как и взгляд.
   Таулу казалось, будто сама земля у него под  ногами  переродилась,  а
воздух стал гуще и слаще. Разнообразные  чувства  нахлынули  на  него  и
ушли, оставив пустоту, - ушли промелькнувшие чередой восторг, смятение и
страх. Они оба преобразились, и оба чувствовали это. Их кровь  смешалась
и сковала их накрепко, все переменив. Шесть лет назад Бевлин сказал: "Ты
узнаешь его, когда найдешь". Мудрец был прав. Кровь этого юноши, упавшая
на рану Таула, была точно послание от Бога. Они словно разделили  святое
причастие связавшее их вместе навсегда. и подумать только, что Таул  миг
назад чуть не убил его!
   Прошло около часа  с  тех  пор,  как  Хват  вернулся  из  дворца.  Он
поговорил с Кравином, вынужден был прибегнуть к угрозам и  заставил-таки
лорда сознаться, что Мелли и ее спутникам удалось  уйти.  Кравин  сказал
также, что у него в городе есть еще два места, о  которых  он  оповестил
Мейбора в их  последнюю  встречу.  Первое  -  заброшенная  конюшня  близ
восточной городской стены, а второе - винный погреб,  расположенный  под
двором мясника. Таул послал Хвата в конюшню, а сам отправился к погребу.
   Обнаружив, что люк заперт, Таул попросту разбил его, использовав  для
этого колоду мясника. Когда он спрыгнул  вниз  и  оказался  в  кромешной
тьме, на него напал кто-то, и ему ничего не оставалось, как  защищаться.
Сила и быстрота противника удивили  его,  но  Таулу  не  встречался  еще
человек, способный победить его в единоборстве.
   И когда он уже собрался  перерезать  парню  горло,  вбежала  Мелли  с
фонарем.
   За этот свет и за ее крик он вечно должен благодарить ее.  Мало  того
что Мелли послала  к  нему  Хвата  с  письмом  Бевлина  -  она  не  дала
свершиться великой беде. Теперь Таул и юноша связаны накрепко - и  Мелли
тоже связывает их.
   Отпустив руку юноши, Таул  повернулся  к  Мелли.  Она  побледнела,  и
фонарь дрожал в ее руке.
   - Я знала, что ты вернешься, - сказала она.
   Эти слова, произнесенные ясно и твердо, были  самыми  прекрасными  из
всех слышанных Таулом. Эта чудесная смелая женщина  верит  в  него.  Все
вдруг утратило смысл, кроме ее тепла. Он бросился к ней и заключил ее  в
объятия.  Все  преобразилось,  и  мир  ныне  дышал  светом,  радостью  и
надеждой. Этот новый мир требовал правды.
   - Я люблю тебя, - прошептал Таул в темные волосы Мелли. - Я  вернулся
затем, чтобы сказать тебе это.
   - Я тоже люблю тебя, - ответила она.
   Его сердце  едва  вы  несло  это.  Сначала  прощение  Бевлина,  потом
поединок с человеком, которого Таул искал многие годы, а  теперь  Мелли.
Taк крепко прижал ее к себе. Она была здесь, живая и прекрасная  ему  не
верилось, что она принадлежит ему.
   Наконец Мелли высвободилась и спросила:
   - Что такое произошло между вами?
   Таул подозревал, что Мелли уже и так все знает.
   - Я нашел того, кого искал.
   Джек смотрел на них с непроницаемым лицом.
   - Джека, - кивнула Мелли. - Вчера он спас мне жизнь, а полгода  назад
освободил из темницы Баралиса, а еще раньше прогнал разбойника,  который
напал на меня у большой дороги.
   Мелли протянула руку, Джек взял ее и поднес к губам.
   - А ты, - сказал он, глядя в глубокую синеву ее глаз,  -  вела  меня,
беспомощного, по лесу, хотя могла бы бросить.
   Таул, глядя на Джека и Мелли, коснулся рукой их плеч. Он был рад, что
они давно знают друг друга: ему казалось, что это правильно, что  так  и
надо. Только их дружбы недоставало, чтобы замкнуть круг, и  Таул  принял
ее всем сердцем. Джек, оберегавший Мелли в то время, когда Таул  ее  еще
не знал, был как нежданный подарок судьбы. Этим он стал Таулу ближе, чем
тот мог надеяться. Теперь они вместе будут печься о  благе  Мелли  и  ее
ребенке.
   - Таул, - тихо сказала Мелли, - у нас Грифт тяжело ранен.
   Из них троих  она  легче  всего  освоилась  с  происшедшим  и  первая
вспомнила о будничных заботах.
