-- подчеркиваю, товарищи, нашего советского --
профессора.
     Так  или  иначе,  после  того  как  Резервный  фронт,  неожиданно двумя
потоками  войдя  в  стык  между  Вторым  и  Третьим  Белорусскими  фронтами,
разъединил и разметал части генерал-фельдмаршала Буша  и  генерал-полковника
Рейнхардта  и  открыл  огромную  территорию  для  почти   беспрепятственного
наступления,  Никита  был  вознагражден  неслыханным  до сей  поры  образом:
скакнул сразу  через генерала  армии к высшему званию -- маршала  Советского
Союза.
     Сидя  сейчас  на  кремлевском  банкете,  Никита  постоянно  ощущал  эту
драгоценную  маршальскую  звезду  у  себя   под  кадыком.  Похоже,  что  она
привлекает всеобщее внимание. Не слишком ли резво я вскарабкался наверх? Как
некогда наша Агафья проявляла народную мудрость? "Выше  залезешь, Никитушка,
больнее будет падать"...
     Через стол от Градовых сидело несколько союзнических офицеров. Они явно
на Градовых посматривали и переговаривались, очевидно, на их счет.
     Банкет открыл, естественно, Верховный главнокомандующий, человек одного
с Никитой  звания,  маршал Иосиф Сталин.  Едва прорезался  сквозь  банкетный
говор этот гипнотический голос, как все замолчали:
     -- Дамы и  господа!  Дорогие товарищи! Позвольте мне провозгласить тост
за  наших  доблестных   союзников,   за   вооруженные  силы  Великобритании,
Соединенных Штатов Америки и сражающейся Франции!
     Все  с шумом встали.  Офицеры,  пробряцав  орденами,  дамы, прошелестев
шелками  и  панбархатами.  Прозвенели  сдвинутые  над  столом  бокалы.  "Тот
профессор-"сменовеховец",  Устрялов,  был  бы сейчас счастлив",  --  подумал
журналист Тоунсенд Рестон. Он только сегодня утром снова добрался до Москвы,
на этот раз  через  Мурманск, и попал в буквальном смысле с корабля  на бал.
Теперь, сидя рядом со старым buddy Кевином Тэлавером на дальнем конце стола,
он  усмехался  с  присущей   ему   капиталистической   язвительностью.  Экая
трогательная  воцарилась в этой  крепости  имперская  блистательность!  Даже
красавицы с почти оголенными плечами! А как же диктатура пролетариата? Какой
это все-таки вздор, демократии и тирания в одном строю!
     Кевин Тэлавер склонился к своему соседу справа, майору Жан-Полю Дюмону,
деголлевскому  летчику,   а  теперь  офицеру  французской   миссии  связи  и
всезнающему  москвичу. Это был -- для сведения читателей,  --  между прочим,
тот самый, в котором Вероника определила "мужчину по призванию".
     --  Кто  это,  Жан-Поль?  --  спросил  Тэлавер,  глазами  показывая  на
Градовых.
     -- О, это  самая  яркая звезда  красного генералитета! -- с готовностью
стал проявлять свои познания Дюмон. -- Командующий Резервным фронтом, маршал
Градов...
     -- Послушайте, она прекрасна! -- воскликнул Тэлавер.
     -- Мадам? Ха-ха! Вы знаете, в городе говорят, что она -- сущая львица!
     -- Перестаньте, она выглядит, как романтическая русская аристократка!
     -- Особенно на фоне других дам, -- не удержался ввернуть Рестон.
     В соседнем  зале  биг-бэнд  Леонида Утесова грянул в честь фельдмаршала
Монтгомери  "Путь  далек  до  Типперери".  Все  зааплодировали,  захохотали:
русский оркестр играет марш английских стрелков! Потом полились томные звуки
популярного русского медленного вальса "Тучи в голубом".
     -- Gosh, будь что будет, но я приглашу мадам маршал Градов на танец! --
полковник  Тэлавер  одернул  свой  длинный  мундир  с большими  карманами  и
поправил галстук.
     -- Кевин, Кевин, -- сказал ему вслед Рестон.
     Вероника давно уже видела, что привлекает всеобщее внимание. Иностранцы
глазели напропалую, переговаривались на  ее счет  и  вообще как бы не верили
своим глазам. Может быть, думают, что чекисты меня приготовили для соблазна,
как  Олю  Лепешинскую?  Временами   из-за   Сталина,  склоняясь  к  столу  и
поворачивая преступную плешь, смотрел на нее стеклами и  сам министр тайного
ведомства. С  советской дальней части стола  частенько долетали экзотические
взгляды молодого генерала грузинской наружности. Что-то в нем было неуловимо
знакомое. Смотрели,  разумеется,  вовсю  подруги,  генеральши  и  маршальши.
