что он хочет ударить ее. Он поклонился, низко уронив  голову
и показав свой белый затылок. Ноздри его дрожали,  словно  он  вбирал  в
себя ее аромат.
   - Внимательность моей госпожи сравнима только с ее чистотой.
   Катерина вонзила ногти в ладони, чтобы не покраснеть. Чистота?  Какое
странное слово. Ей сделалось  не  по  себе.  Склонив  голову,  она  тихо
ответила:
   - Хочу надеяться, что не разочарую вас.
   Их взоры встретились. Его глаза  были  темны,  но  она  не  могла  бы
сказать, какого они цвета. Он улыбнулся, показав ровные белые зубы, чуть
скошенные вовнутрь.
   - Госпожа моя не может меня разочаровать. - И быстро отошел от нее. -
Проводите меня, советник, - сказал он Баралису и вышел с ним из зала.
   Катерина смотрела им вслед. Что-то странное было в этой  паре,  такой
схожей по росту и цвету волос. Даже движения их были похожи, и  шли  они
совершенно бесшумно. Катерина встряхнула головой,  не  желая  додумывать
свою мысль до конца. Кайлок и Баралис - соотечественники и живут в одном
замке: ничего нет удивительного в том, что они похожи.
   Ощутив вдруг настоятельную потребность в отдыхе, Катерина знаком руки
отпустила  придворных.  Она  чувствовала  себя  обессиленной   и   очень
уязвимой. Кайлок намного превзошел  ее  ожидания,  и  знакомство  с  ним
выбило ее из колеи. Через восемь дней она станет его женой. Она медленно
направилась в свои покои. Никогда еще она не  испытывала  такой  полноты
жизни, как в тот миг, когда король Кайлок держал ее за руку.

***

   - Форель уже доспевает, Грифт. Еще пара минут - и она  станет  нежнее
некуда.
   - Я не большой любитель рыбы, Боджер, но она полезна мужчинам, потому
что укрепляет их ядра.
   - Ядра, Грифт?
   - Да, Боджер. Тот, кто ест много  рыбы,  никаких  хлопот  с  ними  не
знает.
   - Почему так, Грифт?
   - От рыбы они наливаются, Боджер, ясно? Две форели в день  -  и  твои
сливы станут такими упругими, что от пола будут отскакивать.
   Боджера одолело сомнение.
   - А хорошо ли это будет, Грифт?
   - Не мое дело судить об этом, Боджер. Мое дело -  изложить  тебе  то,
что я знаю, - с умным видом сказал Грифт, и Боджер согласно кивнул.
   - Так что ж - нести эту форель Таулу, Грифт?
   - Нет, Боджер. Лучше держись от него подальше - ведь  нынче  праздник
первого чуда Борка. Это престольный праздник рыцарей, и  подавать  Таулу
рыбу в этот день - значит сыпать соль ему на рану.
   - Да, Грифт, ты прав, пожалуй. Я уже видел его, и  он  смотрел  будто
сквозь меня. Госпожа Меллиандра хотела его утешить, а он прогнал ее.
   - Вряд  ли  его  можно  упрекнуть  за  это,  Боджер.  Каждый  рыцарь,
когда-либо состоявший в ордене, в этот день  отдает  свою  кровь  Борку.
Таул должен горько сожалеть об утрате своих колец.
   - Расскажи мне еще раз о первом чуде, Грифт.
   - Борк, как тебе известно, пас овец  в  предгорьях  Большого  Хребта.
Однажды на его отару напала стая обезумевших  от  голода  волков.  Волки
загнали Борка с его стадом к самым Фальдарским водопадам. Борк, не  видя
пути дальше, взмолился Всевышнему. И водопады в  тот  же  миг  покрылись
льдом. Все застыло на бегу: и вода, и рыба, бывшая в ней. Борк с  овцами
перешел на ту сторону - но как только на лед ступили волки.  А  водопады
вновь оттаяли и унесли хищников в глубину.
