аул. Нет!
   Он чувствовал, что его душа отделяется от тела. Мир вокруг бледнел  и
расплывался. Разум, словно в бреду, стремился ввысь, а оттуда в прошлое.
Таул вспомнил, как солнце пекло ему спину в день встречи с  Тиреном.  "А
что же отец? - спросил его Тирен. - Он тоже умер?" "Нет, но мы не  часто
видим его. Он только и знает, что пьянствует в Ланхольте".
   Вся эта сцена предстала перед Таулом ярко, словно омытое дождем утро.
И он впервые заметил то, о  чем  никогда  не  вспоминал  раньше:  быстро
ушедший  в  сторону  взгляд  Тирена  и  его  губы,   повторившие   слово
"Ланхольт".
   Картина рассыпалась на белые осколки, и  под  ней  открылась  другая.
Хижина на болотах четыре дня спустя. В очаге тлеет огонь. Анна,  Сара  и
малютка толпятся вокруг  отца,  встречая  восторженным  визгом  подарки,
извлекаемые им из мешка. "Да, мне повезло. А хоть бы и в карты.  Фортуна
поцеловала меня и сделала своим возлюбленным. Я выиграл целое  состояние
и намерен истратить его с пользой". - "Это как же?" - "Я вернулся домой,
чтобы остаться. Теперь уж тебе не придется расшибаться в лепешку,  Таул.
Главой семьи стану я".
   Сцена   разыгрывалась   в   воображении   чуть   медленнее,   чем   в
действительности. Таул был и участником ее, и зрителем, и разные  мелочи
резали ему глаз: отец избегает встречаться с ним взглядом; теперь  утро,
хотя отец отродясь не вставал до полудня. И золото.  Золото  в  руках  у
отца. А за карточными столами в  Ланхольте  разрешается  ставить  только
серебро.
   Картина исчезла столь же быстро, как явилась, и  ее  сменила  другая.
Таверна "Камыши" в Грейвинге. Уже перевалило за полночь, и хозяин  будит
Тирена, к которому явился нежданный гость. Тирен спускается по лестнице,
не выказывая никакого удивления.
   "Теперь я могу идти с вами в Вальдис, -  говорит  ему  Таул.  -  Меня
освободили от моих обязанностей".
   Тирен улыбается, кивает, заказывает еду и напитки - и  ни  о  чем  не
спрашивает.
   Прошлое точно стерли мокрой тряпкой, и на его  месте  возникло  нечто
новое,  чудовищное.  Все  было  совсем  не  так,  как  Таулу   казалось.
Потрясение было столь сильным, что он упал на колени.  Его  замутило,  и
желчь окатила тело своей прогорклой кислотой. Он  прикусил  язык,  чтобы
сдержать рвоту.
   Анна, Сара и малыш. Они мертвы, но теперь все  по-иному.  Их  смерть,
его муки, тернии в его сердце и демоны за спиной -  все  приобрело  иной
оборот. Все запятнано грязью. С самого начала, с тех самых пор,  как  он
встретил Тирена на южной дороге, вся его жизнь основывалась  на  гнусной
лжи.
   Тирен сделал из него чудовище.
   Едва сознавая, что делает, мучимый тошнотой и терзаемый  болью,  Таул
встряхнул умирающего.
   - Ты заплатил моему отцу, чтобы он взял на себя заботу о сестрах.  Ты
знал, что я нипочем не ушел бы с тобой в Вальдис, не пристроив сестер, -
и заплатил ему, чтобы он занял мое место.
   Грудь Тирена почти перестала вздыматься, и взор  помутнел.  Неспешная
улыбка тронула окрашенные кровью губы.
   - А он не больно-то отличился, верно?
   Крылья хлопали в воздухе, сводя Таула с ума. Демоны кишели у него  за
спиной. Он занес нож и стал колоть Тирена - снова и снова, сквозь ребра,
ключицы, в сердце и легкие. Только так Таул мог спастись, только так мог
отогнать неотвязную жгучую боль.
