дается, для тебя он не такой уж таинственный?
   - Кажется, я знаю, кто он.
   - Кто же?
   - Тот, у кого я убил брата.
   - Не убил, Таул, а победил в бою,  -  поправил  Хват.  -  Этот  Скейс
просто сумасшедший, и все тут.
   - Почем вы знаете, что это он? -  с  некоторым  раздражением  спросил
Джек.
   - По красному шелку на стрелах. Он того же  цвета,  что  и  флажки  в
бойцовых ямах.
   - А волосы?
   - Ну, головой ручаться не стану, но мне кажется, они такие же, как  у
покойного Блейза. Верно, Таул?
   - Почему вы мне не сказали этого раньше? - осведомился Джек, глядя на
Таула.
   - Потому что ты, Джек, ему не нужен. Ему нужен я.
   - Однако это не помешало ему подстрелить Хвата?
   - К чему ты клонишь? - резко спросил Таул.
   - К тому, что тебе  следовало  обо  всем  мне  рассказать.  Опасность
грозит нам всем, и ты обязан был по меньшей мере сказать мне  правду.  Я
не позволю опекать себя, как ребенка. Если нам грозит что-то,  я  должен
знать в точности, чего ожидать.
   Джек умолк, весь дрожа от негодования.
   Прошла минута. Ветер унес несколько  искр  от  костра  в  море.  Таул
сказал со вздохом:
   - Ты прав, Джек, извини. Мне следовало сказать тебе обо всем в ту  же
минуту, как я сам догадался. - Он смотрел Джеку в глаза  прямо,  не  ища
себе оправданий. - Как у тебя обстоит со стрельбой из лука?
   Джек улыбнулся, принимая его извинение.
   - Неважно.
   Таул прошел к лошадям, отвязал короткий лук и подал Джеку.
   - А что, если я дам тебе несколько уроков, покуда мы ждем?
   - Думаешь, ждать придется долго?
   - Кто его знает. - Таул посмотрел  на  холмы,  где  не  заметно  было
никакого движения - только трава колебалась под ветром. - Может статься,
всю ночь.
   Джек попробовал тетиву.
   - Что ж, тогда я, глядишь, и успею обучиться кое-чему.

