ля двух
скрипок.  Сандро  сидел  в  дальнем  углу с  очередным  цветком,  совсем уже
неподвластным никакой классификации. Недавно он  сделал там себе треугольный
просвет в небо и возлюбил сидеть в трехгранном световом столбе, то  есть как
бы отгороженный от презренного быта, где какие-то там бабцы таскают  сумки с
провизией.  Гумилевские  "Романтические  цветы".  Нина  вдруг  почувствовала
ревность  к возникающему  очередному  шедевру, полураспустившемуся  бутону с
почти  калейдоскопической сердцевиной.  Вот сейчас подойду, и начну целовать
его в  шею,  и  руками скользить вниз, и отниму его у тебя.  Странное что-то
происходит с этим  художником.  С тех пор как  он начал эту серию или,  если
угодно, "период", его интерес к натуре -- а ведь он  явно все время пишет ее
цветок --  несколько увял.  Стены  разгораются  все  большим  огнем,  а  его
собственные полыхания  побледнели. Вдруг ее поразила одна мысль: а ведь этот
"оранжерейный"  период начался у него как раз тогда, когда она познакомилась
с Игорем. Он, конечно ничего не знал и сейчас  не знает о  ее связи с юнцом,
откуда  ему знать, он почти не спускается с чердака, никакая сплетня до него
не  могла дойти  --  он  просто что-то почувствовал,  руками,  кожей, членом
почувствовал ее  "новый  период"  и  подсознательно ответил  на  него своими
цветами, то есть  памятью о том времени, когда у нее никого, кроме  него, не
было.
     Не показав даже самой себе  виду, что ее что-то поразило, она поставила
сумки в выгородке, которая им заменяла кухню, и крикнула через всю студию:
     -- Ёлка не звонила?
     -- Пока нет, -- ответил он и пошел помогать ей выгружаться.
     --  Послушай, Сандро,  --  сказала она,  не глядя  на  него,  занимаясь
баклажанами,  -- тебе не кажется, что ты  с этими  своими цветами... немного
преувеличиваешь?..
     Теперь они посмотрели друг на  друга. Он улыбнулся и  подставил ей свою
плешь,  и, как было у  них заведено,  она  приласкала эту  плешь несколькими
шлепками, будто ребенка.
     После семи  стали появляться гости. Любопытно,  что молодые  музыканты,
друзья Елки,  вместо  того  чтобы опоздать,  явились  раньше  всех.  Пришла,
например, флейтистка  Калашникова, которую не очень-то  и ждали.  Интересно,
она-то  откуда сюда дорогу знает,  подумала Нина,  глядя, как  непринужденно
разгуливает  бойкая  барышня  среди  певзнеровских  цветов.  Может  быть,  я
несколько  заблуждаюсь  насчет затворничества  Сандро? Ревность пронзила ее,
словно мгновенная почечная колика.
     -- Как у вас замечательно здесь, Нина Борисовна, -- сказала флейтистка.
--Я так благодарна Елке, что она мне работы Александра Соломоновича показала
и сегодня пригласила.
     Ах  да,  она преподает  в  Мерзляковке.  Ваши  колики  немного  смешны,
почтенная Нина  Борисовна Градова, заслуженный  деятель искусств  Адыгейской
АО.  Ведь  мы  все-таки для них уже отжившее  старичье. Игорь не  в счет, он
поэт.
     Вбежал,  таща футляр с виолончелью, молодой  гений Слава Ростропович, о
котором  говорили  в  Москве, что он второй, если  не первый, Пабио Казальс.
Сразу  же полез со всеми целоваться. Облобызал как старого друга  флейтистку
Калашникову, хотя явно видел ее впервые. Сжал в объятиях Сандро, целовал его
в щеки,  в  губы,  в нос,  в лоб,  в  промежутках  между  поцелуями  успевая
выкрикнуть   слово  "сногсшибательно!",   которое,  по   всей   вероятности,
относилось к картинам,  а  не к целуемым объектам. Помчался на кухню, взялся
за обцеловывание поэтессы.