Наверное, болтают, сколько человек из присутствующих меня ебли. Хотела бы  я
заполучить этот список!
     Вдруг из-за спины послышалось:
     -- Простите, маршал Градов. Не позволите ли вы мне пригласить на  танец
вашу очаровательную жену?
     Произнесено  это  было  идеально  по-русски,  однако  первые  же  звуки
очевидно отрепетированной  фразы выдавали  американца.  Она посмотрела через
плечо. За спинками их  стульев стоял высокий и узкий полковник. Немолодой. С
высоким лбом. Разумеется,  что-то детское в лице. У  всех американцев что-то
мальчишеское в лице, как будто только за пятьдесят они начинают жить.
     Вероника встала. Прошелестела юбкой. Ну,  черт,  шикарно! Пока, маршал,
уплываю за океан!
     Никита  смотрел вслед удаляющейся, удлиненной паре. Грустно. Почему так
все получилось? Почему я не могу ее больше любить? Знает ли она о Тасе?
     Третий день подряд
     Сквозь тучи от горизонта
     "Юнкерсы" летят
     К твердыням фронта...
     Сама Клавдия Шульженко на сцене! Впрочем, кому же здесь еще быть,  если
не  "самой"? Здесь все -- самые, самые! Самые кровавые и самые славные. Ну и
самая красивая женщина Москвы. Это, конечно,  я!  Самая красивая женщина,  с
которой ее муж не хочет спать.
     Третий день подряд
     Глядя через прицел зенитки,
     Вижу небесный ряд,
     Как на открытке...
     Э,  да  это  же та самая, Нинкина песенка! Нинка  злится,  когда с  ней
заговаривают  о "Тучах", а между  тем вся страна поет, весь  фронт поет, как
обалделый. Черт, вот уже и союзники мычат. What a great tune!*
     Какая чудная мелодия (англ.)
     Этот  полковник   из   посольства...  как   он  представился,  Тэлавер?
...минуточку,  минуточку,  да он смотрит на  меня,  как  влюбленный пацан...
черт, он на меня смотрит, как Вадим Вуйнович  еще до вчерашнего дня смотрел,
то же самое обожание. Поздравляю вас, зека Ю-5698791-014!
     --  Вы  часто здесь  бываете? -- от  растерянности спросил Тэлавер.  Он
держал в руках воплощенную  прелесть и  мягко с  ней скользил по  навощенным
паркетам.  Прелесть  иногда  касалась  его  мосластых  ног  своим прелестным
коленом,  иногда,  при  поворотной  фигуре танца, прелестное  бедро  целиком
ложилось  вдоль его жилистого  бедра. Он  старался не смотреть на прелестное
декольте,  но  все  равно  голова  у  него  основательно  туманилась,  и  он
катастрофически не знал, что говорить.
     -- Где бываю? -- изумилась Вероника.
     -- В Кремле, -- пробормотал он.
     Прелесть  вдруг  неудержимо  и  с  некоторой   прелестной  вульгаринкой
расхохоталась:
     -- Oh,  yes! We're  quite frequent here! The Kremlin dancing hall!  Oh,
no, my colonel, I'm joking! This  is  my first visit here, very first! First
Kremlin ball, haha!*
     * О да! Мы здесь завсегдатаи! В кремлевском дансинге! О нет, полковник,
я шучу! Я здесь  впервые, совершенно впервые. Первый кремлевский бая, ха-ха!
(англ.)

     -- Первый бал Наташи Ростовой? -- сострил Тэлавер и  очень обрадовался,
что так удачно и находчиво сострил по-русски.
     Вероника еще пуще расхохоталась:
     -- Скорее уж Катюши Масловой!
     Тэлавер пришел в полнейший восторг:  великолепный  обмен литературными,
толстовскими" шутками с романтической русской аристократкой!
     -- Вам,  кажется, нравится  Толстой, мадам Градова?  Прелестница совсем
уже развеселилась:
     -- Мне нравятся толстые намеки на тонкие обстоятельства!
     Этот  "изыск"  даже  и до  Кевина  Тэлавера  с его русской Пи-эйч-Ди не
совсем дошел, однако он просиял, поняв, что его партнерша -- а почему бы так
прямо с ходу не сказать  "избранница"? --  обладает сильным чувством юмора и
легким, жизнелюбивым характером.
     Вокруг  самозабвенно  плясало  атлантическое камарадарство  по  оружию.