***

   Тавалиск вкушал поджаренных на медленном огне  голубей,  обсуждая  со
своим  секретарем  подробности  осады  Брена.  Это  верх  наслаждения  -
смаковать птицу мира, рассуждая в то  же  время  о  войне.  Сами  птички
несколько костлявы - однако всякое блюдо следует  приправлять  выдумкой.
Кроме  того,  голуби  только  открывают  трапезу  -  за  ними  последует
упитанный теленок.
   - Нет, не так, Гамил. Режь  его  от  плеча  к  боку.  Да  потолще.  Я
собираюсь есть эти ломти, а не носить их вместо белья.
   - Да, ваше преосвященство.
   - Итак, нам до сих пор неизвестно, как узнал Кайлок о подкреплении  в
две тысячи наемников? - Тавалиск переломил  голубя  пополам  -  так  его
легче было обгладывать.
   - Нет, ваше преосвященство. Но кто-то, как видно, уведомил его -  ибо
он знал не только их численность, но и дорогу, которой они  следовали  в
Брен.
   - И он, конечно, устроил засаду. Пятьсот человек перебито вместе с их
лошадьми, а оружие сброшено в озеро. Настоящая  катастрофа!  -  Тавалиск
так расстроился, что  уронил  голубя  на  пол,  потеряв  к  нему  всякий
интерес. - Кайлок каждый раз хоть на шаг, да  опережает  нас.  Мы  ведем
подкоп  -  он  проведывает  о  нем.  Мы  посылаем  подкрепление   -   он
перехватывает его. Мы меняем свои планы - он  еще  раньше  меняет  свои.
Кто-то поставляет ему сведения, и я хочу знать кто.
   - Я займусь этим, ваше преосвященство,  -  заверил  Гамил,  укладывая
ломти  телятины  на  блюдо.  Вид  настоящего   мяса   порадовал   сердце
архиепископа.
   - А из Анниса есть известия?
   - Там все без  изменений,  ваше  преосвященство.  И  положение,  надо
сказать, весьма странное. Основная часть армии Четырех Королевств так  и
стоит лагерем у стен города. Она держит что-то вроде осады:  за  городом
следят денно и нощно, однако не приближаются настолько, чтобы  причинить
Аннису какой-то вред.
   - Ничего странного тут нет, Гамил.  Это  блестящий  замысел.  Осаждая
Аннис, Кайлок не только изматывает горожан, но также связывает их армию,
не давая ей отправиться в Брен. Никто не уйдет из дома, чтобы драться за
кого-то другого, когда его собственная родина в  опасности.  -  Тавалиск
принял от Гамила блюдо. - Кайлок успешно держит Аннис под замком - и это
ничего ему не стоит. - Тавалиск подцепил  кусок  мяса  своей  серебряной
вилкой. - Меня беспокоит другое: не отдаст ли Кайлок в  один  прекрасный
день своему войску приказ сняться с лагеря и перевалить через горы? Если
такое случится, высокоградская армия может оказаться в кольце.
   - Весьма острая мысль, ваше преосвященство, - медленно кивнул Гамил.
