едицинских осмотров  товарища Сталина. Спецврачи замялись, робко поглядывая
на своего чудовищного пациента.
     --  Принесите!  --  буркнул Сталин.  Он  все  больше мрачнел. Профессор
Градов,  оказывается,   тоже   не  может  обойтись   без  этой   медицинской
формалистики.
     "История медицинских  осмотров  товарища  Сталина" оказалась  тоненькой
папочкой с тесемками. Открыв  ее  с  конца, Борис  Никитич сразу  же  увидел
совместное  заключение  профессоров   Геттингера  и  Трувси,  то  есть  двух
исчезнувших    недавно    светил    терапии:    "Гипертоническая    болезнь,
артериосклероз,  коронарная   недостаточность,  эмфизема  легких,   глубокий
бронхит,  явления  легочной  недостаточности,  подозрение на  склеротические
изменения почек в  сочетании  с хроническим пиелонефритом..."  Ну и букетик!
"Диагноз подлежит уточнению после проведения цикла клинических анализов", --
написано было хорошо знакомым  Борису Никитичу почерком Трувси.  Может быть,
за  это  их  и  упекли, за  этот диагноз?  Может  быть,  и  меня  здесь ждет
"таинственное исчезновение"?
     Он  попросил Сталина  снять китель.  Исторический,  очевидно,  любимый,
удобный,  в  котором,  быть   может,  еще   и  первая  сталинская  пятилетка
зародилась,  пообтертый на  обшлагах. Все  тут принадлежит истории:  китель,
байковое  нижнее белье,  галифе на подтяжках, не  говоря  уже  про  шевровые
сапоги.  В  историю,  по  всей   вероятности,  не  войдет  сильный   запашок
стариковского пота:  вождь,  очевидно, среди  государственных  дел  забывает
принимать  ванну.  А может быть,  у него  идиосинкразия  к  ваннам,  чудится
влетающая в разгаре омовения Шарлотта  Корде? Шутки такого рода неуместны во
время  медицинского осмотра, профессор  Градов, даже  если они лишь мелькают
ласточками среди ваших серьезных, как тучи России, соображений. Прежде всего
перед вами пациент. Он прощупал дряблое тело вождя...
     -- Вы не занимаетесь физкультурой, товарищ Сталин?
     -- Ха-ха, что я, Ворошилов?
     ...Прощупал  железы, в том числе и  в паху, для  чего попросил генсека,
приспустить галифе.  Открылся длинный  вялый  шланг;  говорят, что  у  всего
старшего поколения вождей  вот такие  длинные  шланги. Бориса Никитич  очень
интересовали  сосуды  конечностей  вождя.  Предположения  его подтвердились:
нижние части голеней и икры были  изуродованы синюшными вздутиями, набухшими
гематомами. Варикозное расширение вен, облитерирующий эндоартерит...
     -- У вас немеют ноги, Иосиф Виссарионович?
     -- Бывает. У вас разве не немеют, профессор Градов?
     Опять  забыл  мое  имя  и  отчество или  раздражен? Старея, большевики,
видимо, дико раздражаются против своих врачей. У Сталина явная "иатрофобия",
он ненавидит врачей, потому что они разрушают миф величия.
     Он сильно пристукнул  Сталина сзади  в области  почек. Дедовский метод:
нижней частью ладони сначала по одной, потом по другой. Почки больны,  левая
больше  больна,  нежели  правая.  Теперь вам нужно прилечь  на спину,  Иосиф
Виссарионович.  Мнем  всеми чуткими, хоть и семидесятишестилетними пальцами,
-- в  каждом  55  лет медицинской  практики, считайте,  все  вместе 550  лет
медицинской практики  представляют  здесь эти пальцы! --  мнем  ими  дряблый
живот, отлично ощущаем даже сквозь слежавшийся за годы нашей славы жир вождя
его  внутренние  органы;  как  ни презираешь  человека,  а  все-таки  в роли
пациента  он  вызывает  у  тебя сердечное  сочувствие --  вот его  дуоденум,
панкреас, мгновенная болевая реакция, печень, конечно, увеличена, уплотнена,
бугриста, не исключено что-нибудь совсем нехорошее, хотя в этом возрасте это
уже течет вяло, замедленно; эти  органы-то его ведь в самом деле ни при чем,
они ведь такие  же, как у  всего человечества, ей-ей, ни коллективизация, ни
чистки тридцать седьмого года в этом рыхлом  пузе не  прощупываются; обычная
печальная человеческая судьба; газы, перистальтика, изжога, вкус  свинца  во
рту... нет-нет,  это  не  тогда,  когда  стреляют в рот,  а когда  почки  не
справляются со своей очистительной функцией.