Оказалось, что в  смежном зале  накрыты были столы для артистов, а среди них
немало оказалось и премиленьких партнерш.
     --  Видите,  какие  балы умеет закатывать  дядя Джо,  -- сказал Рестону
Жан-Поль Дюмон.
     --  С таким  умением  ему  место  в  "Уолдорф-Астории",  --  проскрипел
неисправимый антисоветчик. -- Мажордомом в бальном зале, не находите?
     Француз в ужасе отшатнулся.
     На эстраде в это  время  феерически гулял  по клавишам  советский еврей
Саша Цфасман. Рядом с  ним свистел, заливался виртуозный кларнетист. Пьеса в
ритме   джиттер-бага   называлась   "Концерт  для   Бенни"   и   посвящалась
американскому еврею Бенни Гудману.
     -- Геббельс тут бы сдох на месте! -- предположил полковник Тэлавер.
     В паузе вокруг запыхавшейся Вероники собралось блестящее разноплеменное
общество, один  был даже в  чалме, генерал из  жемчужины Британской империи,
Индии. Вот  уж, насамделе, звездный  час! Воображала ли  она когда-нибудь  в
бараке,  особенно однажды, когда  три  курвы таскали ее  за  волосы -- я  ей
сикель выжру, суке! Спас Шевчук. Ногами расшвырял вцепившихся оторв. Повел в
медчасть. На обратном  пути трахнул в снегу за кипятилкой. Воображала ли она
тогда, что будет вот так сыпать направо и налево английскими фразами, и даже
свой  школьный французский припомнит, а все  вокруг, настоящие  джентльмены,
будут  ловить  эти  фразы   и  восхищенно  им  внимать?  Беспокоило  немного
присутствие на периферии молодого советского  генерала с загадочно знакомой,
кавказской внешностью.  Он,  кажется, мало понимал по-английски, но зато был
весьма чуток к русскому. А впрочем, пошли бы они подальше, все эти "чуткие":
все  изменилось,  война  все старое  переломала,  Россия  теперь двинется  к
демократии! Вот как  странно  может переломаться народное горькое  выражение
"кому война, а кому мать родна!".
     --   Скажите,   джентльмены,   --  по-светски   обратилась  Вероника  к
присутствующим,  --  это  правда,  что  в  Германии  запретили  перманентную
завивку?
     Присутствующие переглянулись и засмеялись.
     -- Откуда вы это взяли, Вероника? --  спросил Тэлавер.  Вероника пожала
плечами:
     -- Мне муж сказал. Он где-то вычитал.
     --  Значит, маршал Градов интересуется не только танками? -- ловко  тут
вставил какой-то англичанин. Тэлавер положил ему руку на плечо:
     --  Между прочим,  друзья,  вопрос вполне  серьезный. Я недавно  был  в
Стокгольме и читал нацистские газеты. Вот как обстоит  дело. После поражения
под Курском и высадки наших войск в Сицилии  в Германии,  как известно, была
объявлена "тотальная война". В рамках этой кампании по всему  рейху на самом
деле --  Вероника  права  --  были  запрещены  приборы для  завивки. Все для
фронта, так сказать, все  для победы, экономия  электричества! Тут,  однако,
вмешались некоторые  романтические обстоятельства. Киноактриса Ева Браун, по
слухам, близкий друг фюрера, обратилась к нему с просьбой не лишать арийских
женщин  их  излюбленных машин,  из-под  которых  они  выходят  еще  большими
патриотками.  Фюрер, как  романтический мужчина --  вспомните  эти  снимки в
пальто  с поднятым воротником, -- конечно,  не  устоял  перед этой просьбой.
Перманенты  были  возвращены  с  одной оговоркой:  категорически запрещалась
починка завивочных машин!
     -- Какая грустная история, -- неожиданно сказал индус.
     -- А как в России делают перманент? -- спросил Жан-Поль у Вероники.
     --  Вопрос не  ко  мне, мон шер, --  бойко ответила она.  --  Мои  сами
вьются. Волны Амура. Не знаю, почему они не вьются у порядочных людей?
     Я погибаю, подумал Тэлавер, я просто погибаю в ее присутствии.
     -- Ну что  ж,  -- вздохнула  она.  -- Пора возвращаться  в расположение
Резервного фронта.
     Тэлавер повел ее обратно к маршальской части стола.
     -- Вы мне дадите, Вероника, хотя  бы один, хотя бы самый маленький шанс
вас снова увидеть? -- тихо и серьезно спросил он.
     Она  посмотрела на  него  уже без  светского лукавства и тоже  понизила
голос:
     -- Я живу  на улице Горького наискосок от Центрального телеграфа, но...
