смотрел на тлеющие бревна и пробегающие то здесь, то там
змейки   огня,   бормоча   почти   бессмысленно:  "Ба-а-а-льшое   хозяйство,
ба-а-а-льшое хозяйство".
     По тому,  как дрожали его губы и как он шапкой вытирал себе пот, Кирилл
понял, что  с крушением Сапуновых уходит  и прошлая жизнь  этого  захудалого
комсомольца.

        "Глава 9"

     Мешки с кислородом

     Из  разрушающейся среднерусской хлебной цивилизации мы совершаем сейчас
скачок в  цивилизацию средиземноморскую,  оливковую, сливовую,  виноградную,
все еще  с  упорством -- "достойным лучшего применения", как  сказали  бы  в
институте  красной  профессуры,  --  сопротивляющуюся  неумолимо наступающим
строго пайковым временам.
     Вот  возьмите горбатые улочки старого Тифлиса. Здесь и в голову  бы вам
не пришло, что  на дворе первая  пятилетка. Как сто лет назад,  как и двести
лет назад, так и  сейчас цокают  подковы  извозчичьих пролеток. С затененных
балконов  и  галерей  перекликаются  хозяйки. Сказать  "гортанно" --  значит
заплатить дань шаблону, но у них, грузин, и в самом деле в гортани рождается
звук, а не в акустическом глухом пузе, и оттуда, из гортани, звук бурно бьет
вверх,  словно струя фонтана, и всегда встречает серебряную горошину в своем
полете,  то  препятствие,  преодолеть   которое  с  удовольствием   помогает
характерный жест руки. Так же,  как и  встарь, ранней  осенью перевешивается
через заборы густая листва и в ней висят налитые груши и персики. Точно  так
же,  как  и  раньше,  то  есть  "до  катастрофы",  то  есть  до  счастливого
присоединения к большевистской России (по выражению некоторых несознательных
фармацевтов), два матовых шара  украшают вход в аптеку на маленькой площади,
а  за  большим  окном  заведения,  как  всегда,  замечается  дядя  Галактион
Гудиашвили, облаченный в белый накрахмаленный халат и внимательно беседующий
со своими клиентами,  в  основном  грузинскими  женщинами в темных накидках.
Вот,  правда, вывеска "Аптека Гудиашвили" над входом небрежно замазана (чего
же  вы  еще ждете от новой власти, если не грубости и  небрежности),  однако
прекрасно  различается. Во всяком случае, именно ее люди имеют в виду, а  не
косо подвешенную фанерку  с надписью  "Аптека  No18  Госздраваптупра". Новые
чудища советских слов -- Воркутлес, Грузпишмаш, Осоавиахим.
     -- Остановись у аптеки Гудиашвили, дорогой!
     -- Слушаюсь, батоно!
     Извозчик выполнил приказание. Седок, Ладо Кахабидзе, плотный мужчина за
пятьдесят,   в   кавказской   блузе,   подпоясанный   наборным  ремешком,  с
наслаждением  огляделся  по  сторонам. Несколько лет, выполняя ответственное
задание партии, он провел на Севере и вот сейчас вернулся  и с удовольствием
оглядывается. "В Тифлисе  мало  что изменилось", -- думал он и тут  же гасил
следующую  мысль,  которая  могла  бы  выглядеть так:  "Здесь мы еще  не все
разрушили", -- если бы он ее вовремя не пригасил и  не подумал бы вторично с
удовольствием:  "В  Тифлисе мало что изменилось".  И  тут же, конечно, опять
пригасил неизбежно возникающую вторую мысль.
     С  легкостью, удивительной для  его  возраста, Кахабидзе  выпрыгнул  из
коляски и вошел  в аптеку. Извозчик -- как  и все тифлисские извозчики он не
страдал отсутствием любопытства -- успел  заметить через окно,  что прибытие
важного  начальственного  пассажира  радостно  изумило   и   восхитило  дядю
Галактиона.   Отбросив  вверх  прилавок,  так  что  клиентура  даже  немного
испугалась,  он  выбежал   навстречу   с  распростертыми  руками.  Клиентура
просияла.