   - Эту историю всякий знает, Грифт, - нетерпеливо заметил Боджер. - Ты
расскажи, при чем тут Вальдис.
   - Так бы и говорил. - Грифт хлебнул эля и поудобнее  расположился  на
стуле. - Ну так вот: Вальдис, как тебе известно,  стал  первым  учеником
Борка. И когда Борк отправился на Дальний Юг в поисках  истины,  Вальдис
остался на севере проповедовать его учение. И  ровно  через  десять  лет
после чуда у водопадов Вальдису привелось на том же месте  держать  речь
перед гневным и неверующим сборищем. Люди кричали ему, что никакого чуда
не было и что всякий, кто решится пересечь водопад, погибнет.
   Вальдис, такой же, как мы, человек, знал, что ему не  дано  совершить
чуда, и вместо чуда сотворил первый подвиг веры: он прыгнул  в  реку,  и
она увлекла его в водопад.
   Все, конечно, думали, что он погиб,  разбившись  о  скалы,  и  посему
отправились по домам к своим женам и детям и  скоро  забыли  о  нем.  Но
Вальдис каким-то образом остался жив, хотя никто не знает, как  это  ему
удалось - видно, Бог вознаградил его за веру, -  и  снова  явился  в  ту
деревню. Жителей так потряс его вид,  что  все  они  пали  на  колени  и
обреклись Борку. Вальдис поцеловал каждого в лоб и ушел, сказав, что  их
долг теперь - нести дальше слово Божие. - Грифт осушил  свою  чашу,  дав
понять, что его рассказ окончен.
   - Храбрый, однако, человек был Вальдис, - заметил Боджер.
   - Да, Боджер. И орден, который он основал, должен был  следовать  его
заветам.
   - Бедный Таул. Ему, должно быть, больно видеть, как пал его орден.
   - Если хочешь знать мое мнение, Боджер, он в самую пору вышел оттуда.
   - Кабы ты видел его нынче утром, Грифт, ты знал  бы,  что  он  думает
иначе. Сидит на своем подоконнике и смотрит на юг.
   - На юге стоит город Вальдис, Боджер.
   - Да, и сердцем Таул нынче там.

***

   Баралис закрыл за собой дверь, подумал и задвинул  засов.  Кайлок  во
дворце, и его присутствие все меняет.
   Мальчик вырос с тех пор, как Баралис видел его в последний раз.  Его,
собственно, и мальчиком уже не назовешь. Он мужчина. Король. Вождь.  Как
держал он себя в большом зале! Как  напрягались  все,  чтобы  расслышать
каждое его слово, и как дружно вздохнули с облегчением, когда  он  ушел!
Сомнений нет: Кайлок рожден, чтобы стать императором. Он и зачат был для
этого. Но он еще  так  молод,  так  неопытен,  так  подвержен  соблазнам
юности.  Следует  руководить  им,  осторожно  направлять  его   решения,
придавать больше тонкости его ходам.
   Между тем не похоже, чтобы Кайлок позволил управлять собой. Он тверд,
полон  сил  и  хочет  править  сам.  Баралис  разрешил  себе   чуть-чуть
улыбнуться. Не так уж он  тверд,  король.  За  это  следует  благодарить
блестящий порошок под названием ивиш. Ивиш  преграждает  путь  магии,  и
Кайлок, покуда продолжает его принимать,  никогда  не  доберется  до  ее
источника. А что король его принимает, сомнения нет. Его волосы, платье,
дыхание - все пропахло ивишем, однако  побочное  действие  лекарства  он
скрывает хорошо.
   Одних  людей  ивиш  приводит  к  безумию,  у  других  вызывает  страх
преследования и всех наделяет бредовыми фантазиями.  Ганаттские  мужчины
принимают ивиш, чтобы приблизится к  богу,  женщины  -  чтобы  забыть  о
жестокости своих мужчин, а детям там дают сосать тряпицы с ивишем, чтобы
они не плакали. Баралис попробовал его  только  однажды  -  с  губ  юной
племянницы своего наставника - и больше никогда к нему не  прибегал,  не
желая терять власти над собой.