но в гости вас, как вы, надеюсь, понимаете, не приглашаю.
     Ему  захотелось  тут же  нырнуть  в словари, чтобы  отыскать  там слово
"наискосок".
     После окончания банкета  уже  на лестнице маршала  Градова  с  супругой
догнал стройный генерал-майор кавказской наружности.
     -- Никита Борисович! Вероника Александровна! Я весь вечер верчусь перед
вами, надеюсь, что узнаете, а вы не узнаете!
     -- Кто же  вы,  генерал?  --  холодно спросил Никита.  Вероника мельком
глянула  на   него,   сообразив,  что  маршал  крайне  удивлен  колоссальным
нарушением  неписаной  субординации: какой-то генерал-майоришка напрямую, да
еще по имени-отчеству, обращается к нему, человеку из первой дюжины.
     -- Да я же Нугзар Ламадзе, а моя мама Ламара и ваша мама Мэри -- родные
сестры!
     Никита сразу переменился.
     --  Кузен! -- вскричал он, охватил Нугзара за  плечи, потряс. Глянул на
погонные значки. -- Ты, значит, в танковых войсках?
     Нугзар хохотал, счастливый:
     -- Да нет, Никита,  это просто небольшая маскировка, ну, понимаешь, для
союзников! Я вообще-то в органах, но... -- он добавил гордо: -- Но в  том же
чине.
     Никита снова переменился, сощурился презрительно:
     -- Ага, вот по какому пути ты пошел...
     Нугзар замахал руками:
     -- Нет, нет, Никита, не думай, я не из этих... -- понизил голос, сыграл
глазами,  --  не  из  ежовцев...  Просто,  ну  ты  ж  понимаешь,  так  жизнь
сложилась...
     -- Какого  же черта, Нугзар, ты  в органах  гниешь, когда такие события
происходят? -- строго сказал Никита, как будто  он только и делал, что думал
о судьбе Нугзара, который  "в  органах гниет". -- Твое место на фронте!  Ну,
иди хотя бы ко мне, на Резервный! Хоть  бы даже и по вашей части, а все-таки
на  фронте!  Захочешь,  танки  дам,  поведешь  в  атаку! Ну,  хочешь  ко мне
начполитом?
     -- Позволь, позволь, Никита, да ведь у тебя там,  кажется, и комиссарах
Строило Семен?
     -- А на  кой мне хер это говно?!  -- вскричал Никита.  --  Кого  вы мне
посылаете, в действующую армию?! Я такие мешки с говном еще в тридцатом году
от себя откидывал!
     --  А мы тут при чем, Никита-батоно? Это его ПУР к тебе направил,  а не
мы,  --  мягко, улыбчиво,  почти  открыто  предлагая  не  верить его словам,
заговорил Нугзар.
     -- Ладно, ладно, -- прервал его Никита. -- Знаю я, кто такой Стройло. Я
не против органов, а против отдельных "органистов". Тех, что хуево играют!
     --  Когда  это  вы  стали  таким  матерщинником,  маршал? -- улыбнулась
Вероника.
     Нугзар сиял, доверительно пожимал кузену локоть. Ему  явно  понравилось
политически правильное замечание маршала об органах.
     -- Подумай над моим предложением, Нугзар, --  сказал на прощанье Никита
и повел жену дальше, вниз по исторической лестнице. Нугзар сопровождал их до
исторических дверей.
     -- Ну,  вы  вообще заходите, Нугзар, --  сказала  Вероника.  -- Пока на
Резервный фронт не уехали, забегайте по дороге из органов. Мы живем...
     -- Я знаю, -- скромно сказал Нугзар.
     -- Откуда?! -- вскричала Вероника с совершенно театральным изумлением.
     -- Иногда знаешь больше, чем хочешь знать, -- развел руками Нугзар.
     -- Ты слышишь, Никита? Он знает больше,  чем хочет знать! -- восклицала
Вероника. Странное чувство превосходства  над этими проклятыми, вездесущими,
всю жизнь  испоганившими  органами кружило  ей  голову больше,  чем  выпитое
шампанское.
     Никита грубовато, уверенно хохотнул, хлопнул кузена по плечу:
     -- У  меня, на Резервном фронте, Нугзар, ты будешь знать ровно столько,
сколько захочешь.
     Дверь за  ними закрылась. Минуту  или  две Нугзар стоял  в  оцепенении.
Ошеломляющие мысли --  о  смене хозяина,  о  переходе под защиту  миллионной
массы войск -- проносились в его голове.