     Прибытие  Кахабидзе, между прочим,  внимательно наблюдалось  со второго
этажа  аптечного здания.  Там,  в  личной  квартире аптекаря,  а  именно,  в
большой, затемненной  шторами  комнате с зеркалами и портретами  предков, то
есть в гостиной,  или  как говорят на Кавказе,  в "салоне",  стоял племянник
Галактиона  Нугзар,  некогда  поражавший  гостей профессора  Градова огневой
лезгинкой.  Сделав  себе  в шторах узкую щелку, он наблюдал  приезд большого
партийца,   а  затем,   приотворив  дверь  на   лестницу,  прислушивался   к
приветственным возгласам снизу. Затем  в глубине дома возник другой  звук --
стук каблучков по  паркету, и в "салон" вошла Нина Градова. Синяки и порезы,
с которыми  мы оставили ее три года  назад, исчезли  без  следа  с ее  лица.
Несмотря  на  огромные  исторические  события, свершившиеся за это время, ей
сейчас было  всего двадцать три года.  Впрочем, нынешняя цветущая  красавица
уже лишь отдаленно напоминала заводную синеблузницу из наших первых глав. Не
замечая  Нугзара,  Нина  подошла  к  зеркалу,  поправила волосы  и бретельки
декольтированного платья.  Нугзар кашлянул,  обнаружился. Она  еле удостоила
его взором: видно, привычный, может быть, даже назойливый человек в доме.
     -- Привет, Нина!  --  сказал  он.  --  Слушай,  да ты  просто,  клянусь
Кавказом,   неотразима  в  этом  платье!   Куда   вы   собираетесь  сегодня,
мадемуазель? Ой, пардон, пардон, мадам!
     --  Паоло празднует  свою новую книжку.  -- сказала  Нина. -- Все поэты
собираются на фуникулере.
     Нугзар цокнул языком.
     -- Паоло  Яшвили! С такими людьми дружишь, девушка! Сплошь литературные
знаменитости!
     Он подошел к ней сзади и остановился за спиной, отражаясь в зеркале.
     -- Мы неплохо с тобой глядимся, а, Нина?
     Она повернулась к нему с некоторым раздражением:
     -- Я ведь и сама поэт, ты не забыл?
     --  Для меня  ты только женщина, из-за которой я засохну до смерти,  --
заметил Нугзар с некоторой мрачностью.
     Нина расхохоталась с некоторой веселостью:
     -- Ну и фрукт! Ты просто неисправимый бабник, Нугзар!
     Все их  отношения  держались  на  некоторой некоторости,  как бы все не
всерьез, и  можно ли иначе  относиться к  его постоянным и как бы уже слегка
оскорбительным  домогательствам.   Не   устраивать  же   серьезный  скандал!
Красивый, избалованный бабами мальчишка, вот и дурит.
     --  Я --  бабник?!  --  как бы возмутился  Нугзар. -- Да ты посмотри на
меня! Я весь измучился из-за того, что ты мне не даешь!
     -- Назойливый мальчишка! -- вскричала Нина. -- Ты,  кажется, забыл, что
мы близкие родственники?!
     Взаимное то ли театральное, то ли подлинное возмущение нарастало.
     --  Ха-ха-ха! -- саркастически  расхохотался Нугзар.  -- И это  говорит
одна  из самых  свободомыслящих  женщин двадцатого  века!  А где  же "теория
стакана  воды"?  А где  же наш  идол Александра Коллонтай и  ее "любовь пчел
трудовых"?  Почему  для Паоло есть стакан воды,  а  для  Нугзара нет стакана
воды? Почему для Тициана есть мед, а для Нугзара нет ни капли? Родственники!
Ты мне еще скажи, что ты замужем!