     Приступим теперь  к перкуссии и аускультации. Тот же  несчастный Трувси
-- мы с ним как-то замечательно играли  в шахматы  после ужина в Доме ученых
--  не раз мне говорил, что хирург не убил во  мне терапевта. Боже мой, чего
мы только не слышим и не простукиваем в грудной клетке  отца народов! Хрипы,
сухие и влажные, выпоты  экссудата в нижних  частях  плевры, глухие  тона  в
верхушках легких, сердце увеличено, аритмия, шумы... Как он еще может ходить
со всем  этим кошачьим  концертом. Ко всему прочему, стойкая "обезглавленная
гипертония", амплитуда угрожающе мала...
     Сталину все меньше нравился профессор  Градов, опять  забыл, понимаешь,
его  имя-отчество.  Он  задает  неуместные  вопросы.  Такие  вопросы  нельзя
задавать самому главному человеку так называемого человечества, даже если он
твой пациент-шмациент.  Чувствуется по рукам, что он меня не любит,  в руках
нет волнения, какое  бывает  у  всех народов. А что я ему плохого сделал? Из
заключенного его сына сделал маршала Советского Союза, это плохо? По просьбе
"товарищей  по оружию"  выпустил в царство капитализма  вдову,  известную  в
Москве "прости-господи". Ради гуманизма отдавали не худших женщин. Может, он
злится  на  меня  за второго  сына,  троцкиста?  Вдруг  почему-то  отчетливо
припомнилось,  как Поскребышев докладывал о  письме маршала Градова в защиту
брата и как сформулировалась тогда резолюция:
     "Приговор оставить в силе".  Нельзя  было  тогда  помиловать троцкиста:
политически  это могло  создать нехороший прецедент и резонанс. Вот  именно:
резонанс и прецедент.
     -- А  как  поживает ваш сын Кирилл Борисович  Градов?  -- вдруг спросил
Сталин.
     Профессор в этот  момент был сосредоточен на прослушивании аорты, и ему
показалось  на мгновение, что именно из  этой  кровеносной  трубы,  очевидно
забитой холестериновыми  бляшками,  словно  из  порожистой  колымской  реки,
донеслось до него имя сына. Вспомнил имя! Неужели  он обо  всем еще помнит с
таким склерозом?
     --  Спасибо,  Иосиф  Виссарионович.  Он  находится  в  ссылке.  Здоров.
Работает...
     --  Если возникнут просьбы  в связи с вашим сыном,  обращайтесь,  Борис
Борисович, --  сказал Сталин, гордо отвлекаясь взглядом в окно, за которым в
весенних оптимистических  струях летел над  куполом  не выцветающий  ни  при
каких обстоятельствах флаг державы, надежда миролюбивых народов мира.
     Он говорит "спасибо", но это  вовсе не означает, что  он просит, что он
мой  друг.  Он чему-то нехорошему научился у  этих  умников  евреев. У  этих
профессоров нет исторической благодарности. Мы спасли их от "черной сотни" и
от  Гитлера, а они  все равно смотрят на нас, как на голого человека, как на
учебное  пособие для своих теорий. А ведь  профессиональный революционер  --
человек особой закалки, так Троцкий говорил. Нет, Троцкий ничего не говорил.
У  Льва было  слишком большое  самомнение, и он ничего  хорошего не говорил.
Если бы  он  был  скромнее,  не  возникло бы  такое безобразное явление, как
троцкизм.  Теперь  поздно  говорить.  Вовремя   не  выкорчевали,  и  вот  он
распространяется по всему телу, принимает форму этих  безобразных диагнозов.
