-то на Пулково -- здесь, мол,  он,
все  в  порядке!  На  остановке Пулково  ждали  уже два  типуса. Они тоже не
скрывались,  отвечали  на  жестикуляцию из  трамвая  и  смотрели  с  кривыми
улыбками на выходящего профессора.
     В последние дни Пулково стал  жалеть, что не принял приглашения Бо и не
переехал  в  Серебряный Бор.  У него уже не было уверенности, что кто-то  не
проникает без него в его холостяцкую квартиру. Более того, он не мог бы даже
поручиться, что кто-то не ходит по ночам, когда  он спит. Он наталкивался на
шпиков повсюду -- на лестнице, в подворотне, в трамвае, в книжном  магазине,
возле  института  и  внутри института, даже  на концертах  в  консерватории,
которые он  посещал  неизменно  по  абонементу  уже много  лет. Что  делать?
Обратиться в милицию -- смешно, писать жалобу в ГПУ -- унизительно.
     Он  завернул в переулок и сразу увидел возле  дома, прямо под козырьком
матового  стекла,  большой  черный  автомобиль.  На  шоферском  месте  сидел
красноармеец.  "По  мою  душу", --  подумал  он,  и  ему  даже стало  легче:
наконец-то все выяснится. Двое, один в цивильном пальто, другой в форме ГПУ,
вышли из автомобиля.
     -- Профессор Пулково, Леонид Валентинович? -- спросил первый чекист. --
Здравствуйте,  мы  из  ОГПУ. Извольте  ознакомиться,  ордер  на обыск  вашей
квартиры.
     Секунду  подержав выправленный по всей форме ордер в  недрогнувшей (что
это было за странное самообладание?) руке, Пулково вернул его предъявителю.
     -- Что же вы ищете? -- спросил он с улыбкой.
     Второй чекист выпалил с мрачным автоматизмом:
     -- Вопросы задаем мы!
     За спиной  профессора уже стоял красноармеец с увесистым  пистолетом на
поясе.  Джентльменским  жестом Пулково пригласил всех  присутствующих пройти
внутрь.

     Обыск  подходил   к   концу.  Чекист,  копавшийся  в  письменном  столе
профессора, закрыл  все ящики и присоединился к своему товарищу, возившемуся
у высоких  книжных полок. Пулково, как и полагается, с трубкой в зубах сидел
в глубоком кресле. На коленях у него нежился кот.
     С точки зрения кота,  ничего особенного в уютной холостяцкой  квартире,
где,  к сожалению, запах табака  несколько  преобладал над его,  котовскими,
сокровенностями, не происходило. Просто  к  папе  зашли два библиофила. Даже
то, что в дверях истуканом стоял солдат, не казалось коту чем-то особенным.
     --  Ну вот и  все, --  сказал  первый чекист, тот,  что  был в  хорошей
штатской одежде. -- Мы  ничего не изымаем,  кроме  вот  этого. -- Он показал
пальцем на висящую на стене карту Англии с флажками, отмечающими путешествия
профессора.
     -- Да зачем вам она? -- изумился Пулково.
     --  Вам все объяснят позднее. А теперь, профессор, вам придется поехать
с нами.
     -- Прикажете  принимать как арест? --  быстро  произнес  Пулково фразу,
которая все у него вертелась, пока сыщики копались в бумагах и книгах.
     Чекист усмехнулся:
     -- Назовем это "чрезвычайно важной встречей".
     Пулково пожал плечами:
     -- Я могу и не поехать, если это не формальный арест.
     -- Это  исключено, профессор. Вы поедете. --  Чекист нагнулся и снял  с
колен Пулково его роскошного персидского кота.
     Вот этого кот не любил.  Никто, кроме папы, не имел право брать его под
пузик. Он зашипел и царапнул руку  библиофила. Второй чекист, тот, что  имел
одну шпалу в петлице,  снял со  стены  карту Англии и  стал скатывать  ее  в
рулон.  Только  тогда,  при  виде  этого вроде бы вполне  простого действия,
Пулково как-то неадекватно, почти конвульсивно содрогнулся.
     -- У вас есть йод? -- спросил первый чекист, зажимая оцарапанную руку.