     --  Ниночка,  ты  просто  потрясающе   выглядишь!  Ты  просто  какая-то
чудо-женщина! Ты должна ко мне прийти! Или я к тебе приду!
     -- Да  ты  ведь  уже  ко мне пришел, Слава! -- улыбалась  Нина, пытаясь
вспомнить, когда же они перешли на "ты", если не только сейчас.
     -- А где Ёлочка?  --  спросил  Ростропович,  выпячивая свой кашалотский
подбородок, тряся белокурым хохолком, оглядывая кухню таким  образом,  будто
искомое, то есть  Ёлочка,  могло  присесть  за плиту или под  стулом  как-то
примоститься.  -- Где  она,  где она,  где она?  Я  ее просто обожаю, просто
боготворю!  Нинка,  хочешь  честно? Я, когда  тебя увидел, подумал: вот  это
женщина, она должна ко мне прийти, я ей должен играть наедине, знаешь, глаза
в глаза, а потом, когда с Ёлочкой познакомился, ну, ты не представляешь, все
просто перевернулось -- она, она, играть с ней вместе, глаза в глаза! Где же
она?
     Какой  славный  Слава,  думала  Нина.  Вот если  бы  они на самом  деле
сыгрались, лучшего не придумаешь.
     Несколько  раз она набирала номер телефона  на Большом  Гнездниковском.
Елки дома  не  было.  За  Славой  появился  Стасик  Нейгауз, сын знаменитого
Генриха Нейгауза  и сам пианист.  Замысел Елки прояснился. Трио  должно было
составиться из Ростроповича, Калашниковой и нее.  Стасик Нейгауз, красавец и
тоняга  (не стиляга!), -- соло на  закуску. И вот все явились, не  было лишь
зачинщицы.
     Стасик чинно подошел к ручке, попросил рюмку водки, чтобы понять, какое
тысячелетье  на дворе, и сказал, что  отец, возможно, приедет вместе с дядей
Борей, то есть с Пастернаком.
     Последний, однако, вскоре явился один и сразу же уселся возле телефона.
Все  присутствующие и  вновь появляющиеся -- всего набралось гостей не более
десяти   --  благоговейно   посматривали,   как   классик   разговаривает  с
возлюбленной. Им всем как людям одного круга было, разумеется, известно, что
в жизни гениального и загнанного теперь на задворки литературы поэта имеется
незаконный и прекрасный источник вдохновения, сродни  Арарату, который,  как
известно, стоит за пределами  Армении. Пастернак,  очевидно, ощущал всеобщее
внимание  и немного работал на  публику:  чуть-чуть  артистичнее, чем нужно,
играл  ладонью,  чуть-чуть  сильнее  хмурился,  чуть-чуть  романтичнее,  чем
требовали обстоятельства, рокотал  невнятицей.  Присутствующий среди  гостей
двадцатилетний студент Литинститута,  "талантливый-начинающий", розовощекий,
со щедрым развалом лишь слегка засаленных  волос,  Игорь Остроумов взирал на
мэтра в состоянии, близком к столбняку: неужели это он, сам, и я с  ним  под
одной крышей?
     Нина  между  тем   беспокойно  ходила  вокруг,  бросала  на  Пастернака
красноречивые взгляды -- сколько же  можно бубнить одно и  то же? -- которых
он явно не улавливал  или не понимал, и, как только  он отошел  от телефона,
бросилась снова звонить.  Б. Гнездниковский  молчал вглухую. Тогда она нашла
телефон  теннисного тренера  Пармезанова.  "Послушайте,  Толя,  вы, конечно,
видели Елку  на  игре,  как она?"  -- "Все  в порядке, -- недовольно ответил
Пармезанов,  -- выиграла у Лукиной". -- "А куда она  потом отправилась,  она
вам  ничего  не говорила?" -- "А  с  какой стати,  Нина  Борисовна,  ей  мне
что-нибудь говорить?  --  почти  возмутился Пармезанов. --  Ушла  с каким-то
стиляжкой. Да нет, чего там опасного, молокосос".