Профессор  Градов   может  оказаться  невольным   пособником  международного
троцкизма.  Нет, не этого я от  тебя ждал, генацвале! Нередко  воображалось,
что  после  разгона всех  этих  околокремлевских  трутней приходит профессор
Градов,  вечный  спаситель, тот,  что когда-то уже разогнал излишки  свинца,
пробил   путь  в  Алазанскую  долину,  то  есть,  по-мужски  говоря,   помог
просраться, внес свою лепту в борьбу  за всеобщее  счастье, вот он приходит,
лоб  высокий, глаза ясные, руки теплые.  Бережно и легко,  тактично проводит
осмотр, после чего говорит: "Сталин-батоно,  да ты здоров,  как весь СССР, и
не  обращай  внимания  на  то,   что  тебе  говорят  все  эти  Трувси-Вовси,
Геттингеры-Эттингеры!"   Вместо   этого   он   прощупывает   каждую   жилку,
прослушивает каждую клетку, как будто  решил узнать,  от чего я умру.  В том
смысле,  что  сдохну  без  покаяния.  Странное  желание,   ничем   не  лучше
антисоветского   шпионажа.  Ведь  его   же  вызывают   опровергнуть,  а   не
подтвердить,  неужели  он этого  не  понимает? Странная глухота, надо  будет
внимательнее перечитать его книгу "Боль и обезболивание", там внезапно может
многое открыться. Может быть, я,  великий Сталин, как тут все вокруг кричат,
уже приговорен и теперь остался совсем один, как в школьные годы, без помощи
и без покаяния? "Отпусти мне грехи мои, Владыко", -- еле слышно по-грузински
пробормотал пациент. Нет, это не то, не к тому обращаюсь...
     --  Вы  что-то  сказали,  товарищ  Сталин? --  спросил  Градов.  Сталин
вынырнул из тяжелой дремоты, усмехнулся:
     -- Нет-нет, вы меня немножко просто усыпили своим осмотром, профессор.
     -- Ну  что ж, осмотр  закончен, -- с  профессиональной бодростью сказал
врач, -- а теперь,  Иосиф Виссарионович, мы вместе с персоналом должны будем
снять  у  вас  электрокардиограмму,  сделать  рентгеновский  снимок  грудной
клетки,  анализы крови и мочи.  После  этого  мне  понадобятся часа  два для
анализа всех этих данных.
     -- Значит, после анализов я смогу вернуться к делам? -- спросил вождь.
     --  Если можно, никаких дел  сегодня, Иосиф Виссарионович. Лучше  всего
было бы отвлечься, почитать что-нибудь легкое или посмотреть кино.
     --  Сегодня  вы  хозяин  в  Кремле,  --  хмурая  шутка была произнесена
каким-то  совсем  не  шутливым, скорее,  зловещим  тоном.  Градов,  никак не
отвечая на шутку  -- приглашаешь врача, изволь  подчиняться,  будь  ты  хоть
трижды  дракон своей  страны,  --  открыл дверь в  смежную комнату и  громко
сказал:
     -- Попрошу халат для товарища Сталина!  Какой халат? Лучше всего теплый
халат!
     Среди персонала возникла бестолковая суета.
     -- Идиоты, -- устало сказал Сталин.
     Градов  пожал  плечами.  Общее  недовольство  бестолковостью  персонала
как-то  смягчило  их взаимоотношения.  Вдруг произошло  одно из  кремлевских
чудес: явился  халат. Только что не было никакого халата, и вдруг смятение и
ужас родили великолепный  махровый, тяжелый и длинный,  почти до пола халат,
никоим   образом   не  унижающий  человеческого   достоинства   генерального
секретаря, а, напротив, даже поднимающий это достоинство. Эти длинные одежды
увеличивают достоинство руководителя; почему к ним не вернуться?
     Вместе со Сталиным,  ведомый  двумя холопами в белом,  профессор Градов
отправился по  кремлевскому коридору в  процедурные  кабинеты медсанчасти. В
почтительном отдалении позади тащилась целая толпа других холопов.
     ...На  все худо-бедно ушло не  менее трех  часов, прежде чем  Сталин  и
Градов снова оказались наедине.
     -- У  меня сложилось впечатление, Иосиф Виссарионович, --  начал Градов
говорить  любезным,  но  отнюдь  не заискивающим,  даже,  пожалуй, чуть-чуть
слишком  не заискивающим тоном для  хорошего тона, --  что  состояние вашего
здоровья вызывает серьезные опасения. Кроме медикаментозного лечения, список
которого  я  подготовил,  я  бы предложил для  такого больного, как вы... --
Сталин  при  этих  словах, "больного,  как вы", глянул  на  него  подыхающим
тигром... -- я бы предложил более важные даже, чем медикаменты, мероприятия,
а именно полную перемену образа жизни. Две ваших самых главных беды, товарищ
Сталин,  то  есть  я   хотел  сказать,  две  ваших  главных  заботы  --  это
колоссальное нервное напряжение и наличие в организме избыточного количества
вещества,  именуемого  холестерин. Мировая  медицина, к  сожалению,  пока не
может на должном уровне провести ангиографию ваших сосудов, однако я  боюсь,
что они сильно изменены  холестерином. Есть, однако, способы  уменьшить этот
проклятый, забивающий артерии холестерин. Прежде всего следует  немедленно и
бесповоротно бросить курить.  Затем категорическим образом изменить питание,
то  есть полностью исключить животные жиры, сосредоточиться главным  образом
на  овощах  и фруктах. Третий  важнейший фактор: движение. Под  руководством
специального  врача   вам   следует  приступить   к  ежедневным   физическим
упражнениям,  сначала  очень  легкого характера,  потом увеличивать.  Что же
касается  нервных перегрузок,  то их надо категорически  избегать, полностью
устранить  их из своего режима дня, иными словами, вам нельзя более работать
так, как вы работаете сейчас. В принципе, вам вообще  нельзя работать, Иосиф
Виссарионович.
