ежиссер  вахтанговской   школы
Тартаковский,  которого незадолго  до этого полуживым  вытащили  из шахты  и
решили вдруг  использовать  по специальности.  Таково  было  предписание  из
центра в этот момент:  поднять КВЧ! Вытащили и не пожалели: на спектакли его
съезжалась лагерная знать  со всего  Печерлага. Тартаковский  Веронику  стал
выдвигать, она  казалась ему человеком его круга, у них  и в самом деле было
много общих московских знакомых. Однажды на репетицию "Любови Яровой" явился
начальник  ОЛПа, майор Кольцов. Кто-то  ему доложил, что там появилась среди
зечек-актрис красавица  генеральша. Не угодно ли ко мне,  Градова, на часок,
поговорить  об  искусстве? Кольцов  был  человек  с прихотями. С  тех пор  и
началась ее тошнотворная привилегия. Фаворитка начальника лагеря, вот позор!
Не реже чем раз в неделю в  бараке  появлялся  кольцовский ординарец Шевчук,
эдакий  казак,  в  папахе,  с  чубчиком,  на  широкоскулой  морде  скучающее
хулиганство. "Градова, айда прогуляться!" Она проходила между нар. Блатнячки
ей вслед подсвистывали: "На репетицию пошла, артистка?! Они там с  Кольцовым
вдвоем  репетируют!  Лезь к нам,  красюха,  мы с  тобой  получше  начальника
прорепетируем!" Неизменно хватала за руку старуха петербуржанка Каппельбаум:
"Викочка,  принесите  мне,   пожалуйста,  чего-нибудь!  Пожалуйста,  кусочек
чего-нибудь, дорогая! Чего-нибудь питательного, умоляю!"
     Так продолжалось  чуть  ли  не год,  а потом  ей выделили  комнатенку в
клубе, и она  совсем  уже  отделилась  от  лагерной  массы,  то  есть  стала
"придурком"  самой высшей категории.  Иногда, впрочем,  после  размолвок или
перед  инспекцией ее  снова отправляли в  барак, где блатнячки встречали  ее
кошачьим концертом. Потом милости возвращались.
     Кольцов был долговязым,  слабым и истеричным. Ко всем прочим  прелестям
он  еще  страдал  недержанием  мочи,  то  и   дело  подхватывался,  грохотал
сапожищами  по  коридору в  сортир.  Высшим  наслаждением  для  майора  было
превращение зечки в даму.  Он и  в  самом деле любил лицедействовать, только
непонятно было, что за дикую роль он проигрывал наедине с Вероникой, похоже,
что-то вроде "графа" из барачных "романов". Не Пигмалиона же, черт побери, в
самом деле?
     "Ах, дорогая, я не могу  вас видеть в  этом  ужасном бушлате! Долой эта
жуткие бахилы!  Пожалуйста, душечка, снимите  ваши  кошмарные (выговаривание
этого слова было для него сущим удовольствием),  эти кошмарные ватные штаны!
Посмотрите,  что  я  вам   привез!  Вот  белье,  чулочки,  шелковое  платье,
туфельки!"
     Он надевал  на  нее это  военторговское  барахло и,  только завершив ее
чудесную  метаморфозу, набрасывался  с некоторым даже  рычанием; то  ли брал
трофей, то ли получал плату за благодеяния.
     В отчаянии и в тоске, с омерзением к покровителю,  а еще больше к самой
себе,  Вероника  весь этот вонючий  театр,  равно как и продуктовые подачки,
принимала. Вчера  еще,  когда  дошли  до  нее  по  лагерному беспроволочному
телеграфу  слухи о  расстреле  Никиты,  казалось -- нечего  больше за  жизнь
цепляться,  всему  конец, а сегодня  вот  опять  задергалась,  как  лягушка:
сбиваю, масло. Ради детей, говорила она себе. Выжить, вернуться к детям...
     От  Кольцова ее  едва ли не тошнило: мокрый красный ротик, птичий клюв,
воронья свалявшаяся челка,  алчные и  вялые конечности.  Однажды  в злобе на
него она подмигнула ординарцу Шевчуку: "А  ты чего  же не заходишь,  казак?"
Молодой жлоб  не замедлил появиться,  и Вероника стала с  ним отводить душу,
как  будто мстя за  насилие над  всем своим чистым  и звонким, как  удары по
теннисному мячу, прошлым, над всем своим прежним "теннисом".