     В ранних  сумерках машина  с  Пулково выехала  на кишащую извозчиками и
грузовиками Лубянскую площадь. Печально знаменитое массивное здание  в стиле
конца века приближалось сквозь усиливающийся снегопад. Нынче, в разгар нэпа,
здание это,  в котором когда-то помещалась мирная страховая компания, уже не
наводило  того  ужаса,  как  прежде, в дни "красного  террора"  и  "военного
коммунизма", однако и теперь здание это в обиходе предпочитали не упоминать,
а если и упоминали, то как-то косо, с  двусмысленной  улыбкой,  с мгновенной
неуклюжестью  в  жесте  и  походке,  что,   бесспорно  свидетельствовало  об
укоренившемся  страхе. В пивных под сильным градусом московские  мужики иной
раз толковали о "подвалах  Лубянки", о том, что там и сейчас еще не затихает
мокрая  работа. Ходили по  городу слухи о  трех  жутких  лубянских  палачах,
которых именовали в духе гоголевского Вия: Рыба, Мага и Гель.
     В   интеллигентских  кругах   разное  говорили  о  вновь  выплывшем  на
чекистскую  верхушку  нынешнем   председателе  ОГПУ  Вячеславе  Рудольфовиче
Менжинском.  Известно  было,  что  он   из  семьи  петербургского  сановника
шляхетского  происхождения,  то  есть  как  и предыдущий  --  отколовшийся в
революцию  католик.  В  докатастрофные  времена  отнюдь  не  всегда  он  был
твердокаменным ленинцем, иной раз публиковал даже оскорбительные памфлеты по
адресу вождя  всех  трудящихся,  однако Ленин  именно его за  исключительные
интеллектуальные  способности выдвинул на пост наркома  финансов, а потом за
какие-то  еще исключительные способности -- в президиум Чека, где он и сидел
веселенькие годы, с  девятнадцатого.  О личных  пристрастиях этого  человека
молва  несла  совсем  уж  противоречивые  слухи   --  то  выходил  он  диким
развратником, грозой женщин или мужеложцем, алкоголиком и наркоманом,  а  то
представлялся полным аскетом, едва ли не скопцом, как  и  предыдущий, Феликс
Эдмундович.
     Машина проехала мимо огромных глухих ворот, ведущих во внутренний  двор
Лубянки,  и  остановилась  возле парадного  входа,  что  чуть-чуть  ободрило
Леонида  Валентиновича  Пулково. По знаку сопровождающего  он вылез  наружу,
посмотрел на фасад и произнес с нервным смешком:
     -- Ага, вот она, "Россия"!
     Чекист сзади сухо пресек неуместный юмор:
     -- Это Государственное Политическое Управление.
     -- Только воробьи этого не знают, --  продолжал легковесничать Пулково.
--  Однако  мы,  старые москвичи,  все  еще  помним  ваших предшественников,
страховое общество "Россия".
     -- Следуйте за мной, гражданин Пулково! -- сказал чекист.
     Леонид Валентинович похолодел и  тут  же залился горячей  испариной. Он
вдруг вспомнил, что они  ни разу  не обратились к нему со своим уважительным
"товарищем",   называли  его  только  "профессором",  а  вот   теперь   этот
отчужденный и холодный адрес превратился в  зловещего  "гражданина"; так они
называют   арестованных,   заключенных,   врагов.   Цепляясь   все-таки   за
спасительный юморок висельника, он пробормотал:
     -- Ага, понятно... формулировка, кажется, подходит к завершению...

     "Наверное, отправят  в Соловки, --  думал он,  проходя  в сопровождении
двух агентов  по помещениям "Лубы". --  Там,  говорят,  можно уцелеть, много
интеллигентных людей... Да ведь не  убьют же, в самом деле, не отправят же в
подвал к этим рыбам, магам и гелям".
     Между тем ничего зловещего на первый взгляд  в окружающей обстановке не
было.  Его провели сначала через  огромный вестибюль  с  портретом  Ленина и
пересмеивающейся между собой  охраной, которая не  обратила на профессора ни
малейшего внимания.  Потом они поднялись  один  марш по  роскошной лестнице,
призванной производить солидное впечатление на клиентов "России", и  вошли в
лифт.