   Торс Тирена превратился в кровавое месиво - и тогда  что-то  излилось
из него. Последний вздох сочился из тела, словно воздух  сквозь  газовую
ткань. Дыхание не покинуло Тирена - оно собралось вокруг него, клубясь и
застывая, превращая его окровавленные черты в маску.
   Таул выронил нож.
   Демон уже не висел у него за спиной - он слился с телом Тирена. Тирен
- вот кто его демон, Тирен был им всегда -  вот  что  пыталось  показать
Таулу озеро Орион в своих глубинах.
   Таул поднял глаза. Триста пар глаз в молчании смотрели  на  него.  Он
так устал. Все чувства покинули его, кроме горя от  потери  сестер.  Они
точно погибли заново - здесь и сейчас, от руки Тирена.
   Таул, приподнявшись на одно колено, стал вытирать нож о камзол,  и  в
толпе раздался крик:
   - Таул - наш глава! - Это кричал  Андрис.  Джервей,  Мафри  и  Корвис
присоединились к нему. Таул потряс головой, не  в  силах  произнести  ни
слова.
   - Таул - наш глава! - Новые голоса подхватили  призыв,  и  вскоре  их
число удвоилось.
   Таул не мог этого вынести. Ему хотелось одного:  чтобы  его  оставили
наедине с его горем. Не переставая качать  головой,  он  встал.  Он  так
ослаб, что ноги подгибались под ним. Бэрд подал ему руку, и Таул  охотно
оперся на нее. Бэрд молча двинулся к шатру Тирена.
   - Таул - наш глава! - возгласила добрая треть рыцарей.
   Бэрд приподнял входное полотнище, и Таул вступил  в  теплый  полумрак
шатра. Ноги тут же изменили ему, и  он  повалился  на  койку  Тирена,  в
изнеможении закрыв глаза.
   - Таул - наш глава.
   Он не хотел этого слышать, не хотел думать об этом.  Он  видел  перед
собой только сестер. Вот Сара, потряхивая золотыми кудряшками, бежит  за
ним к рыболовной лунке. Вот Анна с вредной ухмылочкой подзадоривает  его
подраться с ней. А вот малыш с дрожащими губенками и  пылающими  щечками
возмущается тем, что его оставили в люльке.
   Таул улыбнулся. Все это было словно вчера.

***

   Джек открыл глаза. Его  окутывал  какой-то  белый  кокон,  задевающий
ресницы и нос. Джек решил бы, что уже очутился на небесах,  если  бы  не
запах. Он не представлял себе, что загробная жизнь может пахнуть лежалым
полотном. Впрочем, всякое бывает. Джек шевельнул  рукой,  и  ткань  туго
обтянула лицо. Дешевая  холстина  царапала  губы.  Джек  провел  по  ней
языком. Щелок и застарелая плесень. Нет, это не загробная  жизнь  -  это
плохо выстиранная простыня.
   Джек зажал ткань в кулаки и сдернул с себя. Его пробрало холодом,  он
увидел тусклый свет и  ощутил  сильный  запах  дыма.  И  услышал  звуки:
скрежет лопаты о камень и треск пламени. Странно, почему он не слышал их
раньше.
   Потолок, низкий, с резными сводами, показался ему знакомым. Джек явно
уже видел его.
   Далеко слева чья-то темная  фигура  копошилась  на  фоне  ярко-рыжего
зарева. Джек приподнял голову, чтобы рассмотреть ее лучше. Это  движение
стоило ему гораздо большего усилия, чем он ожидал, - с  чего  это  вдруг
голова такая тяжелая? Она отяжелела и закружилась, словно  ему  завязали
глаза и покрутили на месте, а когда в  глазах  прояснилось,  фигура  уже
отошла от света.
   Джек увидел ее сбоку: здоровенный мужчина, сутулые плечи, подбородок,
отвисший до самой груди. Да никак это Кроп!