   То, что Кайлок, принимая это снадобье,  сохраняет  все  же  видимость
здравого рассудка, по меньшей мере примечательно.
   Пять лет он глотает эту отраву, и трудно  даже  вообразить,  что  она
могла натворить с ним за это время. Между тем он держится как ни  в  чем
не бывало.
   Баралис ощутил нечто вроде отцовской гордости, но тут же подавил  это
чувство: еще не время поздравлять себя с победой. Есть  кое-какие  дела,
которые он запустил, оправляясь после встречи с Мейбором в таверне.
   Баралис уселся у огня, и Кроп подошел, чтобы налить ему сбитня.
   - Приготовь мое питье, Кроп. Мне предстоит долгое путешествие.
   Чары, к которым он прибег в  "Полном  ведре",  значительное  ослабили
его, и лишь теперь он окреп достаточно, чтобы  покинуть  свое  тело.  Он
медленно попивал сбитень, стараясь оттянуть этот миг. Он терпеть не  мог
предстоящей ему процедуры. Когда мозг расстается с  телом  и  душа  -  с
питающей ее плотью, и сердце гонит кровь  по  опустевшей  шелухе,  время
решает все, и смельчака караулят во мраке небытие и безумие.
   С глубоким вздохом Баралис начал приготовления: порошок,  сок  листа,
кровь. Он вдохнул пары полученной смеси и упал на руки стоящего наготове
Кропа.
   Страшная легкость, которую он  обрел,  каждый  раз  вызывала  у  него
потрясение. Он старался придать своим мыслям больше тяжести - иначе  его
разум улетел бы под небеса и не смог бы вернуться. Тело взывало  вослед,
но он уже был слишком далеко, чтобы ощущать его  потерю.  Он  поднимался
все выше и выше, сквозь облака  и  слой  разреженного  воздуха,  и  лишь
земное притяжение удерживало его. Как ни странно, он  чувствовал  холод.
Жара, ветер и влага не влияли на него, но холод имел особую власть.
   Не успев опомниться, он оказался на месте и увидел под собой ларнский
храм: каменный четырехугольник на  острове,  похожем  формой  на  грушу.
Баралис сквозь кровлю, камень и дерево проник  в  покой,  приготовленный
для его приема. Четверо мужчин у стола, на столе четыре свечи и чаша.
   - Добро пожаловать, Баралис, - сказал один из четверых Баралис выждал
немного, чтобы прийти  в  себя.  Будь  у  него  дыхание,  он  бы  совсем
запыхался. Он не стал повторять свою оплошность и придавать себе форму -
он не собирался расходовать свои силы ради того, чтобы угодить жрецам.
   - Я пришел, чтобы получить ответы.
   - Ты пришел в нужное место, но что ты дашь нам взамен?
   - Только не душу свою, если вы это имеете в виду.
   - У тебя нет души, Баралис. Ты живешь одним лишь честолюбием.
   Баралис напряг свою волю, и все четыре свечи угасли.
   - Не Ларну меня судить.
   - Говори, чего ты хочешь, - быстро сказал старший из четверых.
   Баралис был уверен, что они уже знают, за  чем  он  пришел.  Все  эти
разговоры - только игра.
   - Герцогская вдова носит ребенка.  Я  хочу  знать,  мальчик  это  или
девочка.
   Четверо помолчали немного, обмениваясь мыслями, затем  самый  младший
сказал:
   - Ответ не обрадует тебя, Баралис.
   - Стало быть, мальчик. - Более прямого ответа  от  Ларна  ожидать  не
приходилось.  Баралис  не  стал  задерживаться  на  этом:  не  следовало
позволять жрецам раздумывать слишком долго.