     Ну что же, не с милицией же искать взрослую, девятнадцатилетнюю девицу,
если она уходит куда-то со "стиляжкой" и не является на вечер,  который сама
же в свою честь и  затеяла. Ну что же, к столу,  товарищи? Ей-ей, нельзя  же
столько людей томить. Начнем  ужинать, а  потом и Елка, негодяйка, прибежит,
тогда и концерт, так, что ли?
     --  Нет, уж,  давайте сначала  поиграем, потом  к  столу, --  предложил
Стасик.
     -- Правильно! -- вскричал Слава. --  Сначала поиграем, потом поужинаем,
а  потом,  когда  Елочка  придет,  опять поиграем!  Стаська, садись за  этот
маленький рояльчик!  Ох,  как  я, ребята, люблю  эти маленькие  воронцовские
рояльчики! Почти как свою бандуру! -- С плотоядной улыбкой он лапал рояльчик
за черные бока,  казалось, высматривая,  куда  бы его поцеловать,  и наконец
вполне резонно поцеловал в клавиши.
     -- Ну, а мне все равно,  когда играть,  -- сказала флейтистка.  -- Я не
пью.
     Начали играть и  играли не меньше часа. Струилась,  временами взмывая к
поднебесному  вдохновению,  старая  итальянская  музыка  --  "Времена  года"
Антонио Вивальди. Играли свободно, иногда сбиваясь и останавливаясь, смеясь,
начиная  снова.  "Недурно  получается,  ей-ей,  неплохо сварганили,  ребята.
Давайте  еще   раз  "Примаверу",  --  иногда  бормотал  Ростропович,  словно
выныривал  из воды, потом снова  поднимал к потолку залепленное вдохновением
лицо и снова погружался.  Не  дойдя еще до широкой публики, музыка "барокко"
властвовала в консерваторских кругах.
     Елка не  появилась ни во время концерта,  ни даже  тогда,  когда  после
ужина Слава и Стасик, дурачась, "лабали", то есть играли что-то танцевальное
и  джазовое. Нина  глазами спрашивала Сандро:  что делать?  Сандро руками ей
отвечал: что поделаешь, вспомни себя в девятнадцать лет.
     Все  гости разошлись около полуночи,  один только  Остроумов  Игорь все
колготился вокруг Нины,  помогая убирать со стола и подпевая Сандро, который
ходил с бокалом по студии, пел грузинскую песню и смотрел на свои цветы.
     --  Вы, кажется, в  родственники тут  собираетесь записаться?  --  тихо
спросила Нина юнца. -- А ну-ка, немедленно шапку в руки и откланивайтесь!
     -- Значит, до завтра, Нина Борисовна, да? -- еле  слышно  шептал Игорь.
-- В то же время, да? Как обычно?
     Наверное, уже предвкушает  свою любимую  и  так вначале  поразившую его
позицию.
     --  Старая  идиотка,  -- бормотала  она  себе  под нос.  -- Вот с Елкой
что-нибудь случится, вот будет тебе награда за все твои штучки!
     Оставшись одни, они  сели к длинному  столу,  на котором  еще  остались
бутылки с вином и сыр.
     -- Жду еще полчаса, после этого звоню в милицию, -- сказала Нина.
     --  Давай все-таки  до  утра подождем,  -- предложил  Сандро.  Тут  она
разразилась:
     -- Тебе, конечно, наплевать на мою единственную дочь! Холодный и пустой
человек! Тебе  лишь  бы  писать свои цветы,  эти  дыры, дыры,  дыры!  Дыры в
несуществующий  рай!  К  чертовой   матери,  сейчас  все  соберу  и  уйду  в
Гнездниковский! Больше сюда никогда!
     Тут он так округлил глаза и стал так смешон в своем ужасе, что она едва
не расхохоталась.