   У Тавалиска, помимо мысли, имелся и другой острый предмет, который он
не замедлил вонзить Гамилу в руку.
   - За одобрением,  Гамил,  я  обращаюсь  только  к  Богу.  -  Тавалиск
выдернул вилку. - Извини - я целил в телятину,  не  в  тебя.  Ну,  полно
дуться. Это просто случайность. - Чувствуя легкое раскаяние, архиепископ
подал секретарю салфетку вытереть кровь и  быстро  перевел  разговор  на
другое:
   - А дочь Мейбора все еще держат под стражей?
   Гамил отомстил как мог, вымазав кровью шелковую салфетку.
   - Никто не слышал о ней с тех пор, как  лорд  Мейбор  покинул  город,
ваше преосвященство. Баралис и  Кайлок  отрицают,  что  похитили  ее,  и
объявляют Мейбора сумасшедшим.
   - Однако она у них?
   - Да, если еще жива.
   - Нам все равно, Гамил, жива она или мертва. Пока никто  не  знает  о
том, что с ней сталось, мы можем  сражаться  от  ее  имени.  -  Тавалиск
провел пухлым пальцем по краю блюда. - Есть у нее сторонники в городе?
   - Всякого, кто открыто высказывается за  госпожу  Меллиандру,  Кайлок
вешает - и делает это публично, чтобы весь город видел.
   - Гм-м. Ну а те, кто поддерживает сию даму тайно?
   - За последние месяцы пропало немало дворян, ваше преосвященство. Они
исчезают из своих жилищ среди ночи, повергая в отчаяние друзей и родных.
   - Исчезают, говоришь? - с легкой грустью улыбнулся Тавалиск.
   Гамил откашлялся.
   - Я взял на себя смелость,  ваше  преосвященство,  обратить  внимание
наших шпионов на это дело. И  узнал,  что  у  Кайлока  по  всему  городу
имеются  тайные  осведомители.  Любой  лорд,  который  хотя  бы  шепотом
произнесет имя Меллиандры за своим обеденным столом, рискует исчезнуть.
   - Плохо дело, - вздохнул Тавалиск. - Если бы Кайлок не  свирепствовал
так, город наверняка открыл бы ворота.
   - Зато лорд Мейбор поднял в высокоградском лагере  целую  бучу,  ваше
преосвященство. У него  множество  планов,  как  пробраться  в  город  и
увенчать осаду победой.
   Тавалиск только рукой махнул - без тебя, мол, знаю.
   - Я всегда говорил,  Гамил,  что  когда-нибудь  ему  понадобится  моя
помощь. Проследи за тем, чтобы он  получил  столько  людей  и  ресурсов,
сколько попросит. Пусть  попробует  -  вреда  не  будет.  Высокоградским
военачальникам прискорбно недостает выдумки. Несколько пробоин в стене -
вот и все, чего они пока добились.
   - Слушаюсь, ваше преосвященство. Позвольте удалиться, если это все.
   - Разумеется. - Тавалиск улыбнулся, как  участливый  прохожий.  -  На
твоем месте я зашел бы к лекарю,  Гамил.  Мне  думается,  твою  рану  не
мешало бы зашить.