   - Когда Аннис и Высокий Град выступят против Брена?
   - Ну-ну, Баралис, - прищелкнул языком младший.  -  Помни:  услуга  за
услугу.
   Баралис был готов к этому. Ларн славился тем,  что  ничего  не  делал
даром. Он медленно произнес, смакуя каждое слово:
   - Я знаю, кто тот человек, которого вы боитесь.
   Все четверо надолго затаили дыхание, и наконец старший прошептал:
   - Говори.
   - Ученик пекаря из замка Харвелл  грозит  вам  погибелью.  Зовут  его
Джек, и когда-то он был у меня писцом.
   - Где он теперь? - спросил младший.
   Баралис начинал получать удовольствие от беседы. Жаль, что у него  не
было плеч: он бы пожал ими.
   - Где-то к западу от Брена - в Хелче или в Аннисе.
   - Почему ты так уверен в том, что говоришь?
   - Э, друг мой, разве я спрашиваю, каким  образом  предсказывают  ваши
оракулы? - Баралис не собирался оповещать  их  о  пророчестве  Марода  -
пусть дойдут до этого своим умом. У Марода  сказано  много  такого,  что
Ларна не касается.
   - А что слышно о рыцаре, который ищет юношу по имени Джек?
   - Думаю, он все еще в Брене. Очень сомнительно, чтобы он сумел  тайно
вывести из города беременную женщину и ее престарелого отца. Но ведь  вы
сами должны знать об этом? - не удержался от шпильки Баралис.
   - Мы не можем навязывать нашим оракулам, что они должны увидеть.
   - Если бы могли, вы бы  все  из  них  выжали.  -  Баралис  уже  устал
обмениваться колкостями, да и время было на исходе. - Скажите,  что  вам
известно о планах Высокого Града.
   - Их планы - уже не их планы. Войска не выйдут из города,  пока  брак
не состоится.
   - Почему?
   - Потому что кто платит, тот и заказывает музыку.
   Тавалиск. Плетущий интриги архиепископ Рорнский оплачивает войну.  Но
ему-то какой прок ждать? Баралис  слабел.  Притяжение  тела  влекло  его
назад.
   - Уже уходишь, Баралис? Так скоро? - поддел его младший.
   - Еще одно слово, - сказал старший. - Выследи рыцаря  и  мальчишку  и
убей их, а мы будем руководить тобой в течении всей войны.
   "Согласен", - грянуло над половиной  континента,  и  Баралис  уступил
зову тела.

***

   Волосы на затылке у Джека ощетинились, словно у собаки. Было  холодно
и сыро, дул легкий ветер, но ничто не могло объяснить ощущения,  которое
он испытывал. Точно темная тень прошла над ним.
   Он плотнее запахнулся в  свой  новый  плащ.  Небо  с  каждой  минутой
становилось все пасмурнее. Темнело, и Джек с  дороги,  ведущей  в  горы,
видел под собой весь Аннис. Джек  решил  нее  возвращаться  к  Тихоне  -
слишком это было опасно: вся округа кишела людьми, ищущими его. Дорога к
травнику слишком ужи людная - не меньше сотни человек  могло  бы  узнать
беглеца. Джек и так уже свалял большую глупость, отправившись  в  город.
Ведь его приметы, если верить Тихоне, расклеены по всему Аннису.
   А вздумав вернуться, он поставил бы под удар и самого  Тихоню.  Пусть
этот человек  скрывал  от  него  правду  о  Мелли  -  все  равно  он  не
заслуживает того, чтобы его  ославили  изменником.  Джек  не  знал,  что
полагается за укрывательство военного преступника, - не иначе как пытки,
а после казнь.
   Он начал подниматься по узкой горной тропе. Он  знал,  что  поступает
правильно, не возвращаясь к Тихоне, но на душе все равно было  нехорошо.