   Таул встал на ящик, подтянулся  за  края  люка  и  взял  свой  мешок,
лежавший там.
   - Пойдемте к нему.
   В последующие часы Таул занимался только Грифтом. Он очистил его рану
волшебной ореховой корой, прижег порванные сосуды, зашил рану  и  напоил
больного отваром ивовой коры от лихорадки и  воспаления.  Потом  втер  в
мускулы Грифта пригоршню жира и дал ему мерку браги вместо снотворного.
   Когда он закончил, стало светать. Джек и Мелли все это время помогали
Таулу - грели железо, кипятили кору и внимали советам Грифта. В  эти  же
часы явился и Хват. Он, как и Мелли, почти не удивился тому, что мальчик
из пророчества вдруг нашелся сам, - только кивнул с умным видом и изрек:
   - Скорый всегда говорил, что ставить надо только на неожиданное.
   Теперь он спал, свернувшись на  топчане  в  углу  большой  комнаты  и
посапывал со  всей  беззаботностью  юности.  Боджер  прикорнул  рядом  с
Грифтом, а Мейбор в своей дальней комнате так и не проснулся. Но Джек  и
Мелли бодрствовали. Таул посмотрел на них. Мелли совсем измучилась:  под
глазами у нее легли темные круги, и руки, складывающие одеяло,  дрожали.
Джек тоже устал и сидел на винном бочонке, понурив голову.
   - Давайте-ка поспим немного, -  сказал  Таул,  положив  руку  ему  на
плечо. - Теперь уж поздно для разговоров. Потолкуем обо всем завтра.
   Джек через силу улыбнулся.
   - Мне кажется, будто за эту ночь я побывал в раю, в  аду  и  во  всех
местах, что лежат между ними.
   Таул улыбнулся в ответ:
   - Не тебе одному это кажется.

X

   Тавалиск ел рыбу. Не какую-нибудь, а ту самую, которую принес  ему  в
банке Гамил. Повар изжарил ее целиком: с головой, кишками и  плавниками.
Тавалиск взял рыбку за хвост и сунул в рот, хрустя чешуей.
   Потом проглотил ее, предварительно выплюнув  чешую  в  салфетку.  Вот
так-то! Теперь этот чертенок будет знать, как кусать руку,  которая  его
кормит.
   Позади послышались шаги, сопровождающиеся покашливанием.
   - Входи, Гамил, - со вздохом молвил архиепископ. - Дверь открыта, как
видишь.
   Двери во дворце были распахнуты настежь - все двери, все окна  и  все
девичьи корсажи. В Рорне стояла невыносимая летняя жара. Город  смердел,
и даже на священных землях дворца Разило гнилью и тухлятиной.
   Тавалиск плохо переносил жару. Его жирные телеса в эту пору  источали
весьма неприятные запахи, и тонкий шелк подмышками не просыхал от  пота.
Летом, когда не хотелось даже думать  о  том,  чтобы  сдвинуть  с  места
грузное тело, воспоминания архиепископа обращались к далекому прошлому.

***

   Он не всегда был так толст. В юности он был красив,  слишком  красив,
по мнению многих, с  пухлыми  чувственным  губами  и  нежной  кожей,  не
знавшей прикосновения бритвы. Ему было  всего  семь  лет,  когда  умерла
мать. Он оказался и улице и вскоре понял, как может хорошенький  мальчик
заработать себе на жизнь в городе, полном священников. Он караулил их  у
больших  силбурских  библиотек  или  сидел  на  ступеньках  домов,   где
собирались высшие чины Церкви. Здесь его краса успешно привлекала  взоры
ученых, клириков и дворян.
   Сперва он брал за услуги три медяшки, потом  две  серебряные  монеты,
потом золотой.
   Все  прочие  мальчики  собирались  около   старого   рыбного   рынка,
освященного обычаем места подобных встреч, - но только не  он.  Тавалиск
знал, что он особенный, не  такой,  как  все.  Он  не  имел  дела  ни  с
лавочниками,  пропахшими  собственным   товаром,   ни   с   крестьянами,
приезжавшими в город за провизией. Он общался только  с  высшими  слоями
силбурского  общества.  От  них  лучше  пахло,  они  чаще  мылись  -  их
превосходство сказывалось во всем.
   Любовью, правда, они занимались так же, как и все прочие.
   В ту пору Тавалиск понял, как важна внешность. Чтобы  привлечь  взоры
людей, которыми он восхищался, он стал  одеваться  как  дворянский  сын,
попавший в несчастье. Он  сменил  все:  голос,  осанку,  манеры.  Он  от
природы был склонен к подражанию и легко соскреб с себя уличные  замашки
вместе с грязью.