     Был  третий час ночи, когда Никита  и  Вероника вышли из Спасских ворот
Кремля и пошли по  диагонали через  Красную площадь.  В небе двигались тучи,
мелькали звезды, иногда  являлась луна, размаскировывая  затемненный  город.
Воздушными путями летели не только  бомбардировщики,  подступала еще и зима.
Пока  еще  сухой морозной осенью цокали по каменной  мостовой бальные туфли,
стучали маршальские каблуки.
     "Наверное,  воображает, как будет здесь на ворошиловском коне принимать
парад,  -- с  неожиданной  злостью подумала Вероника о  муже. --  Победитель
Никита!  Все в порядке, все  подчиняются, ничего не боюсь, наступаю! Две ППЖ
исправно   исполняют    свои   функции,   одна   полевая-походная,    другая
паркетно-парадная! Сейчас вот скажу тебе, Александр Македонский,  что  подаю
на развод!"
     В огромном пространстве  вокруг  было пустынно,  не спали только стража
вокруг Кремля  и  зенитчики, да  иногда проезжали  машины с  разъезжающимися
гостями. За стеклами поворачивались к маршальской чете удивленные лица.
     -- Знаешь, Ника, со мной  что-то неладное происходит, -- вдруг произнес
Никита.
     -- С  тобой,  по-моему,  все  только  очень  ладное  в последнее  время
происходит, -- холодно откликнулась Вероника.
     Он доверчиво и как-то очень по-юношески взял ее под руку:
     --  Нет,  в человеческом  смысле  неладное. Я  превратился  в  какую-то
командную машину. Бросаю в прорыв  дивизии, выдвигаю на заслон корпуса и так
далее. Люди для меня стали просто гигантским набором пешек. Проценты потерь,
проценты пополнений. Недавно в Ставке я отстоял свой план наступления и спас
тем самым не менее тридцати  тысяч жизней... Это хорошо, ты  хочешь сказать?
Да, но  ты пойми, что я уж только задним  числом, мимолетно, подумал об этих
жизнях, а  главное-то для меня было -- подтвердить эффективность моего плана
наступления! Конечно, я понимаю, что другим командующий группы армий  и быть
не может на этой войне, но я иногда хватаюсь за голову -- да почему я должен
быть таким, почему такое выпало на мою долю? Во мне всегда все  человеческое
было живо, даже в лагере. Теперь -- засыхает...
     Вероника, не отрываясь,  смотрела сбоку  на маршала, а  тот выговаривал
все это,  ни разу на нее не  взглянув, как  будто  все это  выговаривалось и
вслух, и в уме впервые,  как будто он лихорадочно старается не упустить этой
возможности выговориться,  то есть возможности побыть наедине с единственным
мыслимым собеседником при таких откровениях. Ну и,  конечно, кому же ему еще
все это  выговаривать,  не пропиздюхе  же Таське!  Бедный мой мальчик, вдруг
подумала она о нем. Сволочи, грязные красные, что вы с нами сделали?
     --  Сердце,  понимаешь,  Ника,  как  будто  покрывается   мозолями,  --
продолжал он.
     Бедный  мой мальчик, которому  я  когда-то сумками таскала  пузырьки  с
бромом  из аптеки Ферейна.  Говорили, что бром  снижает потенцию,  но за ним
этого не замечалось. Наоборот, после брома он меня  мучил без конца.  Бедный
мой мальчик, помнит ли он свои кронштадтские кошмары?
     Никита продолжал, будто отвечая впрямую на ее мысли:
     --  Это ужасное чувство,  Ника, когда  все  рубцуется. Я  потерял  свои
старые страхи, угрызения совести... помнишь мои кронштадтские кошмары?.. Они
больше не посещают меня...
     -- Бедный мой мальчик, -- проговорила она.
     Он, потрясенный,  остановился.  Луна в это  время  вышла  из-за  туч  и
освещала  шишастую  темную глыбу Исторического музея,  делая его похожим  на
отрог  Карадага  в  восточном  Крыму,  где  когда-то  они  познакомились   с
Вероникой.  Ее   отец,   шумный  московский   литературствующий  адвокат,  с
альпенштоком,  возглавлял  горные  экспедиции  с  плетеными  корзинками  для
пикников. В горах засиживались до темноты, до луны. Там он и загляделся в ее
юное лицо,  освещенное луной. Вот и  сейчас перед ним  ее  лицо,  освещенное
луной...  и  она называет  его  "мой мальчик"...  "Мой бедный  мальчик",  --
говорит  она  человеку,  которому  подчиняется  миллион вооруженных мужиков,
планы  которого  пытаются  разгада