Травник сочтет, что Джек убежал от него в приступе гнева. Что  ж,  разве
не из этого состоит жизнь? Из непониманий, полуправд и сожалений?
   Джек сжал губы в тонкую линию, которая могла бы в  темноте  сойти  за
улыбку. Очень редко человеку  представляется  случай  заглушить  шипящие
голоса сожалений.
   Много месяцев он, пока не узнал правду о Мелли, терзал себя мыслями о
том, что случилось с ней в курятнике. Если бы он только не уходил, думал
он. Если бы он не поддался Ровасу. Если бы хальки схватили его, а не ее.
А теперь ему дали случай исправить дело. Мелли в опасности, и на сей раз
он будет с ней рядом.
   Тихоня потому и утаивал от него правду  -  он  хорошо  понимал:  Джек
захочет тотчас же отправиться к Мелли. Возможно, травник догадается  все
же, почему Джек не вернулся: ведь он далеко не глуп.
   Из-за туч показалась луна, и последний свет дня  померк.  Старуха,  с
которой Джек говорил утром,  сказала,  что  в  Брен  ведут  две  дороги.
Герцогская дорога широка и местами пробита в скале - она сужается только
там, где это необходимо. По ней путешествуют солдаты и торговцы. Но есть
дорога потише - ею можно пользоваться только летом и ранней осенью,  она
вьется по горам и дает лиг десять крюку: это Старая Козья дорога. По ней
ходят только шпионы да пастухи. Джек дал старухе за труды ломоть сыра, а
она поцеловала его в щеку сухими как пергамент губами.
   За весь день он встретил только  одного  пастуха.  Тот  посмотрел  на
Джека с подозрением, явно приняв его за шпиона. Решив созорничать,  Джек
принялся пересчитывать его  коз,  словно  это  были  вражеские  солдаты.
Пастух уставился на него как баран.
   - Ты для кого считаешь - для Анниса или для Брена?
   - Ни для того, ни для другого, - ответил Джек,  увидев  здесь  случай
поживиться. - Для Града.
   Пастух, утвердившись, как видно, в своих подозрениях, важно кивнул  и
втянул щеки.
   - Вон как. Для Града. - Он посмотрел  на  своих  коз,  на  Джека,  на
отдаленный горизонт, набрал воздуха и сказал:
   - А не мог бы ты сократить их число наполовину?
   Джек,  ожидавший  этого,  стал  разглядывать  грубый  шерстяной  плащ
пастуха.
   - У тебя ведь есть еще один, праздничный, верно?
   Пастух, пахнущий козьим  навозом,  козьим  сыром  и  козами,  поскреб
подбородок.
   - Так тебе праздничный нужен? -  со  смесью  удивления  и  облегчения
спросил он.
   - Нет - тот, что на тебе.
   - Так он весь залубенел от навоза.
   Джек с трудом подавил смех.
   - Ничего, сойдет. - Все лучше, чем  окоченеть  до  смерти  на  темной
стороне горы. Хоть теперь и лето, ночь на времена  года  не  смотрит.  В
одном легком камзоле и рубашке ему до утра не дотянуть. Джека  подмывало
забрать у пастуха  еще  и  сапоги  -  и  он  забрал  бы,  будь  они  ему
мало-мальски по ноге.
   Пастух отдал плащ и спросил:
   - Ну, так сколько у меня коз?
   Джек насчитал сорок штук.
   - Да что там - такую малость не стоит и упоминать в отчете. - Он взял
плащ, пахнущий совсем не так скверно, как ему думалось.
   Пастух одобрительно кивнул.
   - Моя жена спасибо тебе скажет за то, что ты  избавил  меня  от  этой
хламиды. Она уж сколько лет старается это сделать.
   - Пусть благодарит Град, не меня. - Джек откланялся и ушел,  прижимая
к себе свой трофей.
