что происходит вокруг. Кухня  была  настоящей  страной
чудес: здесь витали вкусные запахи,  гремела  медная  посуда  и  звучали
разговоры, а от вида лакомых блюд текли слюнки.
   Джек проводил долгие часы в мечтах. Нож мясника преображался в секиру
Борка, передник мастера  Фраллита  -  в  знамя  вальдисских  рыцарей,  а
табурет у огня, на котором сидела мать, - в трон.
   Когда мать уставала - а это случалось все чаще и  чаще  в  год  перед
тем, как она слегла, - Джек помогал ей. Однажды, когда они оба  отчищали
колосники, главный повар за спиной у них крикнул: "Люси, почисти  плиту,
когда там управишься". Мать даже не оглянулась. Повар  позвал  погромче:
"Люси, ты слышишь или нет?" Джек потряс мать за руку, и только тогда она
отозвалась.
   С того дня он стал пристально наблюдать за ней. Случаи, когда она  не
сразу  откликалась  на  свое  имя,  были  нередки.  Позже,  перед  самой
кончиной, когда  Джек  подрос,  а  она  совсем  ослабела,  он  отважился
спросить ее прямо: "Мама, а как тебя  зовут  по-настоящему?"  Он  выбрал
время с жестокой предусмотрительностью, зная, что  она  слишком  больна,
чтобы притворяться. Теперь он этого стыдился.
   Мать вздохнула и сказала: "Не стану тебе лгать,  Джек,  при  рождении
меня назвали не Люси, это имя мне дали позже". Джек  стал  выпытывать  у
нее настоящее имя - сперва просьбами, потом криком. Но даже в болезни ее
воля осталась твердой и уста не разомкнулись. Она не солгала ему,  но  и
правды не сказала.
   Ровас, хлопочущий вокруг своих потрохов, вернул Джека к настоящему  -
и хорошо: в прошлом осталось слишком много загадок.
   - С почками вся беда в том, Джек,  что  они  малость...  как  бы  это
сказать? Малость легковаты.
   - Легковаты?
   - Ну да, чересчур их много выходит на фунт. -  Ровас  улыбнулся,  как
нашкодивший мальчуган.
   - И ты хочешь сделать их потяжелее, -  смекнул  Джек.  Ровас  усердно
закивал.
   - Молодец, парень, голова у тебя варит. Вот что мы будем делать. - Он
положил одну почку на поднос и достал нож.  -  Надрезаем  чуть-чуть  вот
здесь, около хрящика. - Он  вскрыл  почку,  как  хирург,  и  сказал,  не
вынимая нож из разреза:
   - Дай-ка мне вон тот горшок с полки. Только осторожнее, он тяжелый.
   Джек снял горшок с  полки  и  чуть  не  уронил  его.  Точно  каменные
противни мастера Фраллита - но те хотя бы были большие.
   - Что там у тебя?
   - Свинец, ясное дело. Тяжелый, как камень, мягкий, как  хороший  сыр.
Подай-ка мне кусочек, да побольше - нам ведь не надо, чтобы он застрял у
кого-то в горле.
   Джек подал Ровасу кусочек серого металла, и тот мигом запихнул его  в
почку. Потом старательно затер разрез и дал Джеку пощупать.
   - Неплохая работа, а?
   - Человека убить можно, - заметил Джек, взвешивая почку на ладони.
   - Если человек сидит всю зиму без мяса, он тоже  долго  не  протянет.
Надо же мне как-то на жизнь зарабатывать - а свинец авось найдут еще  до
того, как почка попадет в горшок. Так уж свет устроен, парень, -  сказал
Ровас, поймав осуждающий взгляд Джека.  -  В  Халькусе  настали  тяжелые
времена, когда началась война с Королевствами, и дела идут  все  хуже  и
хуже. Только и жди, как бы Брен не напал на нас с другой стороны. И если
кто-то вроде меня привозит продукты, о которых люди и думать забыли,  то
простая честность требует, чтобы он  получал  за  свои  хлопоты  хорошую
выгоду.
   - Почему ты думаешь, что Брен может напасть на вас? -  спросил  Джек,
не желая вдаваться в вопросы купли-продажи - тут  Роваса  все  равно  не
переспоришь.
   - А ты что ж, не слыхал? Ваша страна объединяется с Бреном, и попомни
мои слова - это отрыгнется не только нам, халькам. Аннис, Высокий  Град,
даже Несс - все всполошились. Люди  боятся,  как  бы  Брен,  заручившись
помощью Четырех Королевств, не захапал весь  Север.  -  Ровас  задумчиво
сплюнул. - Не далее как утром я  слышал,  что  Высокий  Град  в  спешном
порядке обучает войско. Вот это город -  он  не  станет  сидеть,  словно
кролик в норе, и ждать, когда на него нападут.