     Никогда  больше уже  этого не будет, моего "тенниса". Она всхлипывала и
скулила, сидя  в  растерзанном виде  на  полу возле  платяного  шкафа.  Чуть
поднимешь голову  -- и  сразу  видишь  в зеркале  шкафа морду с  размазанной
помадой,  с подтеками  туши  из-под ресниц; стендалевское  месиво, красное и
черное,  подлая насмешка над жертвами эпохи. Всему  конец, и  Никита  ко мне
больше никогда  не  вернется, да и к себе он больше  никогда не  вернется...
конец, конец...
     Всему  конец,  думал  притворяющийся  спящим  ее  муж, сорокаоднолетний
генерал-полковник Никита  Борисович Градов, Вероника не вернулась, ее больше
нет, стоит ли сражаться с немцами над руинами семьи?..
     Наутро  начались  большие  хлопоты. Им  была  выделена,  "рассургучена"
огромная пятикомнатная  квартира,  в  которой,  как  видно,  перед  тем  как
"засургучили", матерый какой-то "враг народа" обитал.  Квартира в  самом что
ни   на  есть  "аристократическом"   районе,  на  улице  Горького,  напротив
Центрального телеграфа. Вероника забыла все обиды и унижения прошедшей ночи:
хочешь не хочешь, война не война, а квартиру надо было обустраивать, и детей
надо было переводить в другую школу, и паек генеральский надо было оформлять
и тэдэ, и тэпэ.

     Ну что  ж,  подумал Никита, сидя в  кабинке наблюдателя  на  допотопном
биплане, дрожащем под струйками ветра, ну что ж, как в народе нынче говорят,
война все спишет... Пилот обернулся, сверкнули молодые зубы. Все  в порядке,
товарищ  командующий?   Никита  показал  ему  рукой  направление  в  сторону
расположения своих танковых частей.
     Капитану Ересю малость полегчало: биплан  отдалялся от линии фронта. "А
вы,  все  ж таки,  подполковник,  поднимите звено  прикрытия,  --  сказал он
Благоговейному. -- А  то как бы  с пути  не  сбились". Мощный  летчик только
саркастически  на  него покосился. "Слышите, что я вам говорю?!" --  повысил
голос особист. "Ты  что,  охуел, капитан?"  --  невежливо возразил  командир
полка  и  пошел  прочь.  Наглеет  народ на  войне, подумал Ересь. Надо  меры
принимать. Наглеет подчас народ, когда получает в руки оружие.
     Танковый клин завтра должен  решить все дело. Триста новеньких,  только
что  прибывших  с  Урала  "тридцатьчетверок" пройдут  первый  эшелон  немцев
примерно  с  десятью  процентами  потерь,  второй  эшелон, скажем,  с  пятью
процентами  потерь, основная масса, громя все вокруг  и  сея панику, за день
подступит к городу.  Никита  смотрел сверху на подходящую  к березовой  роще
новую  колонну. Добрая машина Т-34, по всем статьям она вроде бы превосходит
немецкий  "T-IV", посмотрим,  как  завтра себя  покажет в  деле,  в условиях
стремительного наступления.  Из люка головного  танка командир помахал рукой
пролетающему  биплану. За  еловым  бугром, в балке,  стояла  дюжина чудовищ,
гордость РККА, шестидесятитонные ИСы. Никаким камуфляжем их не прикроешь, да
и чего камуфлировать, вот уж действительно секрет Полишинеля... Медлительные
динозавры  в  течение  всей  войны,  начиная с  боев на линии  Сталина,  так
называли  немцы   систему  укреплений  за  старой  западной  границей,  были
излюбленной  мишенью немцев.  "Мессершмитты" их  вроде  даже  за  добычу  не
считали,   пехотный  же   фриц,   прожженная  фронтовая   бестия,  привыкший
разбираться  в  разных  видах многонационального  оружия,  немедленно изучил
слепые секторы пулеметчиков  ИСа,  спокойно подходил на удобную  дистанцию и
только  тогда уже  вытаскивал гранату из-за голенища. И  все-таки до сих пор
верховное  командование считает остатки  тяжелых танков  важнейшим резервом.
Сталину, должно быть, не докладывают о фронтовой судьбе его крестника. Вот и
Особой ударной навязали дивизион, как ни отмахивался Никита.
     Их-то мы и пустим на Сосняки, чтобы создать впечатление главного удара.
За  ночь  их  надо будет подвести  вплотную  к линии фронта.  Разумеется, их
сожгут  в течение первого же  часа, однако именно этот час и может оказаться
решающим. Неожиданная  мысль  вдруг  пробралась холодной  струей  за пазуху:
значит, танкистам этого дивизиона можно уже выписывать  похоронки? Ну что ж,
строго ограничил себя командующий, жертвуя сотней, спасаешь тысячу. Ну а кто
оказался в тех или в других порядках, это уже не в нашей компетенции.