     --  Нинуля, дорогая,  если  ты  уйдешь, я  все  тут сожгу!  Устрою  тут
аутодафе!  Без тебя  меня нет! Это все  для  тебя, о тебе,  из-за тебя!  Все
пройдет, Нинуля, только ты от меня не уходи!
     Чарли Чаплин дурацкий, любую драму своим  внешним  видом  превращает  в
комедию. Ее стало трясти.
     -- Но  ты пойми,  что нет буквально никакой  причины, по  какой она  не
могла  бы позвонить!  Ну влюбилась, ну в  постель пошла с  кем-нибудь, но не
могла же она  забыть,  что мы  ее ждем, что это ее вечер в  честь  окончания
училища!
     В этот момент зазвонил телефон. Паршивая девчонка! Нина полетела  через
студию. Сейчас  наору  на  нее,  а  потом  выпью  целую  бутылку,  стакан за
стаканом, и спать! Вместо Елкиного в трубке прозвучал густой мужской голос:
     -- Простите за поздний звонок, Нина Борисовна...

     За полчаса до этого звонка генерал-майор Ламадзе приехал в свой кабинет
в канцелярии зампреда Совета Министров СССР,  что занимала  едва ли не целый
этаж огромного здания в  Охотном ряду. Так обычно он поступал, когда маршалу
(приближенные чекисты обычно называли своего столь партикулярного в шляпенке
и  пенсне шефа маршалом)  снова приходил в  голову каприз "снять" девчонку с
улицы.   Необходимо   было  установить  личность  очередной  счастливицы  во
избежание  недоразумений  и  непредвиденных  обстоятельств.  Разумеется,  из
гуманных  соображений надо было  предупредить  родителей.  В  общем, за одни
только эти ночные хлопоты грязная жаба заслужила пулю в пасть!
     Ночной  дежурный по  канцелярии  капитан Громовой  доложил  обстановку;
"объект" в настоящее время находится там же, куда  был доставлен,  то есть в
особняке  на улице Качалова. Нугзар  нередко думал,  почему  Лаврентий почти
всегда привозит девчонок в свой семейный дом, при  неограниченном количестве
других  вариантов. Может  быть, хочет лишний раз над супругой  из почтенного
рода  Гегечкори  поиздеваться  или  это  просто  входит  у  него  в  понятие
"отдохнуть  у  себя дома"? Капитан Громовой продолжал:  в сумочке  "объекта"
обнаружен  студенческий  билет  музыкального  училища.  Вот  первые  данные:
Китайгородская  Елена  Саввична, 1933 года рождения,  по  классу фортепиано.
Сейчас на  Лубянке уточняют эти  данные, с минуты на  минуту должны привезти
дополнительную информацию. Вот как раз звонок, должно  быть, курьер приехал.
Поправив кобуру пистолета на поясе, капитан отправился открывать курьеру.
     Эта девушка, за  которой они ехали от Пушкинской  до Маяковской, просто
потрясла воображение маршала. "Она, она...  -- бормотал он,  не отрываясь от
бинокля. --  Нугзар, вот  она,  моя мечта!" Нугзар  нарочито фыркал: "А  мне
кажется,  Лаврентий, она  не в твоем вкусе".  Берия похохатывал, постанывал:
"Ты лучше знаешь, мой вкус, да? Ты думаешь, мне только парикмахерши годятся,
да? А такие аристократочки  не для меня, да? Эх,  старый друг,  ты  так и не
понял  Лаврентия  Берию!"  Влажные  губы  шевелились,  нос  лоснился  полной
непристойностью. Издевается или говорит серьезно?
     Оба лимузина остановились в середине площади, напротив выхода из метро.
"Ну,  Нугзар, не в службу, а в дружбу! Видишь,  она в очереди стоит. Удобный
момент!" Нугзар томился от  нехорошего  чувства.  Опять разыгрывается пошлый
фарс, как будто мы просто два товарища  на Головинском  проспекте в Тифлисе.