     -- Да, я замужем, балбес и плут. Кто тебе наплел про Паоло и Тициана?
     -- Твой муж ни на что не годен, он не мужчина! -- вскричал Нугзар.
     Дело  пошло  всерьез. Он бросился на нее  и начал целовать плечи и шею.
Взбешенная Нина  вырвалась и схватила канделябр. Нугзар,  тяжело дыша ушел в
дальний угол комнаты и вдруг резко там обернулся, будто замахнулся саблей.
     --  А  я знаю настоящую причину,  почему  ты  перевелась  в  Тифлисский
университет! Родители заставили, когда стали всплывать твои странные делишки
с троцкистской оппозицией!
     -- Подонок! -- крикнула ему в ответ Нина. -- Где ты набираешься грязных
сплетен?!
     Нугзар уже спохватился,  что наговорил  лишнего.  Заулыбался, "сабля" в
его руке уже превратилась в сладкий персик.
     -- Да я  просто шучу,  Нина, не  обращай внимания. Просто глупая шутка,
извини. Ну, ты знаешь, вокруг красивой женщины всегда болтовня, шутки, ну...
Я ведь просто  ваш паж, ваше  величество.  "Королева  играла  в  башне замка
Шопена,  и,  внимая  Шопену,  полюбил  ее паж..."  Видишь,  русская поэзия и
грузинам не чужда.
     Нина уже направлялась  к  выходу, но  он все как-то перед ней крутился,
играя пажа и препятствуя уходу.
     -- Перестань паясничать и дай мне пройти!
     Нугзар, танцуя вокруг на пуантах, как бы овевал ее опахалом.
     --  А можно я отвезу вас на пир Паоло, ваше величество?  Вообразите, вы
пребываете на  гору  Давида  в настоящем  американском  "паккарде"  с  тремя
серебряными горнами! У моего друга есть такой, он одолжит его для вас.
     И снова она не выдержала серьезной мины, рассмеялась:
     --  Подите  на  конюшню,  паж,  и скажите, чтобы вам задали плетей!  --
быстро обогнула танцующего Нугзара и выбежала.
     Она зашла  в  аптеку,  чтобы попрощаться  с Галактионом,  и увидела его
обнимающим какого-то не менее солидного, чем он сам, джентльмена.
     --  Нина,  ты глазам  своим  не  поверишь! --  закричал  Галактион.  --
Посмотри, кто приехал,  кто вернулся!  Это  же он, доблестный  Кахабидзе! На
правах родства ты можешь называть его дядя Ладо!
     Нина  тут  же  переключилась на  другую  оперу  -- "встреча доблестного
Кахабидзе". Жизнь в Тифлисе ей вообще казалась чередованием оперных тем.
     --  Дядя  Ладо!  С приездом,  дорогой!  С возвращением,  генацвале!  --
закричала она и только тогда уже выкатилась на улицу.
     Вслед  за  ней мягко  впрыгнул  в аптеку  Нугзар.  Сразу  с  порога, не
дожидаясь представлений, открыл объятия:
     --  Глазам  своим не  верю! Дядя  Ладо  Кахабидзе собственной персоной!
Легендарный комиссар! Как узнал,  спрашиваете? Да я о вас в газете читал, да
я в сотне домов видел ваш портрет!
     Нина  на  углу  кликнула  извозчика. Нугзар, выйдя из  аптеки,  быстрой
пружинистой   походкой  стал   спускаться   к   центру   с   его   большими.
"французскими", как нередко говорили в городе, отелями.
     Между  тем в аптеке Галактион и Владимир все  еще не могли налюбоваться
друг другом, хлопали друг друга по плечам, заглядывали в лица, похохатывали.
     -- Галактион, разбуди меня! Неужели это действительно ты?
     --  Ладо,  ты  здесь, у  меня, в моей старой аптеке?! Не надо,  не буди
меня, пусть сон продолжается!