***

   Мелли заставила себя доесть остаток хлеба. Воды у нее не осталось,  и
она проглотила хлеб всухомятку, а  потом  обратила  внимание  на  свиную
ножку. Та состояла в основном из шкуры и сала, но Мелли умяла ее, словно
самое лучшее мясо. Ей не хотелось есть, но она знала, что так нужно. Она
еще и не то съела бы в случае нужды.
   День уже угасал. Тонкая золотая полоска легла на  край  амбразуры,  и
Мелли знала по опыту, что скоро стемнеет.  Ожидание  темноты  было  хуже
всего - хуже даже, чем сама темнота. Мелли  всегда  в  этот  час  бывала
беспокойна.  Она  оглядывала  свою  круглую  каморку,  запоминая  каждую
мелочь, потом делала последние приготовления: передвигала таз, оправляла
солому,  сгоняла  тараканов  со  скамьи.  А  под  конец,  при  последнем
проблеске дня, смотрела на свой живот и шептала ребенку слова утешения.
   С настоящей тьмой трудно свыкнуться. Мелли проводила в темноте каждую
ночь своей жизни, но мрак уютной спальни, где из-под двери сочится  свет
свечи и угли  слабо  мерцают  в  очаге,  в  корне  отличался  от  мрака,
окружающего ее теперь. Порой ей казалось, что она лежит в  могиле.  Если
ты не различаешь своей руки перед глазами, легко поверить, что ты  и  не
существуешь вовсе. Так с ней и бывало в безлунные ночи - как  будто  мир
окончательно отринул ее.
   И утешала она не столько ребенка, сколько себя -  ребенком  она  лишь
прикрывалась.
   Она стала следить за фазами луны. Нынче ожидалось полнолуние - но кто
знает, ясной будет ночь или пасмурной. Зачастую над озером днем  светило
солнце, а ночью собирались тучи. Мелли еще  не  научилась  предсказывать
погоду, но всегда знала, когда будет дождь.
   Знала благодаря своей беременности. Когда лодыжки начинали  ныть  что
есть мочи, а ноги - пухнуть, точно на дрожжах, это означало,  что  хляби
скоро разверзнутся и ледяные капли полетят в амбразуру.
   Всю первую неделю было  тепло.  Над  водой  жужжали  мухи,  и  солнце
прогревало камень. Теперь же, месяц спустя, погода  стала  переменчивой.
Раздражаемая близящимся дыханием зимы, она никак не могла решить, что ей
делать: и то расчищала дорогу солнцу и покаянно  воздвигала  над  озером
радугу, то разражалась дождем под завывания  ветра.  Вчера,  к  примеру,
даже град . шел.
   По ночам всегда бывало холодно. Брен с наступлением темноты оставался
на милость гор. Сразу наступало похолодание, и ветер делался острым  как
нож.
   Однажды Мелли попыталась заткнуть амбразуру шалью, но  ветер  тут  же
вытолкнул шаль обратно.
   Мелли пыталась поначалу вести счет дням своего заключения  и  ставила
черточки на камне - по одной на каждый день. Но через две недели палочки
стали напоминать ей не календарь, а завещание. Мелли представлялось, как
люди найдут ее тело и печально покачают головами, сосчитав отметки.
   Но она старалась отгонять мрачные мысли и говорила себе, что если  бы
ее хотели убить, то не стали бы ждать так долго.
   Раз в день  ей  приносили  пищу  и  воду.  В  этом  участвовали  двое
стражников. Один отпирал дверь, впускал своего  товарища  с  подносом  и
наставлял на Мелли алебарду, а второй  тем  временем  выносил  вчерашний
поднос и судно. Мелли обращалась к ним с просьбами об одеялах, свечах  и
какой-нибудь доске, чтобы заткнуть амбразуру, но они делали вид, что  не
слышат, и даже в глаза ей старались не смотреть. Кто-то,  видимо,  отдал
им строгий приказ на этот счет - кто-то, кого они так  боялись,  что  не
смели и дохнуть в ее присутствии.
   Этот кто-то, конечно, Баралис - никто лучше  него  не  умеет  вселять
страх в людей. По крайней мере в нее. Если бы он хоть раз зашел к ней  -
хоть бы для того,  чтобы  отвергнуть  ее  просьбы  или  полюбоваться  ее
плачевным положением, - она бы меньше боялась его. Она могла  потягаться
с любым мужчиной и знала, что, увидев Баралиса в  лицо,  забыла  бы  все
ужасы, которые о нем напридумывала.
   Но он не шел. И  воображение  Мелли  превращало  его  в  чудовище,  а
неотвязная мысль подсказывала ей, что он того и добивается. Ему как  раз
и нужно, чтобы она боялась, ему это приятно: вся его власть основана  на
страхе.
   Так нет же, не бывать этому. Она сильная. Понадобится нечто  большее,
чем одиночество и каменные стены, чтобы сломить ее. Ее кормили отбросами
- она их ела. Ей не приносили одеял - она  обходилась  без  них.  Ей  не
давали света - она жила в темноте, словно темничный грибок. Не поддастся
она Баралису. Она и ее ребенок не  просто  существуют  -  они  растут  и
крепнут день ото дня.
   Вдалеке послышался скрежет. Мелли не  обратила  не  него  внимания  -
осада продолжалась, и ночь была полна самых разных шумов. Снова  скрежет
- теперь уже ближе. Мелли замерла на месте. Нет, это  не  высокоградская
осадная машина. Под дверью показался свет, слабый, точно  струйка  дыма.
Кто-то идет сюда.
   Вся ее недавняя храбрость ушла, точно вода в песок. К ней  никто  еще
не приходил ночью. Ни разу.
   Скрежет сменился отдаленными шагами. Свет уже очертил четырехугольник
двери. Мелли, вся дрожа, прислонилась к стене.  Тяжелый  ком  застрял  в
горле. Вот в замке повернулся  ключ.  Мелли  прижала  руку  к  животу  и
вскинула голову.
   Дверь распахнулась, и свет ослепил Мелли. На пороге возникла  фигура,
в которой она узнала Баралиса. Он медленно поднес фонарь к своему лицу.