"Мне почему-то не хочется, Лаврентий". Берия вдруг прильнул к нему, зашептал
в ухо: "Ты  не  понимаешь,  скоро начинаем всеобщую  войну, может  быть, все
погибнем. Знаешь, дорогой, не время миндальничать!"
     Шагая к метро, Нугзар  бесился. Что за  вздор он несет,  грязный шакал?
Какая еще всеобщая  война, если в  Корее не можем справиться с америкашками,
которые  вообще  воевать не  умеют.  Пора  его  убить  или...  или...  выйти
каким-нибудь образом на товарища Сталина, сигнализировать, что его ближайший
соратник  готовит  реставрацию  капитализма... Показав  ошеломленной  девице
книжечку МГБ и произнеся сакраментальную фразу, он повернулся и пошел прочь,
предоставив  сопровождающим  запихивать   ее   в  немедленно  приблизившийся
лимузин.
     И  вот  перед  ним  на  столе  рапортичка  с  Лубянки:  Елена  Саввична
Китайгородская, 1933 г.р., русская, место рождения г. Москва, прописана в г.
Москве, Б.  Гнездниковский пер., 11, кв. 48, студентка музыкального училища.
Отец погиб  на фронте. Мать Градова Нина Борисовна, 1907 г.р., прописана там
же, член Союза писателей СССР...
     -- Что с вами, товарищ генерал-майор?! -- крикнул дежурный. -- "Скорую"
вызвать?
     Нугзар  рвал крючки на воротнике кителя. Из клубящегося тумана вдруг на
него  уставились  два  кровавых  глаза. Все,  только  что прочитанное,  надо
хорошенько  промокнуть,  чтобы  не размазалось. Чтобы  ни в  коем  случае не
слилось  в  одно  неразборчивое. Дышать каждой  возможной  трубочкой тела...
Уф-ф-ф-ф...
     --  Не  надо  "скорую".  Налейте  коньяку!  -- скомандовал он.  Капитан
Громовой не заставил себя ждать.  После коньяку  Нугзар  подумал спокойно  и
даже как-то приподнято: ну вот, кажется,  все подходит к  концу. Дочку Нины,
единственной женщины, в  которую был по-человечески, по-юношески влюблен, то
есть ребенка, который мог бы быть и моим, отдал на изнасилование нездоровому
чудовищу! Постой, нечего примазываться  к людскому племени, ты, черт! Ты  --
наемный  убийца,  насильник, заплечных  дел  мастер, нечего тебе в  обмороки
падать от  человеческой ерунды. Но нет,  нет, я все-таки не такой, ведь я же
не чудовище, я ее действительно любил, и дядю Галактиона любил, и семью свою
люблю,  спасите и простите меня! А если  и мучил людей, то  ведь  только  из
идейных соображений, а вовсе не  из-за  приверженности к  сильной банде. Так
или иначе,  но  все  подходит  к  концу.  Представить себе Нинину дочку  под
Лаврентием  --  не по  силам!  "Машину и одного сопровождающего к четвертому
подъезду!" --  распорядился  он. Недопитую бутылку "Греми" сунул  в  карман.
Собрал все  бумаги  со  стола  в папку. Вдруг остановился --  лицом  в  угол
кабинета  и не  менее минуты  стоял  там -- ждал, когда придет  какая-нибудь
мысль.  Наконец  она  пришла: что я собираюсь делать? Вслед за  этой  мыслью
покатились другие. Надо немедленно увидеть  Нину.  Она  может сделать что-то
страшное,  непоправимый  шаг.  Надо ее  остановить.  Далее  поплыли  быстрой
чередой  некоторые шкурные  соображения.  В отчаянии люди  могут  неожиданно
выходить на высшие уровни. Случай  будет предан огласке. Поползут слухи, что
чекисты   изнасиловали   дочь   поэтессы,   внучку   академика,   племянницу
легендарного полководца...  О нем, конечно,  никто  не  осмелится  говорить,
покатят бочки, конечно, на более низкий  уровень,  есть  и  козел отпущения:
ведь  именно  он, генерал  Ламадзе,  подходит к девушкам на улицах...  Лучше
всего  было  бы  прямо сейчас увезти  Елену с  улицы Качалова.  Может  быть,
отпустит?