     Кахабидзе обходил аптеку, притрагивался к знакомым с детства  (когда-то
ведь и отец Галактиона,  Вахтанг, владел заведением) вращающимся шкафам с их
рядами маленьких ящичков, на каждом рисунок определенной травы, к серебряной
кассовой машине, к покрытым  стеклом прилавкам;  все вещи  добротные, старой
российско-немецкой работы.
     -- Все здесь так,  как было, -- с удовольствием произнес он и вздохнул.
--  За  исключением  лишь  того,  что ты  больше  не  хозяин,  а наш простой
советский директор, дорогой Галактион.
     Гудиашвили покачал указательным пальцем:
     -- Ошибаешься, дорогой  Ладо, я не директор, а замдиректора. Директором
у нас партийный товарищ Бульбенко.  Его сюда перебросили из железнодорожного
депо, где он тоже был директором. Большой опыт в руководстве замдиректорами.
     Кахабидзе смеялся. Он явно наслаждался разговором  и  остроумием своего
школьного друга и родственника, знаменитого аптекаря Гудиашвили.
     -- Счастливец этот Бульбенко. Вах, если бы у меня на  Урале был хотя бы
один  такой  зам, как  ты,  Галактион!  Однако, в  общем и  целом дела  идут
неплохо, правда?
     Галактион вздохнул:
     -- Так себе. Знаешь, Ладо, я никогда не думал,  что в моей аптеке будет
не хватать белладонны, ипекакуаны, кальциум хлоратум... Увы, сейчас я иногда
развожу руками: перебои, перебои...
     Лицо Кахабидзе притворно нахмурилось:
     -- Нехватка белладонны? Недопоставка ипекакуаны? Да ведь это  же  позор
для  нашей  социалистической фармакологии!  Обещаю  тебе,  я  займусь  этим!
Увидишь, дорогой дон Базилио, к  концу пятилетки наши трудящиеся массы будут
наслаждаться избытком белладонны, изобилием ипекакуаны!
     Галактион взял себя за живот, похохотал.
     --  Хочешь  честно,  Ладо? Ты  единственный  коммунист  большая  шишка,
который мне когда-либо нравился. Сегодня пируем в твою честь!
     Они  уже  приготовились  было покинуть  заведение,  чтобы  как  следует
приготовиться  к  пиру,   когда  в  аптеку  вбежала   пожилая  женщина.  Она
задыхалась, простирала руки, рыдала и взывала о помощи:
     -- Спасайте, добрые люди, благородный Галактион, спасай!
     -- Что случилось, уважаемая Манан? -- бросился  к ней фармацевт. Он тут
же забыл обо всем на свете, включая и своего гостя.
     "Великий человек,  -- подумал Кахабидзе. -- Никого не знаю, кто бы  так
охотно бросился на помощь. В партии у нас, во всяком случае, таких нет."
     --  Вай-вай-вай, -- причитала Манан, -- мой муж, мой  верный Авессалом,
умирает!  Вай,  наверное  уже  умер,  пока  я  бежала  к  тебе,  благородный
Галактион, наша единственная надежда в  эти тяжелые времена, наш гений! Боже
благослови тебя, и всех твоих  предков, и всех твоих потомков, и всех  твоих
родственников навеки!
     Галактион с прытью, удивительной для его величественной стати, бросился
в кладовку, вытащил две  кислородные подушки  и  устремился  к выходу.  Ладо
Кахабидзе последовал за ним. Спохватившись, и Манан побежала.
     Вся  горбатая  улочка,  по которой  они  бежали  вверх,  и  прилегающие
переулки  принимали участие в  событии. Люди свесились из окон и с балконов,
глядя,  как  бегут  два солидных  человека. Две пузатые кислородные  подушки
делали их похожими на воров, но  люди знали, в чем дело, да и Манан  вносила
ясность   в   ситуацию,  продолжая  на  бегу  возносить  хвалу  "всему  роду
Гудиашвили,  и  аптекарям,  и художникам"  и  причитать о своем  незабвенном
Авессаломе.