   Спустив ноги на пол, Джек попытался встать с того, на чем  лежал.  На
сей раз он приготовился достойно встретить головокружение, сцепил зубы и
вогнал костяшки пальцев в дерево. В следующий миг его ноги уже коснулись
камня.
   Собравшись с силами, он перенес свой вес на ноги. Тело, как и голова,
показалось ему сильно отяжелевшим. Держась за  стол,  он  сделал  первый
шаг. Не так уж и плохо, если подумать. Джек сделал еще шаг  и  отцепился
от стола.
   Кроп стоял к нему спиной  и  не  видел  его.  Расстояние  между  ними
оказалось длиннее, чем представлялось Джеку, и он успел осмотреться.  Он
понял, что находится где-то в  дворцовых  подземельях.  Низкие  потолки,
капающая вода, грибной запах плесени и нечистот - все указывало на  это.
Сколько же он здесь пролежал? Ночь?  Сутки?  Несколько  суток?  Кто  его
знает. Джек не помнил ничего с того  мгновения,  как  поднял  занавес  и
столкнулся лицом к лицу с Баралисом.
   Однако он жив - значит Таул с Мелли тоже могли спастись.
   - Мм-фф.
   Джек вернулся мыслями к Кропу. Великан был уже близко, и Джек  видел,
как у него трясутся плечи.
   - Мм-фф.
   Звук повторился,  и  Джек  понял  вдруг,  что  Кроп  плачет  навзрыд.
Стараясь ступать как можно тише, Джек  прокрался  к  столбу,  что  стоял
всего в нескольких шагах от Кропа и от огня.
   Каменная  печь  излучала  золотое  сияние,  и  железная  дверца  была
распахнута, чтобы дрова лучше горели. Сбоку валялась лопата  и  высилась
груда поленьев, перемешанных со стружками и опилками. Кроп стоял  по  ту
сторону огня - плечи у него дрожали, и  голова  моталась  из  стороны  в
сторону. Он полез за пазуху и достал  оттуда  деревянную  коробочку.  Он
перебирал в ней что-то своими ручищами бережно, будто гладил котенка,  и
немного погодя что-то извлек из  нее  -  Джек  из-за  своего  столба  не
разобрал, что именно. Кроп спрятал коробочку обратно и двинулся к дверце
печи.
   Тогда Джек разглядел у него в руке белый квадратик. Это было письмо -
кроваво-красная печать ярко выделялась на нем.
   - Мм-фф. - Кроп, держа письмо в вытянутой руке, поднес его к огню.
   - Кроп! - Джек вышел из-за столба и заговорил  совершенно  неожиданно
для себя самого.
   Кроп обернулся. Письмо осталось у него в руке, но пламя охватило его,
и оно чернело по краям. Кроп увидел Джека,  завопил  и  прикрыл  письмом
глаза.
   - Уйди. Не трогай Кропа. Кроп просит прощения.
   - Кроп, да это же я, Джек. - Джек вышел  еще  немного  вперед,  чтобы
быть поближе к свету.
   Кроп снова испустил вопль и на этот раз зажал себе уши.
   - Прости Кропа. Кроп правда хотел отдать Джеку письмо. Ведь  Кроп  не
знал, что Джек умрет.
   Догадавшись, что Кроп принимает его за привидение, Джек дотронулся до
руки великана.
   - Да ведь я жив, Кроп. Я не призрак.
   Кроп отпрянул.
   - Хозяин велел мне сжечь тебя - а сжигают только мертвых.
   Значит, Баралис думает, что Джек мертв. Джек  пока  что  отложил  эту
мысль подальше -  он  займется  ею  потом.  Сейчас  надо  выяснить,  что
написано в этом письме.
   - Потрогай меня сам, Кроп, - мягко предложил Джек, - клянусь тебе,  я
не умер.
   Кроп смотрел на него с подозрением.
   - Призрак шутит шутки с Кропом.