     Внизу появилась полуразрушенная артиллерийским огнем машинно-тракторная
станция, разросшаяся в свое время вокруг оскверненных церковных зданий.  Там
среди искореженных комбайнов стояли невинные на вид грузовики-четырехтонки с
косо  торчавшими из  кузовов в небо рельсами,  так  называемая  бесствольная
реактивная  артиллерия. Вот  это  действительно  серьезное  оружие,  создает
исключительную  интенсивность  и  плотность  огня.  Говорят,  солдаты  стали
называть  эти  странные  пушки  "катюшами".  Славненький юморок,  ничего  не
скажешь,  вполне  в  стиле этой войны; юморок, говорок, табачок, потом все к
черту  разлетается  в пламени и  разрывах.  Однако,  если эту  столь  славно
изрыгающую смерть "катюшу"  не поставить на подходящие колеса, толку от  нее
будет мало. На  этих четырехтонках она далеко  не уедет, а между тем она как
раз  должна  метаться вдоль линии фронта, подобно  огненному  Азраилу,  быть
неуловимой на пересеченной местности и входить в прорывы. Армии нужен мощный
и быстроходный массовый грузовик-тягач, но таких у нас нет и не предвидится.
О  такой  машине  еще  Тухачевский  в  свое  время  говорил,  но к  нему  не
прислушались, а  ведь  без  этого мы  сейчас практически  не  сможем  начать
никакого  серьезного  контрнаступления. Надо снова  и  снова  поднимать этот
почти безнадежный вопрос,  у нас нет выхода, американцы для нас такую машину
строить не будут.
     "Катюшисты",  очевидно,  уже  знали,  что над ними летает  командующий.
Несколько расчетов  построились  и взяли под  козырек  среди эмтээсовского ,
хлама.

     Будоражин четко выполнял  предписания, после МТС  стал забирать далее в
северо-восточном направлении. Никита Борисович озирал огромное пространство,
замершее в предгрозовом спокойствии. Здесь под его началом стоят едва  ли не
триста тысяч людей, и каждый  из них надеется уцелеть не только в завтрашнем
бою, но и вообще в войне, вернуться домой,  в свою собственную, единственную
для  каждого теплынь. Армия, почти равная всему войску Наполеона, пехотинцы,
артиллеристы,  танкисты,  летчики, две  кавалерийские  бригады  и  даже одна
бригада морской пехоты  (держать их в резерве до  самого  штурма!),  саперы,
связисты, десантники, и  каждый уверен, что убьют не его, а другого. Загадка
человеческих масс, как и моя собственная загадка, думал  он: мы все полагаем
уцелеть, а между тем вполне  хладнокровно  считаем проценты потерь, даже  не
задумываясь о том, что эти проценты, всегда более или  менее верные, если их
считает   хорошо  подготовленный  специалист,   представляют   собой   массу
мгновенных  превращений   осмысленных,  движущихся,  надеющихся   существ  в
разодранные  клочья  плоти. Но  выбора же  у  нас  нет,  подумал он и  вдруг
преисполнился каким-то  вдохновенным,  как  бы симфоническим отчаянием.  Мой
звездный час, великая война, разве не к этому я шел всю жизнь?
     Мирный снежный край вдруг озарился огнем. Из-за линии фронта стали бить
несколько немецких батарей. Летчик обернулся. Сообразительный парень. Никита
Борисович сделал жест -- назад и вниз! Что означает этот мгновенный обстрел?
Уж  не  готовят  ли  наступление?  Может  быть,  я  все-таки  где-то  что-то
просмотрел? Огонь затих так же внезапно, как начался, как будто это  было не
дело  рук  человеческих, а лишь мимолетное явление природы, быстрый  выплеск
магмы, и только. Они приближались к  аэродрому, а в пустом белом небе, будто
бы безоблачном,  просто сменившем голубой цвет на белый, на большой высоте в
сторону  Москвы шла эскадрилья  бомбардировщиков "Дорнье", которых англичане
метко называют "летающие карандаши". Они уходили все  выше на  восток, и там
завязывался  воздушный  бой,  но  это  было  уже  за  пределами  градовского
хозяйства.

        "АНТРАКТ III. ПРЕССА"

     Московское радио
     Немецкие  рабочие!   Вас  заставляют   работать  с  ужасной  скоростью.
Работайте медленно, чтобы ускорить конец Гитлера!
     Би-Би-Си
     Неизвестный  лондонский  таксист вчера сказал: "Он  откусил больше, чем
может прожевать".