     -- Вы понимаете, что  вы говорите,  профессор  Градов?  --  перебил его
Сталин и так посмотрел  на  врача, как будто  не Градов  ему,  а  он Градову
ставит в этот момент нехороший диагноз. -- Вы понимаете, что это значит: мне
перестать работать?
     Градов выдержал взгляд с прохладным спокойствием. Он уже решился.
     Больше не запугаете.  Мне семьдесят шесть лет, и больше я не потеряю ни
капли своего  достоинства. Может быть, даже восстановлю несколько капель.  А
зачем  они  тебе,  эти  капли,  в  семьдесят  шесть  лет?  Вот,  вообразите,
генералиссимус, они мне нужны.
     -- Понимаю я или не  понимаю, что  это значит в политическом смысле, не
имеет в данный момент большого значения. Меня пригласили сюда как врача, и я
без всяких утаек сообщаю вам свое врачебное заключение, товарищ Сталин.
     --  Это  любопытно,  --  произнес Сталин, еле  сдерживая гнев и  тоску:
пропал, улетучился многолетний его охранительный символ, именуемый профессор
Градов, перед ним  сидел холодный и спокойный  почти враг. -- Любопытно, что
заключение старого русского  врача  совпадает  с мнением этих  Геттингера  и
Трувси.
     --  Профессора   Геттингер   и   Трувси,   товарищ  Сталин,  крупнейшие
специалисты  в области  кардиоваскулярной симптоматики, и я очень жалею, что
не могу сейчас с ними проконсультироваться.
     Градов внимательно смотрел на  лицо Сталина,  в котором  временами,  по
ходу этого  разговора,  вдруг проявлялось что-то молодое и бандитское. Знает
ли он о  том, что профессора исчезли? Неужели это по его прямому приказу они
исчезли?  Трудно что-либо прочитать  на этом  лице, кроме страшной  и подлой
власти.
     Сталин  вдруг встал  и пошел  в  дальний  конец  кабинета, где  постоял
некоторое  время спиной к  Градову под картиной Бродского, на которой  Ленин
сидел среди складок мебельных чехлов, похожих на попоны слона.
     --  Мне не нравится, как  вы тут занимаетесь физиономистикой, профессор
Градов,  -- сказал  он, не оборачиваясь.  -- Скажите,  а какого  вы мнения о
профессоре  Виноградове? -- С мимолетным юмором он нажал  на "вино", то есть
на то, отсутствие чего характеризовало фамилию его собеседника.
     --  О  Владимире  Никитиче?  --  Градов  вдруг  совершенно не  к  месту
вспомнил,  что к этому заведующему кафедрой  факультетской  терапии  Первого
меда  недавно  приклеилась странная кличка  Куцо.  Он страдал  заиканием,  и
логопеды предписали ему в такие моменты, в  порядке самогипноза, произносить
слово  "куцо", что он и делал весьма успешно  на лекциях к великому восторгу
студентов. -- Владимир Никитич Виноградов тоже является большим и выдающимся
терапевтом нашего времени.
     -- Я вас больше не задерживаю, профессор Градов, -- сказал Сталин и тут
же покинул кабинет.
     Ну, вот и все. Борис Никитич откинулся в  кресле и  закрыл глаза. Увижу
ли  я сегодня  свой дом? Это  под  большим вопросом.  Промелькнуло выражение
безграничной любви в глазах Архи-Меда. Ничего впрямую не сказав,  я показал,
что  больше их  не боюсь. Вряд ли они прощают  такие демонстрации. Несколько
минут  он сидел  с закрытыми  глазами. За  ним не шли. Два уборщика ввезли в
комнату тяжелый агрегат  -- пылесос. Тогда  он  поднялся и  пошел к  выходу.
Часовые в коридорах  провожали его  бесстрастными взглядами человекообразных
следящих  устройств, однако не  делали ни  малейших попыток остановить  либо
сопроводить.