   Джек услышал об этом  впервые.  Королевства  объединяются  с  Бреном?
Быстро же разворачивались события с тех пор, как он покинул замок.
   - Значит, Кайлок женится...  -  Джек  напряг  память,  вспоминая  имя
герцогской дочери, - на Катерине Бренской?
   - Да, - кивнул Ровас, - и это приведет к войне.
   Война. Этого не случилось бы, если бы Кайлок женился на Мелли, как  и
предполагалось. И Мелли осталась бы жива. Джек положил почку на блюдо  и
стал оттирать руки. Глядя  на  свои  окровавленные  руки,  Джек  не  мог
отделаться от чувства, что он как-то отвечает за происходящее. Глупости,
сказал он себе. Он никоим образом не влиял на Мелли - она отказалась  от
замужества с Кайлоком еще до своей встречи с Джеком.
   Чувство этой непонятной вины побудило Джека накинуться  на  Роваса  -
надо же было свалить хоть часть груза на чужие плечи.
   - Ты-то только порадуешься, если большая война  начнется,  -  выпалил
он. - Чем больше дерутся, тем тебе выгоднее.
   На миг Джеку показалось,  что  Ровас  сейчас  его  ударит.  Тот  весь
напрягся и уже занес руку - но сдержался. Джек  ясно  видел,  как  Ровас
борется с собой. Наконец торговец пожал плечами и сказал:
   - Пограничные стычки - одно дело, парень, а настоящая война -  совсем
другое. Да, нажиться на ней можно недурно, зато больше вероятность,  что
тебя убьют, не успеешь ты потратить нажитые тобой  деньги.  -  Произнеся
это, Ровас обрел прежнее благодушие. Джек почти пожалел об  этом  -  ему
хотелось подраться. - Вот, держи. - Ровас подал ему блюдо с  почками.  -
Начини их. Хватит о войне на сегодня, пойду  поужинаю.  -  И  он  вышел,
закрыв за собой дверь.
   Мысль о войне что-то всколыхнула в Джеке. Почему он принял эту  весть
так близко к сердцу? Почему из-за нее он чуть было не полез  в  драку  с
человеком, который бы его определенно побил? Впервые с тех пор, как Джек
ушел из  замка,  он  не  находил  себе  места.  Его  одолевало  знакомое
стремление бросить все и уйти. Блюдо оттягивало ему руки. Джек  поставил
его и открыл дверь.
   Ночной холод дохнул ему в лицо.  Знакомое  стремление  -  и  знакомый
голос рассудка. Идти ему некуда.
   На снегу остались следы Роваса. Джек проследил их до самого  входа  в
дом. Там, внутри, единственные люди,  которые  связывают  его  с  миром:
Ровас, Магра, Тарисса. Они не те, кем кажутся. У Магры с  Тариссой  есть
какая-то тайна. Она ожесточила мать, а дочь  сделала  сильной.  И  Ровас
только что чуть было не показал свое острие из-под мягкой  покрышки.  На
вид семья как семья, а на деле совсем иное.
   И дом у  них  -  настоящий  семейный  очаг:  сквозь  щели  в  ставнях
пробивается теплый свет, дым вьется над крышей, отполированная до блеска
дверь так и манит войти. Джеку здесь не  место.  Он  вдруг  почувствовал
себя усталым. Кто знает, когда ему  еще  доведется  пожить  в  настоящем
доме. Странствуя с Мелли, он позабыл о том, как одинок.  Пока  она  была
рядом, он только о ней и тревожился. Защищать, согревать и кормить Мелли
было его единственной задачей. Теперь, когда ее не стало, он опять начал
думать о себе.
   Вот уже несколько месяцев целью его пути был Брен. Этому не было иной
причины, кроме чувства, что он должен идти на восток. Теперь, когда Джек
услышал о войне, он еще больше прежнего стал стремиться туда. Но нет, он
не уйдет. Не сейчас, во всяком случае. Воин из него никудышный - раз  уж
он собирается туда, где зреет война, надо к ней подготовиться. А  Мелли?
Джек не мог смириться с тем, что уйдет, не отомстив за нее: она  слишком
много для него значила, чтобы он так запросто спустил врагу  ее  смерть.
Уйти сейчас значило бы умалить память о ней.  Девять  лет  назад,  когда
умерла мать, он продолжал жить как ни в чем не бывало, почти не  оплакав
ее. Больше он этой ошибки не повторит.