   Борк, как же этот плащ пришелся кстати теперь! С восходом  луны  лето
как-то сразу кончилось. Ветерок,  потихоньку  дувший  весь  день,  вдруг
озлился и стал пробирать до костей. Джек шел теперь медленнее, то и дело
останавливаясь и оглядывая местность по обе  стороны  тропы.  Пора  было
приискать какое-нибудь пристанище на ночь.
   Еды у него благодаря пекарской гильдии имелось на несколько  дней,  а
кончатся  припасы  -  что  ж,  придется  разжиться   сыром   у   другого
простодушного пастуха. Джек улыбнулся, представив себе, как тот, первый,
заявится к своей  жене  без  плаща.  А  Ровас  научил  Джека  не  только
искусству самозащиты. Джек перенял заодно и кое-что из его уловок.
   Его внимание привлекло скопление скал - лучшего,  пожалуй,  ему  этой
ночью не найти. Он сошел с тропы и  направился  туда.  Ветер,  дующий  с
горы, принес с собой  дождь.  Первые  капли  ударили  в  лицо,  за  ними
последовали другие, и Джек внезапно оказался в самой середине ливня.  Он
бросился к укрытию, плотно запахнувшись в плащ.
   Скалы окружали кольцом  небольшую  выемку.  Она  хорошо  защищала  от
ветра, но дождь стекал в нее как в чашу. Джек взглянули  на  небо.  Луна
еще виднелась из-за быстро летящих туч - стало быть  дождь  обещал  быть
недолгим. Джек решился  слезть  вниз,  слева  от  него  росло  несколько
молодых деревьев - он нарезал ток и сложил в углубление  между  камнями,
чтобы не лежать на мокрой земле. Другой охапкой  веток  укрылся  сверху.
Совсем не  уж  плохо,  подумал  он,  устроившись  среди  пахучих  летних
листьев.
   Сон не заставил себя ждать после двух тяжелых дней.  Старуха  сказала
ему, что по Старой Козьей дороге до  Брена  надо  идти  с  неделю.  Быть
может, его ноги никогда ему этого  не  простят,  но  так  или  иначе  он
доберется до  Мелли.  С  этой  утешительной  мыслью  Джек  погрузился  в
глубокий, без сновидений, сон. Дождь, тихо  стучавший  по  его  зеленому
одеялу, постепенно перестал.

V

   Мелли сочла, сколько недель прошло со дня  ее  свадьбы.  Одиннадцать.
Неужто так много? Стало быть, ее беременности уже почти три месяца.  Она
ощупала живот, пробуя, не  вырос  ли  он.  Нет,  ничего,  -  она  только
чуть-чуть пополнела в талии.
   Утром Хват доставил ей несколько  новых  платьев.  Мелли  испугалась,
увидев их: широкие, точно поповские рясы, и, что еще хуже, все в красных
тонах. Со дня бичевания в Дувитте Мелли не выносила красного цвета.  Эту
неприязнь усугубляло то, что и венчалась она в красном. Зато Хват просто
обожал красное, и все, что он приносил ей - будь то кошельки, цветы  или
ленты, - было либо алым, либо рубиновым, либо багряным.  И  у  Мелли  не
хватало духу сказать ему, что она предпочла бы синий цвет.
   Все так добры к ней. Боджер и Грифт пичкают ее  разными  вкусностями,
словно  незамужние  тетушки.  Хват  засыпает   подарками,   как   пылкий
поклонник, а отец носится с ней точно нянька. Один только Таул  дает  ей
дышать  свободно.  Он  всегда  там,  по  ту  сторону  двери,  на   своем
подоконнике, - но не вторгается ни в ее мысли, ни в ее время.
   То и дело она слышит его шаги за  дверью  -  и  знает,  что  он  тоже
прислушивается к ней. Как описать чувство, которое  вселяют  в  нее  эти
шаги? Спокойствие,  уверенность  -  да,  но  и  нечто  большее.  Гораздо
большее. Таул готов жизнь отдать за нее - Мелли знала это та