     В  нижнем холле дежурный  офицер  молча  показал  ему  на отдаленную  в
глубину помещения линию стульев, а сам снял телефонную трубку и что-то  тихо
доложил.
     Градов сидел в этом пустынном холле не менее получаса. По разработанной
им  самим методике он старался ни о  чем не думать и  не менять  позы,  дабы
смирить накатывающие дрожь  и  головокружение.  Нечто вроде  Виноградовского
способа преодолевать  заикание,  только  вместо  "куцо"  в  уме  повторяется
произвольная череда слов: "бом, мом, бром, гром, фром, сом, ком,  флом...".!
Таким образом ты ограждаешь себя от внешних влияний и в то же время все-таки
еще присутствуешь в мироздании на правах, скажем, маленького пруда с лилией.
     Вдруг позвали: пришла машина. Что пришло?  Куда  пришло? Почему пришло?
Зачем пришло? За  кем пришло? И  наконец: за  мной пришла машина, вывозят из
Кремля. В  машине был  только шофер, но профессору Градову указали на заднее
сиденье.  Выехали из Кремля через Боровицкие ворота и почему-то остановились
возле Манежа. Подошли два мужика в черных костюмах, влезли с двух сторон  на
заднее  сиденье, сильно сжав профессора  Градова  и обдав запахом лошадиного
пота. "Шляпу сними!" -- приказал один из них. "Простите?" -- повернул к нему
лицо  профессор.  "Шляпу  сними, старый  мудак!"  --  рявкнул  второй и,  не
дождавшись  добровольного  снятия  шляпы,  сорвал  ее с  головы профессора и
швырнул на  переднее сиденье. После  этого на глаза профессору  была  надета
тугая,  непроницаемая  повязка.  Машина  тронулась  и ехала куда-то какое-то
время;  покачивалось  озерцо  с лилией,  над ним враскоряку  повисали фразы,
медлительно произносимые двумя мужиками:
     "Ну, а он чего?"  -- "А он ничего"  -- "А она-то чего?" -- "А чего ей?"
Помимо захвата профессора Градова у них еще были свои дела.
     Машина  остановилась,  и с профессора сняли  повязку. Вокруг был тускло
освещенный, ничего не говорящий двор многоэтажного дома. Его ввели подъезд и
подняли на лифте. За дверью  оказалась череда комнат  с ничего не  говорящей
меблировкой. В одной из них вышел навстречу профессору невысокий округленный
человек  с ничего не говорящим лицом. Кое-что  все-таки говорил его китель с
генеральскими погонами.
     --  А,  привезли  это  говно! --  петушиным  голоском приветствовал  он
вошедших. -- Бросьте его вон там! -- Он показал на диван.
     Профессора  взяли  под микитки  и в буквальном смысле бросили на диван,
отчего совершенно седые,  но не поредевшие волосы Бориса  Никитича упали ему
на глаза, словно космы пурги.
     Генерал закурил  длинную папиросу, приблизился и поставил ногу на валик
дивана.
     -- Ну  что, жидовский подголосок, сам будешь раскалываться или выбивать
из тебя придется правду-матку?
     --  Простите, что  это за манера  обращения?  --  гневно  поднял  голос
профессор  Градов.  --  Вы знаете,  что я  -- генерал-лейтенант  медицинской
службы Советской Армии? Вы ниже меня по чину, товарищ генерал-майор!
     Округлый генералишка с внешностью бухгалтера домоуправления внимательно
выслушал эту тираду и даже кивнул головой, после чего спросил:
     --  Ты скажи, срать-ссать  хочешь?  Давай-ка  перед  началом  разговора
прогуляйся  в  гальюн,  старый мудак,  а  то начнешь  тут,  в чистом  месте,
пачкать.
     Он  вдруг  схватил  профессора Градова пятерней за галстук  и  рубашку,
подтянул к себе, дохнул в лицо вчерашним, частично отблеванным винегретом.
     -- Сейчас ты, блядь, так у меня  завизжишь, как ни Трувси, ни Геттингер
не визжали! Мы тебе все твои ордена прямо в жопу загоним!
     Не отдавая ни  в чем  себе отчета, Борис Никитич вдруг в ответ  схватил
генерала за ватные титьки кителя и тряхнул, да так сильно, что у того, то ли
от  изумления,  то  ли  от  самой  тряски,  вылупились зенки,  по-петрушечьи
заболталась голова. Борис Никитич отшвырнул от себя мерзопакостного генерала
и упал на диван. Почему я  еще  жив,  довольно спокойно, как  бы со стороны,