   Джек закрыл дверь, оставив необъятную ночь за порогом.  Он  останется
здесь и будет учиться. Пускай Ровас использует  его,  имея,  как  видно,
свою  причину  убить  халькусского  капитана,  а  Джек  использует  его,
научившись всему, что может предложить ему контрабандист.
   Джек достал свой нож и взялся за почки. Ему вдруг стало жаль хальков:
начиненное свинцом мясо - не самое худшее из того, что их ожидает.

***

   Над Бреном зажглись звезды. Колокола в сырой  мгле  глухо  прозвонили
полночь. Тускло светили  масляные  фонари,  и  с  ними  союзничал  снег,
отражая и усиливая их скудные лучи.
   Публика  беспокоилась.  Она  ждала  слишком  долго,  и  жажда   крови
одолевала ее. Горожане пришли посмотреть на золотоволосого  чужестранца,
который походил на ангела, но дрался как дьявол. Слухи объявляли его  то
дворянином, впавшим в  немилость,  то  воином  из-за  северных  гор,  то
странствующим  рыцарем.  Смесь  тайны,  романтики  и  опасности  пьянила
бренцев, и поглядеть на  того,  о  ком  ходило  столько  разговоров,  их
собралось видимо-невидимо.
   Дворяне,  греющие  душу  из  серебряных  фляг,   стояли   впритык   с
торговцами, потягивающими из кружек, и крестьянами, хлещущими из  мехов.
Присутствовали даже женщины - низко надвинутые капюшоны прятали их лица,
а толстые, плотно запахнутые плащи скрывали пол.
   Хват оглядывал толпу. Охота нынче шла успешно.  Он  отлично  понимал,
что настоящие деньги надо искать не в  руках  и  карманах  дворян,  а  в
купеческих кошелях. Скупость дворян всем известна, а купцы тратят деньги
охотно, потому и носят их с собой. И хотя Хват дал себе обещание, что не
станет промышлять, легкие деньги оказались слишком большим соблазном. Он
лазил по карманам почти бездумно, как другой почесывает  зудящее  место.
Горстка серебряных монет там, украшенный драгоценностями  кинжал  здесь.
Крестьян он не трогал, памятуя  слова  Скорого:  "Только  самый  отпетый
негодяй ворует у бедных".
   Но пришел он сюда не ради промысла, а  чтобы  приглядеть  за  Таулом.
Рыцарь  заставлял  публику  ждать.  Его  противник,  высокий,   могучего
сложения детина, не скрывал своего нетерпения. Он уже намазался жиром  и
спустился в яму, Таул же еще не показывался.
   Но вот настала тишина, толпа раздалась и пропустила Таула.  Став  над
ямой, он сбросил с себя камзол.  Толпа  восхищенно  ахнула,  увидев  его
мускулистый, покрытый шрамами торс. Хвату стало так больно от того,  что
его друг обнажился перед этим сборищем во всем своем былом величии,  что
он отвел глаза.
   - Мне уже доводилось  убивать  тех,  кто  заставляет  меня  ждать,  -
крикнул из ямы противник Таула, пытаясь привлечь к себе внимание толпы.
   Зрители, которым этот возглас пришелся по вкусу, ждали  от  Таула  не
менее грозного ответа; он же сказал так тихо, что всем пришлось  напрячь
слух:
   - Уж шибко ты скор на руку, приятель.
   Толпа притихла. Хвату на глаза  навернулись  слезы.  Он  один  понял,
какая мука скрывается за этими словами,  -  Таул  произнес  их  в  упрек
скорее себе, нежели противнику. Хват, который никогда не стремился ни  к
чему, кроме сытости и достатка, начинал сознавать,  что  такое  трагедия
человека, чьи идеалы потерпели крах.
   - Начинайте! - закричали в толпе, и  Таул  соскочил  в  яму.  Ставки,
которые до  прихода  рыцаря  заключались  вяло,  стали  производиться  с
горячечной суетой. Бойцы кружили по яме, а  наверху  бились  об  заклад,
перекрикивая друг друга. Хват воспользовался минутой, чтобы приглядеться
к сопернику Таула. Это был крупный мужчина, широкоплечий и  мускулистый,
без капли жира. Поблизости кто-то ставил на него пять золотых, и Хват не
устоял: на его взгляд, бой мог кончиться только одним - победой Таула.
   - Ловлю вас на слове, сударь, - не без легкого укора  совести  сказал
он.
   - Идет! - Они обменялись бирками - палочками с зарубками,  -  и  Хват
отошел.
   Бойцы сошлись, напрягая бугристые мышцы.  Нож  Таула  целил  в  живот
сопернику. Хват вознег