     Известный Бернард  Шоу заявил: "Или Гитлер больший дурак, чем я  думал,
или он совсем рехнулся..."
     "Ноггшсмас Графикас", Аргентина
     ...В обстановке  полной  секретности  произошло  подавление фашистского
путча с участием высоких чинов армии и государства...
     "Тайм"
     Красный  "поворот  кругом".  Когда  Советская Россия  22  месяца  назад
подписала  пакт  с Гитлером, американская компартия  внезапно изменила  свою
ориентацию на пронацистскую  и  превозносила пакт как "великолепный  вклад в
дело мира".
     Теперь председатель этой партии Уильям Фостер заявляет, что новая война
-- это "атака на  народы и Германии, и  Соединенных Штатов, и  всего мира...
Советское правительство отстаивает жизненные  интересы народов всего мира...
всего передового и прогрессивного человечества..."
     "Тайм", 13 октября 1941 г.
     На прошлой неделе Адольф  Гитлер сказал, что он побил Россию. Очевидно,
он имел в виду, что он бьет Россию... Ему еще многих  надо победить,  прежде
чем положить  шкуру медведя в немецкой гостиной...  Ему еще придется разбить
украинские армии усатого кавалериста Семена Буденного...
     Переговоры   по  ленд-лизу...   Просящие  говорят:  нам   нужны  легкие
бомбардировщики  к  такому-то  ...бря.  Дающие  отвечают:  это   невозможно.
Просящие: в таком случае Москва падет. Дающие: сделаем все возможное...
     "Тайм", 20 октября 1941 г.
     Русские  армии маршала  Тимошенко  окружены в районе Брянска и в районе
Вязьмы... Южные  армии  маршала Буденного  разбиты... Лучшие  войска маршала
Ворошилова заперты в Ленинграде...
     "Нью-Йорк. Тайме"
     Новгород представляет собой ужасное зрелище. Кладбище живых трупов.
     В XIII веке этот город называл себя "Господин Великий Новгород",  и его
кремль  уже  тогда был  намного  старше самой  старой  постройки Соединенных
Штатов...  "Штукас", однако,  не испытывают никакого уважения к реликвиям. В
городе осталось всего 56 домов...
     "Тайм", 27 октября 1941 г.
     ...Жизнь Сталина, ревностно оберегаемая  ужасными аббревиатурами ОГПУ и
НКВД, теперь под угрозой ТНТ . Три его комнаты в Кремле под прямым прицелом.
На прошлой неделе семь раз бомбы падали внутри старой крепости...
     ...Гробница    Владимира   Ленина   на   Красной   площади   закрыта...
Предполагается, что его останки увезены из города...
     "Тайм", 17 ноября 1941 г.
     Уинстон  Черчилль:  "Мы  клянемся самим  себе, нашим русским союзникам,
народу США, что мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером".
     Генералиссимус  Чан  Кай  Ши:  "Это очень  важный момент в  нашей общей
борьбе".
     Генерал Шарль де Голль: "Мы достигли как раз того момента, когда прибой
побед повернул в нашу сторону".
     "Тайм"
     Человек  1942  года  --   Иосиф  Сталин,  чье  имя  по-русски  означает
"сталь"...
     Люди доброй  воли  --  Вильям Темпл, архиепископ Кантерберийский; Генри
Джей Кайзер,  промышленник,  выпускающий корабли  "Либерти",  Вендел  Уилки,
совершивший кругосветное путешествие как независимый политик.
     Люди  войны  --  Эрвин  Роммель,   крупнейший  виртуоз  среди   полевых
командиров;
     Федор  фон Бок, достигший  западного берега Волги; лягушконогий Томоюки
Ямашита, выбивший англичан из Сингапура; сербский генерал Дража  Михайлович,
сопротивлявшийся,   когда  сопротивление   казалось   невозможным;   генерал
Эйзенхауэр, высадившийся в Северной Африке; Дуглас Макартур, чье искусство и
отвага подняли его на уровень героя.
     "Гардиан"
     Майор Валентина Гризодубова --  31-летняя  хорошенькая соколиха красной
авиации.  У нее пятилетний  сын, которого она называет "ястребок"... Женские
эскадрильи летают на "харрикейнах" и даже на бомбардировщиках... Нина Ломако
сбила немецкий самолет за месяц до рождения  своей дочери... "Рождественский
фейерверк!" -- восклицает пилот Королевских  военно-воздушных  сил.  Мужчину
могут  теперь  вытеснить  с  любой  работы!  Вот  бы  познакомиться с  этими
девочками!