   - Да нет же. - Джек поплевал на ладонь и сунул ее под  нос  Кропу.  -
Призраки не плюются - это всякий знает.
   Кроп, по-прежнему зажимая руками  уши,  обозрел  плевок  и  посмотрел
Джеку в лицо.
   - Так, значит, Джек не умер?
   - Нет. Джек был живой, просто лежал тихо.
   - И холодный был. Совсем холодный.
   Джек вздрогнул.  Он  не  желал  знать,  что  случилось,  когда  заряд
Баралиса попал в него.
   - Это мне? - спросил он, указывая на письмо. Кроп отнял руки от  ушей
и протянул письмо Джеку.
   - Да, это Джеку письмо. Люси не велела его  отдавать,  пока  Ларн  не
будет уничтожен.
   Люси? Холод прошел вдоль позвонков Джека к голове,  и  сердце  сильно
забилось в лад с умолкшим сердцем Ларна.
   - Это письмо дала тебе моя мать?
   Кроп кивнул, стараясь всунуть письмо ему в руки.
   - Люси сильно хворала. Взяла  с  Кропа  слово  сохранить  письмо  для
Джека. - Губы Кропа сложились в нежную улыбку.  -  Люси  подарила  Кропу
коробочку. Гляди. - Он достал коробочку. На  ее  крышке  были  вытиснены
морские птицы и раковины. - Она сказала, эти птицы напоминают ей о доме.
Кроп любит птиц.
   Джек почти не слышал его. Сердце било тревогу, будто военный барабан.
   - И ты хранил это письмо больше десяти лет?
   - Берег, как бабусины зубы, - просияв, похвастался Кроп. - Только раз
потерял, в снегу, но потом выкопал.
   - И хотел его сжечь, потому что думал, будто я умер?
   - Прости Кропа, - склонил голову слуга. - Кроп не знал.
   Джек взял у него письмо.
   - Тебе не за что извиняться, Кроп. Ты сделал  все  так,  как  просила
Люси. Она была бы довольна, что ты берег письмо так долго. И сказала  бы
тебе спасибо - как я говорю сейчас.
   - Люси была добрая. Никогда не обзывала Кропа.
   Джек рассеянно кивнул. Он провел пальцами  по  пергаменту,  и  память
вернула его на десять лет в прошлое. Кроп был последним, кто видел  мать
живой. Джек помнил, как тот вышел из ее комнаты, держа руку за  пазухой.
Неужели она отдала  ему  письмо  тогда  же?  В  последние  минуты  перед
смертью?
   Дрожащими руками Джек взломал  печать.  Хрупкий  воск  разломился  на
мелкие кусочки. Джек развернул письмо и стал читать.

   Дорогой Джек!
   Если ты читаешь это письмо - значит, Ларна больше нет. И,  если  храм
разрушил ты - а я верю, что это так, - то я должна открыть тебе  правду.
Это самый малый из моих неисполненных долгов перед тобой.
   Я родилась на Ларне от жреца и служанки и выросла на этом острове.  С
тех пор как я себя помню, меня приставили к оракулам -  я  обмывала  их,
кормила, втирала бальзам в их язвы.  Я  не  задумывалась  над  тем,  что
делаю: для меня оракулы были косноязычными безумцами и только наполовину
людьми. Со временем жрецы стали доверять мне  уход  за  новичками  -  за
юношами, которых камень еще не свел с ума и чьи  тела  еще  не  утратили
здоровья и красоты. Я была поражена,  когда  открыла,  что  эти  оракулы
ничем не отличаются от меня, они  говорили  вполне  связно,  смеялись  и
плакали. Они испытывали страх.