     Он набрал одному ему в этом доме известный телефон.  Берия снял трубку:
"Что  случилось?"  Голос  мрачнейший,  страшнейший.  От  волнения  у Нугзара
перехватило  дыхание:  "Лаврентий  Павлович, считаю  своим долгом  сообщить.
Получилась  неприятная  накладка. Эта  девушка...  она из  семьи Градовых...
внучка академика... ну, вы знаете..." -- "Дзыхнеры, -- прорычал маршал, -- я
тебя спрашиваю, гамохлэбуло, что случилось, почему, хлэ, звонишь  по ночам?"
-- "Никаких распоряжений в этой связи  не будет? -- спросил Нугзар. -- Может
быть,  отвезти ее домой?" Берия выматерился уже  по-русски и швырнул трубку.
Нашел чем  пугать всесильного сатрапа, какими-то Градовыми! Какие могут быть
"накладки", когда речь идет  о прихоти члена Политбюро, зампредсовмина, шефа
всех внутренних органов? Непогрешимый, неприкосновенный, всесильный, пока не
войдет  какой-нибудь храбрый офицер  и прямо  с порога, как когда-то  в Ладо
Кахабидзе, не всадит ему в лоб каленую пулю.
     Нугзар  спустился на  лифте и вышел в Охотный ряд. Москва  была  пуста.
Только  пьяные шумели на  другой  стороне  широкого,  как Волга, проспекта у
выхода  из  ресторана,  да  проносились   мимо  такси,  будто  сущие  черти.
Счастливые пьяницы, счастливые таксисты,  счастлив  даже шофер моего подлого
автомобиля, даже сопровождающий громила-старлей, все счастливы, кто не сидит
этой ночью в шкуре генерала Ламадзе!
     Поехали на  Арбат,  точнее,  на  Кривоарбат,  в студию того тифлисского
недоноска Сандро, за  которой уже давно ведется пристальное наблюдение. Надо
все-таки позвонить, предупредить.  Народ  все-таки  нервничает, когда  ночью
приходят военные в форме МГБ.  Он  позвонил из углового телефона-автомата  в
ста  метрах от дома.  По-джентельменски: "Простите, Нина Борисовна... Нугзар
Ламадзе... нет, ничего  страшного  не  случилось... необходимо  увидеться...
буду через пять минут..."
     Она уже стояла  в  дверях, когда  они поднялись  на чертову  верхотуру.
Время ее не берет, что за загадка в этой женщине!
     -- Послушай, Нина, клянусь Арагвой, время тебя не берет, что за загадка
в этой женщине!
     Сильно   расширенными   от  страха  глазами  Нина   смотрела,  как   он
приближается со своим дуболомом. Абрека теперь  почти уже  не  видно  в этом
большом теле, скорее,  какой-нибудь левантийский  купец.  С чем он пришел? О
Боже, ускорь бег минут, если  ничего  страшного! Если  купец шутит,  значит,
все-таки не так уж страшно, правда?
     Оставив дуболома у дверей, Нугзар прошел в глубину студии.
     -- Гамарджоба, Нина!  Гамарджоба, Сандро-батоно! Вот извивы  судьбы, а?
Звезда Тифлиса, Наша  Девушка теперь принадлежит такому... -- очевидно, едва
не сказал "еврейчику", но вовремя поправился: -- Такому Сандрику!
     Он уселся к столу. Как приятно попасть вдруг в грузинский дом! В центре
Москвы такой кахетинский стол! Ей-ей, не откажусь от стакана вина...
     Вино дрожало в его руке. Нина заметила это и покры