     "Тайм"
     Рабочие на уральских заводах неделями ждут своей очереди в баню.

        "АТРАКТ IV. ГОЛУБКА-РОССЕТ"

     Являясь снова в  этот мир, Александра хотела бы быть "голубем мира", то
есть летать, планируя и кувыркаясь, над мраморными террасами Александрийской
библиотеки, нежно гукать на  карнизах  поближе к окнам мудрецов и поэтов, то
есть  в  так  называемом  далеком  прошлом.  Вместо  этого  опять,  как душа
Александр Сергеевич однажды удачно сострил, "черт догадал" ее родиться вновь
все в  той  же  стране  россов, да  еще в так  называемом будущем, на  грани
страшных холодов,  где в мутные страшные дни войны  и тюрьмы  не знаешь, что
делать с талантом любви и изящества.
     И все-таки сердчишко ее опять трепетало,  когда она видела  знакомый до
голубиных слез фасад театра  Большого и рядом фасад театра Малого,  квадригу
на крыше, колоннаду,  ступени, по которым когда-то, наездами из  Петербурга,
взбегали милые друзья, юноши  ранней николаевской поры, полные жизни,  идей,
погибли.  Вместо  них  сейчас  быстро двигался в  разные стороны  тип нового
времени:  стриженная  наголо  голова,  лицо  с выпирающими желваками,  узкой
прорезью, странными, то ли угрожающими, то  ли насмерть запуганными глазами.
Нет, к  этим  людям  бежали от кровавого  парижского сброда все  эти Делоне,
Россеты  и  Амальрики.  Далеки, далеки  эти  люди от  обретенной  роялистами
русской буколики!
     Лепясь  к карнизу незнакомого огромного дома  с  выцветшей  и лиловатой
фреской,  которая  как-то  совсем  не  соотносилась с  нынешним кругломордым
типом,  голубица  мечтала  об Александрийской  библиотеке,  о  юношах кружка
"Арзамас", о вальяжно подрагивающих длинных бакенбардах Государя, о натертых
воском полах, шуршащих, сбегающих вниз по  торжественным лестницам хороводах
фрейлин...  Кто-то   посыпал  из  форточки   хлебных   крошек,   она  их   с
благодарностью поклевала, глянула сквозь пыльное стекло в  глубину  комнаты.
Там сидел с остановившимся взглядом стриженный бобриком, длинноносый человек
в зеленом сукне. Вдруг опомнилось: балкон над Ниццей, на нем, спиной к морю,
стоит такой же длинноносый и сутулый, только  с длинными, всегда не идеально
промытыми  патлами --  то  он?  "Уже  не  влюблены  ли  вы в  меня,  Николай
Васильевич?"  Казалось,  он  в  ужасе  сейчас  взмахнет  фалдами  сюртука  и
поднимется над  Ниццей,  и подхватится прочь к голубеющим  холмам  Прованса,
чтобы там где-то  скрыться  в  каменьях,  пряча ноги в  далеко  не идеальных
чулках.  Вместо  этого  он  ринулся мимо нее,  через все комнаты  к  выходу,
застучал  башмаками  по лестнице, две  недели  не  являлся. Любовь журавля и
голубицы казалась несовместимой.
     Голубка-Россет     промурлыкала     длинноносому    гуманисту     нечто
благодарственное, за  крошки белого батона, полученного  по  литеру  "А"  из
межведомственных фондов. С тех пор началась их дружба. Голубка-Россет прочно
обосновалась на этом карнизе, где  можно было  даже прятаться  от  холодного
ветра в горловину  вентиляции.  Длинноносый ни разу не  забыл трижды в  день
подсыпать  из форточки великолепных  крошек.  Он  улыбался неровными зубами,
смешно  вытягивал  губы,  думая,  что  перед  бессловесной  тварью  можно не
стесняться проявлений нежности.
     Голубка-Россет   полюбила  одинокого   человека,   хотя   и  отдавалась
неоднократно голубиному королю всей Театральной площади. Впрочем, ей никогда
не приходило  в голову,  что одно имеет к  другому хоть  малейшее отношение.
Перелетев  площадь  и  приземлившись на ее карнизе, голубиный король сначала
склевывал  все остатки  белых крошек, только потом  уже  начинал ухаживание,
которое  отличалось  продолжительностью  и  куртуазностью.  И,  лишь  только
выполнив ритуал,  начинал бурно теснить  голубку-Россет в угол,  за каменный
столбик, где и брал  ее к  обоюдному удовольствию. Так когда-то влекли ее по
полутемным залам во