   У библиотеки он сидел всегда с тетрадкой  и  очинённым  углем,  делая
вид, что погружен в мысли о возвышенном, - и к  нему  всегда  подходили.
Завязывалась беседа, за ней следовало как бы случайное  прикосновение  -
он никогда не делал этого первым, - а затем ему предлагали  поужинать  в
богатых покоях. Ужины эти кончались весьма занятно.  Хозяин,  опьяненный
вином, похотью и красотой Тавалиска, либо молил о любви на коленях, либо
гасил свечи и брался за хлыст.
   С годами Тавалиск научился не  бояться  хлыста  -  он  дразнил  своих
клиентов, играл ими, доводил их  до  безумия,  а  после  вымогал  у  них
деньги.
   Уже тогда он отличался бережливостью. Он откладывал  почти  все,  что
зарабатывал, и тратился только  на  наряды.  За  остальное  платили  его
друзья. К девятнадцати годам он скопил довольно приличную сумму.  Деньги
обеспечивали ему досуг, а на досуге он пришел к  следующим  заключениям:
красота не вечна как и юность, и,  если  он  желает  достичь  чего-то  в
жизни, он должен стать другим человеком.  Между  тем  слишком  многим  в
Силбуре он стал известен в своей нынешней роли.
   Судьбе было угодно, чтобы Тавалиск, придя к этому заключению  тут  же
нашел и решение вопроса. Подслеповатый и  немощный  священник  по  имени
Венисей слыл великим  ученым  и  знаменитым  путешественником.  Тавалиск
втерся к нему в доверие и скоро понял,  что  Венисею  нужен  не  столько
любовник, сколько ученик. Венисей был рад тому, что  Тавалиск  греет  по
ночам его тощее тело, но видел в нем скорее сына, чем сожителя.
   Притворщик Тавалиск тут же надел на себя личину ученика, помощника.
   Они стали вместе путешествовать по Обитаемым Землям.  Венисей  научил
его читать и писать, преподал философию, историю и богословие. Тавалиску
жилось привольно - Венисей был  очень  богат.  От  вкусной  еды  молодой
человек растолстел, а слуги, хлопочущие вокруг  с  мягкими  подушками  и
шелковыми покрывалами, разбаловали его. Вместе с привычкой к  роскоши  в
нем опять пробудился интерес к религии.
   Венисей,  священнослужитель  высокого  ранга,   повсюду   пользовался
уважением равных и почтением низших. Тавалиску захотелось добиться  того
же.
   Однажды Венисей объявил, что они едут на север,  где  за  грядой  гор
обитают варвары. Все, включая Тавалиска, пытались отговорить Венисея, но
тот настоял на своем. Там жил  прославленный  ученый,  мистик,  которого
Венисей желал посетить.
   Путешествие заняло шесть недель. Жестокий холод донимал путников день
и ночь, и ветер не унимался всю дорогу. Венисей был  уже  слишком  стар,
чтобы ехать верхом, и через горы перебрался в крытой повозке. Когда  они
достигли цели  своего  пути,  нервы  Тавалиска  находились  в  столь  же
плачевном состоянии, что и кости Венисея.
   Человек, к которому ехал Венисей, был частью священник, частью монах,
частью колдун. Звали его Рапаскус, и он славился своей ученостью по всем
Обитаемым Землям. В свое время его прочили в епископы, но затем отлучили
от Церкви за приверженность оккультным  наукам.  Изгнанник  поселился  у
подножия великого Северного Кряжа и жил там отшельником, проводя время в
постоянном труде: он читал, переводил и толковал священные тексты, писал
религиозные стихи и  комментарии,  производил  магические  и  оккультные
опыты. Его острый ум не знал устали, и страстное желание  найти  на  все
ответ не давало ему покоя.
   Венисей вел с Рапаскусом долгие беседы о Боге, а Тавалиск - еще более
долгие беседы о колдовстве. Тавалиск точно прозрел тогда. Он понял,  что
в мире есть многое, чего глаз не видит, что к власти ведет  куда  больше
дорог, чем он думал. Когда  Венисей  собрался  уезжать,  Тавалиск  решил
остаться у Рапаскуса и поучиться.
   С отъездом старого священника Рапаскус стал уделять  больше  внимания
магии. От истории и моральных принципов чародейства они перешли к  целям
и средствам. Рапаскус обнаружил, что  врожденные  способности  Тавалиска
невелики, но все же обучил его нескольким простым приемам.  Шли  месяцы,
Тавалиск жаждал все новых и  новых  знаний.  Рапаскус  качал  головой  и
говорил, что, если Тавалиск хочет власти,  ему  надо  искать  иной  путь
вместо темной тропы колдовства - к этому у него нет таланта.