   Я привязалась к этим юношам, а одного из них  полюбила.  Он  был  мой
ровесник - мы целыми днями держались за  руки  и  говорили,  как  убедим
отсюда. Мы любили друг друга со всем отчаянным пылом юности, и ничто  не
могло разрушить эту любовь. Но однажды я заболела красной горячкой и две
недели пролегала в постели. Когда я увидела моего любимого вновь,  разум
уже покинул его. Пророческий камень отнял у  него  рассудок,  а  веревки
въелись в его плоть. Он не узнал меня, и я обезумела: я визжала, дергала
его веревки и проклинала Ларн. Мне удалось ослабить веревку,  но  с  ней
оторвался кусок его кожи, обнажив живое  мясо.  После  этого  я  уже  не
помнила себя. Жрецы  пытались  оттащить  меня  прочь,  а  я  осыпала  их
проклятиями и дала страшную  клятву  разрушить  остров.  При  этих  моих
словах пеьиера заколебалась. Мне заткнули рот тряпкой и били, пока я  не
лишилась чувств.
   Очнулась я в темните, приговоренная  к  смерти.  Мне  кажется,  жрецы
боялись меня, боялись моей силы и моей клятвы. Мать помогла мне бежать и
пустила меня в челноке на волю волн.
   Несколько дней спустя шедший мимо корабль подобрал меня и доставил  в
Рорн. Один из моряков, хороший, добрый человек, взял меня к себе домой и
окружил заботливым уходом. Когда мне пришло время уходить, он отдал  мне
все свои сбережения, пожелал мне удачи  и  проводил  в  дорогу.  Меня  и
теперь согревает память о его доброте.
   Покинув Рорн, я постаралась уйти  как  можно  дальше  от  острова.  Я
отправилась на север, а потом повернула на запад, изменив по дороге свое
имя и внешность. Наконец я  добралась  до  Четырех  Королевств  и  стала
служить камеристкой в замке Харвелл. Королева Аринальда  благоволила  ко
мне и сделала меня одной из своих служанок.
   Вот тогда я и встретилась с Королем. В те дни он был несчастен; они с
королевой жили как чужие, ибо она  не  могла  зачать  дитя.  Я  же  была
одинока, не имела друзей, которым могла бы довериться, - и, когда король
Лескет заговорил со мной однажды в саду, я была не только польщена, но и
благодарна ему. Я, как и все  остальные,  слышала  сплетни  о  том,  что
Король имеет связи с  другими  женщинами,  но  Лескет  был  так  добр  и
внимателен ко мне, что я и думать об этом забыла. Шли месяцы, и  мы  все
больше  сближались.  Лескет  говорил  со  мной  о   королеве   и   своих
государственных делах, а я только слушала, не  смея  и  слова  вставить.
Порой я расспрашивала его о дальних странах - Ларн  никогда  не  покидал
моих мыслей, - и Король охотно рассказывал мне обо всем, что  происходит
в мире, даже карты показывал.
   Со временем наши отношения стали еще более близкими. Мы встречались в
лесу, в старом охотничьем домике. Именно там в один темный  и  дождливый
вечер поздней осени Лескет показал мне Книгу  Марода.  Очень  старую,  с
обветшавшим переплетом и хрупкими страницами.  Король  сказал,  что  это
один из четырех подлинных списков великого труда.
   Кaк только я взяла эту книгу в руки,  что-то  изменилось  во  мне.  Я
задрожала, и невидимый обруч стиснул мне лоб. Книга раскрылась будто  бы
сама по себе, и мой взгляд сразу нашел на  пожелтелой  странице  строку,
изменившую всю мою жизнь:

   Империя рухнет, рухнет и храм.

   Я сразу же поняла, что  это  значит.  Не  успев  еще  прочитать  стих
мельком, я уже знала,  что  должна  делать.  Марод,  предсказав  падение
Ларна, дал мне случай осуществить свою  клятву.  Для  этого  нужно  было
одно: произвести на свет дитя, предназначенное исполнить пророчество:

   Когда благородные мужи позабудут о чести
   И некто три крови вкусит в один день,
   Два могучих дома сольются вместе,
   И далеко падет сего слияния тень.