     Галактион на бегу пояснил другу:
     -- Ни у кого в городе нет кислородных подушек, кроме Гудиашвили! У всех
постоянно временные трудности с камфорой монобромата, кроме Гудиашвили!
     Из окон и с балконов вслед им неслось:
     --  Боже,  благослови  благородного Галактиона,  нашего аптекаря! Боже,
благослови его кислородные подушки!
     "Даже и Ленину такое не снилось", -- думал, задыхаясь Кахабидзе.
     Когда  подбежали   наконец   к  цели,  увидели  перед   домом  толстяка
Авессалома. Сидя под  ветвями инжира, он спокойно  играл с  соседом в нарды.
При  появлении  запыхавшихся Галактиона и  Ладо  в сопровождении причитающей
Манан толстяк вскочил на ноги, даже подпрыгнул, начал бить себя в грудь.
     --  Простите,  что  не  умер!  -- кричал он.  --  Простите великодушно!
Галактион, дорогой, сама мысль о твоих  кислородных  подушках  спасла  меня!
Боже, кого  я вижу вместе  с нашим  чудо-аптекарем! Ильей пророком  клянусь,
никогда не было в моем доме более славных гостей! Гагемарджос,  Ладо-батоно!
Мы  все  рады, что ты вернулся! С возвращением  в  вечный  дом нашей Картли!
Манан, мы не выпустим этих господ, пока они не преломят наш хлеб! К столу, к
столу, господа!
     Как  мы  видим,  не  только  Галактион  отличался  умением  произносить
ренессансные монологи в  этой округе. Манан дважды  просить не пришлось. Она
тут же поспешила к большому  столу, что уже  сто лет стоял  в этом дворе под
чинарой. Многочисленные соседки  уже бежали  к  ней на  помощь, каждая несла
всяческие кушанья. Стол быстро покрывался грудами фруктов и  овощей, чашками
с  лобио,  копчеными  цыплятами,  сыром, приправами,  глиняными  кувшинами с
домашним  вином.  Появлялись  соседи  -- пекари, парикмахеры,  почтальоны...
"Хороший знак,  -- подумал  Кахабидзе, --  первый  вечер в  Тифлисе, и  я  с
народом, и, кажется, меня даже выберут тамадой!"
     Так и получилось, его избрали почетным тамадой.  Он встал, держа в руке
рог с вином.
     --   Дорогие   друзья,   несколько   лет  я   отдал   социалистическому
строительству на  Урале.  Холодными вьюжными ночами я мечтал о своей  щедрой
родине. И вот теперь партия послала меня обратно,  на  ответственный пост  в
родной республике. Я пью за  нашу  Картли, за республику, в которой не будет
воровства,  взяточничества,  где   будет   процветать  ленинский,   подлинно
ленинский стиль работы, товарищи!
     -- Стиль работы, -- важно закивали пекари и почтмейстеры.
     -- Стиль работы? -- поднял удивленные брови парикмахер.
     "Ну как  к  ним занесло такого человека,  как  мой Ладо", --  про  себя
вздохнул Галактион.
     --  Пусть будет  Грузия настоящей витриной социализма  в нашем  великом
СССР! -- завершил свой спич Кахабидзе.
     С приветственными криками пекари, парикмахеры и почтальоны подняли свои
роги и осушили их.  Не без  легкого саркастического смешка осушил свой рог и
Галактион.
     -- Пью за изобилие белладонны, за избыток ипекакуаны! -- сказал он.
     -- За ваши кислородные подушки, дорогой! -- прошептал Авессалом.

     Есть  несколько перекрестков в Тифлисе, где кажется, что ты в Париже. С
одной  стороны  мы видим, скажем,  фасады  домов в  стиле конца века или арт
декор, с другой -- витую решетку чугунного литья, ограду парка.