   Тавалиск злился, слыша это. Из переписки своего учителя он знал,  что
есть человек, которому Рапаскус охотно передает свою мудрость. Звали его
Баралис. Каждую  неделю  Рапаскус  слал  новую  тетрадь  этому  молодому
ученому, живущему в Силбуре. А торговые караваны, проходившие мимо  дома
мудреца, передавали ему письма от Баралиса. Тавалиск, дождавшись,  когда
Рапаскус уснет, прочитывал их.
   Однажды ночью он прочел,  что  Баралис  намерен  посетить  Рапаскуса,
чтобы завершить свое учение и лично познакомиться  с  великим  мудрецом.
Тавалиск тут же возревновал, видя в Баралисе опасного соперника и угрозу
себе. С какой стати этот молодой выскочка, которого Рапаскус и  в  глаза
не видел, должен пользоваться плодами учености мудреца? Тавалиск порылся
и нашел на столе уже готовый ответ Рапаскуса,  незапечатанный  покамест.
Рапаскус писал,  что  будет  рад  Баралису,  что  намерен  подарить  ему
множество  книг  и  других  предметов  и  с  нетерпением  ждет  встречи.
Заключительная строка гласила: "Ко времени вашего приезда я буду один. Я
уже научил своего нынешнего ученика всему, что тот способен воспринять".
   Тавалиск положил письмо на то же место, где его взял.  Устроившись  в
удобном кресле Рапаскуса, он стал думать, что  ему  делать  дальше.  Ему
очень не хотелось покидать этот  дом.  Думая,  он  рассеянно  поглаживал
лежащие на столе книги, и его внимание привлек небольшой томик в кожаном
переплете с золотыми буквами на корешке: "Яды и их применение".
   В ту ночь Тавалиск сбросил третью свою личину - ученика чародея  -  и
надел четвертую: отравителя и кузнеца собственной судьбы.
   Рапаскус умирал  пять  недель.  Тавалиск  как  новичок  избрал  более
медленный путь. Долгая изнурительная болезнь, ведущая к почти неизбежной
смерти, предпочтительнее подозрительно  быстрой  кончины.  Рапаскус  так
ничего и не понял - вот тебе и провидец.  Перед  концом  он  трогательно
молил Тавалиска передать все  его  книги,  записи  и  прочее  в  большую
силбурскую  библиотеку.  Так  он  думал  примириться  с  отвергшей   его
Церковью.
   Избранные же книги  и  свитки  следовало  передать  молодому  ученому
Баралису.
   - Он человек редкого дарования, - говорил Рапаскус в  последние  свои
сознательные  мгновения,  -  но  нуждается  в  исправлении.  Ему   нужно
научиться добру и милосердию.  Надеюсь,  что  из  моих  книг  он  сможет
почерпнуть и то, и другое.
   На следующий день он умер.
   Ни одна из книг не была отослана по назначению.
   В ту ночь Тавалиск со всей  быстротой,  доступной  при  его  толщине,
прискакал в ближнюю  деревню,  чтобы  узнать,  не  идет  ли  через  горы
какой-нибудь  караван.  Ему  повезло  -   назавтра   туда   отправлялись
странствующие актеры. С помощью оставленного Рапаскусом золота  Тавалиск
убедил их вернуться с ним в дом мудреца и выехать на день позже.
   С утра пораньше  Тавалиск  принялся  разбирать  имущество  Рапаскуса.
Места у лицедеев было немного, поэтому взять  с  собой  следовало  самое
ценное. Он складывал в сундуки редкие книги и свитки, с великой неохотой
решаясь оставить то или это. Он взял бы все,  если  б  мог.  Наконец  он
дошел до духовных трудов  Рапаскуса:  стихов,  комментариев,  толкований
древних текстов. Это была объемистая кипа, и Тавалиск хотел уже  бросить
ее,  но  тут  ему  в  голову  пришла  одна  мысль.  Он  стал   торопливо
просматривать рукописи. Ему попадались строки, исполненные прозорливости
и веры; величайшие взлеты ума соседствовали со  смиренными  откровениями
праведника.
   Поистине покойник был отмечен печатью гения.
   Тавалиск быстро перебрал сундук,  освободив  место  для  богословских
сочинений Рапаскуса, но не оставил и тех книг, что  мудрец  предназначил
для Баралиса. Тавалиск решил, что не расстанется с ними до самой могилы.