XV

   - Так что же ты  почувствовал,  когда  увидел  океан?  -  Таул  сидел
согнувшись у огня. Слева от него лежал длинный лук, справа - стрелы.  Он
поддерживал костер, не отрывая глаз от холмов.
   Хват спал. Упражнения в стрельбе из лука быстро наскучили  ему  -  он
забрал себе все одеяла, взял с  Таула  и  Джека  торжественное  обещание
разбудить его, если что-нибудь случится, и мигом уснул. С тех пор прошло
около часа, и его храп перекрывал шум ветра.
   У них на утесе было светлым-светло. Полная луна ярко освещала  мел  и
кремень, и отраженный свет падал на холмы. Нечасто в году выдаются такие
ночи - ночи, в которые можно обучать кого-то стрельбе из лука.
   Джек, лежавший на одеяле по ту сторону костра, не ответил Таулу. Быть
может, не расслышал. Уже поздно, он устал, а возможно,  это  ветер  унес
вопрос в  море.  Таул  не  стал  переспрашивать.  День  выпал  долгий  и
утомительный.
   Таул достал из котомки скляночку с воском, взял тряпицу и стал вощить
лук. Если хочешь бодрствовать всю ночь, надо, чтобы руки и  голова  были
заняты.
   - Я точно встретил давно утраченного друга.
   Таул не сразу понял, о чем Джек говорит: он уж позабыл свой вопрос.
   - Я узнал его, - продолжал Джек. - Запахи,  шум,  краски  -  все  это
показалось мне знакомым и все-таки... все-таки чужим. Точно это  снилось
мне давным-давно.
   Голос у Джека был тонкий, растерянный. Как тут не вспомнить, что  он,
в сущности, совсем еще мальчик и ничто не подготовило его к тому, что  с
ним случилось. Однако  он  здесь  и  изо  всех  сил  старается  казаться
спокойным, сам справляясь с хаосом, царящим у него в душе.
   Таул вытер воск с пальцев. Сам он - иное дело. Он готовился  к  этому
годами. В конце концов, он всегда стремился быть  рыцарем,  стремился  к
истине, славе и к тому, чтобы "приобрести заслугу перед Богом".
   Джеку опереться не на что - ему приходится полагаться только на  себя
самого.
   - Таул, прочти мне еще раз то пророчество.
   Просьба застала Таула врасплох - этого он  меньше  всего  ожидал.  Он
бросил быстрый взгляд на Джека - тот по-прежнему смотрел на звезды. Таул
начал:

   Когда благородные мужи позабудут о чести...

   И тут его голос дрогнул. Первая строка может относиться и  к  нему  -
это он забыл свои обязанности и твои обеты. Это он покрыл позором орден.
Не Тирен, как пытался внушить ему Хват, а он сам, Таул.
   Таул проглотил вставший в горле ком. Эта боль всегда при нем - она не
уходит и не становится менее острой,  только  перемещается,  всякий  раз
сковывая стальным обручем его сердце. Таул потупился и сделал  несколько
глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Ничего не поделаешь - он должен идти
своим путем, как бы это ни было тяжело.

   ...И некто три крови вкусит в один день,
   Два могучих дома сольются вместе,
   И далеко падет сего слияния тень.
   Тот, кто родителей лишен...

   Джек придвинулся поближе к огню, и отблеск пламени вернул его волосам
краски, которые отнял у  них  лунный  свет,  -  каштан  и  золото.  Таул
вспомнил следующую строчку.

   ...Любовник сестры своей...

   В голове у него прозвучал сигнал тревоги. Сам не  зная  почему,  Таул
опустил эти слова и продолжил:

   ...Только он остановит злую чуму.
   Империя рухнет, и рухнет храм,
   А правда, безвестная многим умам,
   Дураку лишь ясна одному.