     Ночь. Пустота. Стоящий возле решетки парка, будто так и нужно,  большой
черный автомобиль  с  тремя  серебряными  горнами  на  крыле  усиливает  это
миражное  ощущение.  Да и  пассажир,  которого можно  случайно увидеть через
опущенное стекло, тоже не очень-то смахивает на труженика пятилетки: молодой
еще, лысоватый,  очень холеный, со странным  взглядом, поблескивающим  через
пенсне  на мясистом  носу. "Как капиталист  какой-то, --  подумает случайный
прохожий  и  тут же  тихо вскрикнет:  --  Да  ведь это же  Лаврентий  Берия,
всесильный чекист!" -- и тут же парижский мираж рассеется.
     Из  боковой  улочки  стремительным  шагом  вышел Нугзар и  направился к
"паккарду". Берия из окна протянул ему руку, ладонью кверху. Нугзар, подойдя
ближе, хлопнул по ней своей ладонью, пригнулся и шепнул прямо в нос старшему
другу:
     -- Он приехал, Лаврентий. Я видел его сам и обнимал в доме дяди.
     -- Садись, поехали, -- сказал Берия.
     Нугзар нырнул  в машину.  "Паккард" рявкнул  мотором, тронулся с места.
Нищий кинто на углу в страхе перекрестился.

     На склоне горы царя  Давида лицом к городу стоит большой белый особняк.
Окрестные  жители уже  забыли,  что до  революции  он принадлежал  чае --  и
кофеторговцу Лионозову, знают только, что к  этому дому нельзя приближаться.
Туда и направился "паккард".
     Официально  особняк  был  в ведении Совнаркома  и проходил  по  разряду
"гостевых", на самом деле здесь безраздельно хозяйничало ГПУ.
     Когда  подъехали, несколько черных автомобилей  уже стояли  у  крыльца.
Чекисты в штатской одежде несли  охрану под окнами и  вдоль стен. Их смуглый
вид  привносил  что-то  итальянское  --  то   ли  мафия  собралась,   то  ли
чернорубашечники на заре фашизма.
     Здесь  уже Нугзар  не  мог держаться на равных с Лаврентием Павловичем,
потому он и шел к крыльцу, приотстав, не как младший друг, а как помощник.
     Старший охранник вытянулся перед Берией. То приложил ладонь к виску:
     -- Здравствуйте, товарищи! Все в порядке?
     -- Все в порядке, товарищ Берия!
     Внутри  сходство  с  сицилийской  мафией  еще  усилилось.  Около дюжины
дородных   сумрачных   мужчин,   кто   в   полувоенном,   кто   в    тяжелых
костюмах-тройках,  рассаживались  вокруг  стола.  У  некоторых  на  лацканах
пиджаков  были  депутатские,  вциковские  значки,  что  свидетельствовало  о
принадлежности   к  партийной  элите  и  отнюдь  не  уменьшало   итальянских
реминисценций.
     Молчаливые  охранники  расставили  на столе вино и  закуски. Потом  все
охранники  вышли.   Участники  встречи  подняли  бокалы  "За  нашу  дружбу!"
Сдержанные, известные  в советской литературе  как "скупые", улыбки пошли по
лицам. Берия начал:
     -- Мы тут собрались, товарищи,  поговорить  о  Ладо Кахабидзе,  который
только  что  вернулся  в  Грузию,  чтобы   стать  председателем  Центральной
контрольной  комиссии.  Что  он,  действительно хороший  человек или  только
притворяется? Нестор, Серго,  Арчил, вы знали Ладо с девятьсот пятого  года,
вы уверены, что он наш друг,  что он хороший товарищ?  Вахтанг,  Гиви, Вано,
Мурман,  Резо, Борис, Захар, ты  тоже,  Нугзар, -- не  стесняйтесь,  давайте
поговорим по-партийному!
     Несмотря на ободрение друга, Нугзар старался держаться в этой