   Наконец он завершил свои сборы. Повозки были  нагружены.  Актерам  не
терпелось  пуститься  в  путь.  Тавалиск  в  последний  раз  обошел  дом
Рапаскуса. На столе все еще горела лампа. Идя к двери, он взял  лампу  и
бросил ее на груду оставленных рукописей. Они трещали в огне,  когда  он
закрывал дверь.
   Когда караван достиг предгорий, весь дом сгорел до основания.

***

   Гамил кашлянул, возвращая архиепископа к настоящему.
   - Ваше  преосвященство,  кажется,  задумались.  Быть  может  принести
чего-нибудь прохладительного и бодрящего?
   Тавалиск удержал секретаря за руку:
   - Няньки мне покуда не требуются, Гамил. Выкладывай  свои  новости  и
убирайся.
   -  Высокоградская  армия  нынче  должна   подойти   к   Брену,   ваше
преосвященство.
   Тавалиск мигом оставил все мысли о прошлом. Настоящее решало все.
   - А что Аннис? Этот заумный городишко тоже участвует?
   - Да,  ваше  преосвященство,  двумя  батальонами.  Но  большая  часть
аннисских войск осталась дома. С тех пор как  королеву  Аринальду  нашли
мертвой на аннисском  флаге,  город  живет  в  страхе  перед  нашествием
Кайлока. Да и  я  не  далее  как  утром  слышал,  что  наибольшее  число
королевских войск следует к Аннису, а не к Брену.
   Тавалиск причмокнул губами.
   -  Кайлок,  мстящий  за  смерть  нежно  любимой   матери.   Как   это
трогательно! - Он налил себе охлажденного белого вина. - Если его войска
застрянут в  Аннисе,  Брену  и  впрямь  предстоит  нешуточное  сражение.
Высокий Град - серьезный противник.
   - Особенно теперь, когда ваше преосвященство вложили в  него  столько
средств.
   - Да, вложил - это верное слово, Гамил. Война - столь  же  прибыльный
товар, как зерно или специи, и  на  мне  лежит  ответственность  разумно
разместить наши деньги. Военный заем - как раз  такой  разумный  шаг.  -
Сделав секретарю это маленькое внушение, архиепископ заговорил о другом:
   - Если Кайлок двинул свои войска на Аннис, каким  образом  он  думает
удержать за собой Халькус?
   - Он оставил в Халькусе четвертую часть войск,  ваше  преосвященство.
Там же остались и рыцари. Хелчем теперь, можно сказать, правит  Вальдис.
Тирен казнил всех лордов и дворян, что продолжали придерживаться  правил
старой веры. Это было сделано втихую, но наши шпионы доносят, что рыцари
забрали себе все имущество казненных, их дома и женщин.  Ходят  слухи  о
пытках и еще более худших вещах.
   - Тирену мало одних обращенных, Гамил. Ему подавай и золото.
   - Быть  может,  и  так,  ваше  преосвященство.  Но  он  вынужден  это
скрывать, иначе рыцари  откажутся  ему  повиноваться.  Рыцари  не  могут
убивать людей ради наживы - это противоречит самой основе их веры.
   - Рыцари превыше всего ставят преданность ордену, а потом уже веру, -
отрезал Тавалиск. - Безоговорочное подчинение главе ордена - вот на  чем
зиждется Вальдис. Рыцари обязаны исполнять все, что велит  им  Тирен,  -
будь то убийства или пытки. Они связаны присягой.  Среди  рыцарей  есть,
конечно,  и  тупицы,  и  негодяи,  но  большую   их   часть   заставляет
повиноваться Тирену слепая вера. Тирен  сознает  это  в  полной  мере  и
пользуется этим. - Архиепископ  пронзил  секретаря  острым  взглядом.  -
Тирен как никто может  полагаться  на  скромность  и  преданность  своих
подчиненных.
   Гамил нервно кашлянул. Архиепископ в  другое  время  не  преминул  бы
насладиться столь метким и тонким намеком, но теперь  ему  недосуг  было
любоваться побагровевшим до ушей Гамилом.  Архиепископа  беспокоило  то,
что Баралис предоставил Тирену безраздельно править  Хелчем.  Ясно,  что
побудило на это лорда-советника: Аннис и Брен сейчас для него важнее,  а
войск на все три города не хватает, вот он и оставил завоеванную столицу
на союзника. Баралису, как видно, все равно, с кем спать, -  абы  польза
была. Да и есть ли у него выбор?
   - Гамил, а не замечены ли рыцарские отряды на подходах к Брену?
   -  Замечены,  ваше  прео