   Он умолк, и настала тишина. Джек не шевелился,  ветер  утих,  и  даже
волны как будто перестали накатываться на берег.
   Таул знал, что должен нарушить это молчание, - не столько ради Джека,
сколько ради себя. В тишине приходят думы, а Таулу нисколько не хотелось
размышлять о том, что заставило его опустить половину строки.
   - Для тебя это имеет какой-то смысл? - спросил он.
   - И да, и нет, - помедлив, ответил Джек. - Мать моя умерла, а отца  и
не было никогда. Два дома - это, должно быть, Брен и Королевства.
   Таул кивнул, радуясь возможности перейти на менее зыбкую почву.
   - Мужи, позабывшие о чести, - это рыцари. Храм находится на Ларне,  а
империя создается в это самое время.
   - Кайлок.
   Джек произнес это с тоской, и Таул пристально посмотрел на него. Джек
глядел уже не на звезды, а в огонь.
   - Ты ведь знаешь его, верно?
   Джек кивнул, все так же глядя в огонь.
   - Мне кажется, я призван уничтожить его.
   Холод прошел у Таула по хребту, словно кто-то плеснул  ледяной  водой
ему на спину. Краем глаза он уловил на холмах  проблеск  света,  тут  же
переместившийся вверх. Таул, и без того  взбудораженный  словами  Джека,
напрягся. Глядя в одну точку, он шепнул:
   - Ляг, Джек, только медленно. Притворись, будто укладываешься спать.
   Джек зевнул, потянулся, разгладил одеяло и лег, обратившись  лицом  к
холмам и положив руку на лук.
   - Где он? - шепотом спросил он у Таула.
   - Слева, на третьем снизу холме. Как раз над линией деревьев.
   Таул почти не шевелился и смотрел  прямо  перед  собой.  Да,  это  их
стрелок, сомнений нет. Он пеший, и луна освещает его лук. Лошади Таул не
видел - должно быть, стрелок укрыл ее за деревьями.
   Таул медленно потянулся за стрелой,  охватил  ее  пальцами  и  сказал
Джеку:
   - По моей команде набрось одеяло на огонь.
   Тень на холме остановилась и подняла свой лук.
   Нельзя упускать такую возможность - Скейс  сейчас  представлял  собой
великолепную мишень.
   Таул схватил с земли  собственный  лук,  наложил  на  него  стрелу  и
натянул тетиву.
   - Давай, Джек!
   Таул прицелился, и костер сразу погас.
   Локоть  Скейса  был  согнут  так,  что  видно  было:  он  тоже  готов
выстрелить. Таул, поцеловав тетиву, отпустил ее - и стрела  понеслась  к
цели.
   Разжав  пальцы,  он  тут  же  пригнулся  к  земле.  Вражеская  стрела
просвистела мимо, оцарапав ему щеку острием и задев оперением.
   Таул упал на горячее, дымящееся одеяло, налетев на Джека. Тот  держал
наготове свой короткий лук, наложив на него стрелу. Таул схватил его  за
лодыжку и повалил.
   - Ну что, попал я в него? - Таул едва дышал.
   В правый глаз, натекла кровь. Он крепко держал Джека,  не  давая  ему
встать.
   - Не знаю. Он упал через миг после тебя. - Джек дернул ногой. -  Если
б ты меня не свалил, я бы тоже в него выстрелил. Я держал его на прицеле
и тогда, когда он рухнул.
   Позади заворочался в одеялах Хват.
   - Что там у вас такое?
   - Лежи! - Таул протер глаза - кровь стекала в  него  из  царапины  на
правой скуле - и, не совсем еще хорошо видя, спросил Джека:
   - Где он теперь?
   - Ушел. Вот упал я, а потом смотрю - его уже нет.
   Таул тихо выругался. Теперь Скейс уже успел уйти за деревья - значит,
если и ранен,  то  не  смертельно.  То,  что  он  упал,  еще  ничего  не
доказывает. Они оба знали, какую игру ведут: два  стрелка,  две  стрелы,
два выстрела. Это был поединок.
   Таул почти что восхищался этим  человеком  -  тот  сделал  прекрасный
выстрел.
   - Пошли, - сказал он, вставая. - Пора уходить отсюда.
   - Ну нет, я не встану, - сказал Хват снизу. - Не хватало  еще,  чтобы
меня опять подстрелили.
   Таул оторвал кусок от сорочки и зажал рану на щеке.
   - Этой ночью он нас больше не побеспокоит.
   - Почему? Ты попал в него?
   - Может быть. Не знаю.
   - Если ты не уверен, - сказал Джек, - почему тогда думаешь, что он не
выстрелит опять?
   - Потому что ему не это нужно.
   - Что же ему, по-твоему, нужно?
   Таул посмотрел туда, где видел Скейса в последний раз.
   - Он хочет сразиться со мной один на один, Джек.  И  победить.  Нынче
ночью он получил что хотел: мы были равны с ним - кто кого.
   - Но зачем ему это?
   - Он мстит за брата.