   Тот, кто родителей лишен,
   Любовник сестры своей - только он
   Остановит злую чуму.
   Империя рухнет, рухнет и храм,
   Но правда, безвестная многим умам,
   Дураку лишь ясна одному.

   С этого дня я задалась мыслью зачать ребенка от короля. Я знала,  что
он никогда не признает незаконного сына, рожденного служакой, и дитя мое
останется без отца - точно так, как сказано в пророчестве.
   А позднее ему придется лишиться и матери.
   В ночь твоего зачатия - ибо тот, о ком сказано в стихе, это ты, Джек,
- Король тихонько спустился ко мне на  кухню.  Мы  предавались  любви  в
темном углу, где обыкновенно обедали камеристки. Позже я открыла ставни,
чтобы впустить свежий воздух, - и увидела, как одна  из  звезд  на  небе
расплелась надвое и упала на землю.  Тогда  я  поняла,  что  пророчество
начало сбываться.
   Как только Король ушел, в кухню спустился Кроп. Баралис послал его за
едой и питьем, и он встретился с Королем на лестнице. Я  упросила  Кропа
не говорить хозяину о том, что он видел. Он нехотя согласился, но с  тех
пор мы с ним стали друзьями.
   С той ночи я  больше  не  виделась  с  Королем.  Уверившись  в  своей
беременности, я отказалась от места камеристки и взялась за самую черную
работу, какая была в Замке.  Став  выгребальщицей  золы,  я  никогда  не
покидала кухни, а потому и с Королем встретиться не могла. Я не  хотела,
чтобы он знал, что я ношу его дитя.
   Позже выяснилось, что я могла бы и не делать этого. Через два  месяца
Королева объявила, что ждет ребенкаa, и Король заново влюбился в нее. Он
не делал никаких попыток встретиться со мной. Я немного погрустила -  но
пророчество владело мною, и моя жизнь больше не принадлежала мне.
   Королева и я родили в один день. Узнав, что она тоже родила  сына,  я
вспомнила ту звезду. Два осколка, два зачатия, два рождения.
   Шли годы, ты подрастал,  и  моя  любовь  к  тебе  превзошла  все  мои
ожидания. Пророчество казалось мне куда менее важным, я порой  вовсе  не
вспоминала о нем. Но вот я сделалась больна. Как будто сам Марод  тронул
меня за плечо  и  сказал:  "Доведи  то,  что  начала".  Я  не  принимала
лекарств, которые давали мне доктора, - ведь для того, чтобы пророчество
сбылось, я должна была уйти из  твоей  жизни.  Это  было  самое  тяжелое
решение из всех, которые мне доводилось принимать, - но пророчество жило
своей собственном жизнью, и, если бы я воспротивилась ему  тогда,  позже
оно все равно унесло бы меня, притом без предупреждения.
   По мере того как силы мои убывали,  я  стала  думать,  что  совершила
ужасную ошибку. По моей вине ты вошел в жизнь  с  тяжелым  грузом.  Я  и
пророчество - мы оба сделали тебя слепым  орудием  судьбы.  Потому-то  я
ничего и не сказала тебе перед смертью. Я не хотела, чтобы слова  Марода
правили твоей жизнью. Я решила дать  тебе  случай  самому  выбрать  свою
судьбу.
   Я написала это письмо и отдала его Кропу с  наказом  передать  письмо
тебе лишь в том случае, если Ларн падет: если это сбудется, оно объяснит
тебе все, если нет - ты проведешь жизнь в блаженном неведении.
   Прости  меня,  Джек.  Пророчество  требует  от  тебя  большего,   чем
разрушение Ларна. Теперь, когда я лежу здесь, теряя силы  и  способность
мыслить, я охотно помогла бы тебе, если б смогла.
   Любовь моя всегда будет с тобой.
   Анеска.

***

   Джек прислонился к деревянному столбу и медленно  сполз  на  пол.  Он
уронил письмо на колени и закрыл