     Вместо  ожидаемого подъема лифт  пошел вниз. Душа Леонида Валентиновича
падала камнем в пучины. Значит, все-таки в подвалы? Лифт остановился. Вместо
мрачных  сводов  и  орудий  пытки  Пулково  увидел ярко  освещенный безликий
коридор  с  множеством дверей. Из-за некоторых дверей успокоительно  трещали
пишущие машинки. Вдруг откуда-то  донесся дикий и долгий вопль. Это все-таки
был человек под пыткой. Профессора ввели в другой лифт и на этот раз повезли
наверх.  Наконец,  бледный и  ошеломленный,  он  был подведен  к  большим, с
резьбой дверям мореного дуба.
     В кабинете главы страховой компании теперь вполне  логически размещался
председатель ОГПУ  В.  Р. Менжинский. Пулково увидел мебель красного дерева,
большой персидский ковер, письменный стол, закрытый зеленым сукном, портреты
Ленина и Дзержинского.
     За столом сидел причесанный на пробор интеллигентный  человек. Он встал
как  бы  в  приятном  удивлении,  потом  направился  с  протянутой  рукой  к
вошедшему, вернее, введенному Пулково. Любезнейшим тоном зарокотал:
     --  Очень  рад познакомиться, товарищ Пулково! Спасибо, что приехали. Я
-- Менжинский.
     Пулково пожал  руку  и, не скрывая облегчения,  вынул  платок и  сильно
приложил ко лбу и щекам.
     --  Мне тоже очень приятно, товарищ Менжинский,  -- попытался вспомнить
тот  изначально  спасительный  юморок,  усмехнулся,  но получилось  довольно
жалко. -- Признаться, это был довольно долгий  путь между его "гражданином",
-- он показал глазами на агента, -- и вашим "товарищем".
     Менжинский добродушно рассмеялся:
     --  Наши  товарищи иногда  немного  пережимают. --  Взял профессора под
руку, повел  в  глубину,  доверительно  поделился:  --  Люди  с  героическим
прошлым, но нервы не всегда в порядке.
     Он провел  Пулково в  угол  кабинета,  где  стояли  кресла  и маленький
столик. После этого повернулся к агентам.
     -- Товарищи, почему же вы просто  не объяснили товарищу Пулково, что  я
хочу с ним поговорить? К чему эта таинственность? Ну, хорошо, вы свободны.
     "Об  обыске  затевать  речь,  видимо,  бессмысленно",  --  мелькнуло  у
Пулково.
     Менжинский повернулся к нему.
     -- Присаживайтесь, Леонид Валентинович. Не хотите ли коньяку?
     -- Спасибо. Не откажусь.
     Менжинский разлил коньяк, показал профессору этикетку.
     -- Бывший  "Шустовский",  ныне "Армянский.  Пять  звездочек". По-моему,
бьет "Мартель". Ваше здоровье!
     Сделав большой глоток, он придвинул кресло и улыбчиво смотрел несколько
секунд, как розовеет и возвращается к  жизни лицо его гостя. Затем приступил
к делу.
     -- Много слышал, Леонид Валентинович, о  вашем прошлогоднем путешествии
в Англию. В правительстве считают, что эта поездка принесет пользу советской
науке... В принципе  как раз об  этом, о некоторых  перспективах современной
науки, я и собираюсь с вами поговорить, однако прежде чем начать, я хотел бы
уточнить нашу информацию о ваших встречах там с некоторыми людьми...
     Все  опять  вдруг  рухнуло  внутри  неподвижно  сидящего,  стремительно
каменеющего Пулково. Неужели об ЭТОМ они пронюхали? Да что же в конце концов
в ЭТОМ? Ведь личное же, сугубо частное... Неужели и ЭТО теперь криминал?
     -- Прежде всего с  господином  Красиным, --  продолжал  Менжинский,  не
спуская   с  профессора  холодных,  пытливых,  прямо   скажем,  не  особенно
джентльменских глаз.
     Вздох  облегчения,  вырвавшийся  у  Пулково,  не  прошел  незамеченным.
Кажется,  малейшее подергивание  лицевых  мышц  фиксировалось этим нехорошим
взглядом.
     --  Простите,  Вячеслав  Рудольфович,  вы имеете  в  виду  нашего посла
товарища Красина? Того, что скончался несколько месяцев назад?
     -- Он вовремя скончался, этот господин Красин. Вы понимаете, что я хочу
сказать?
     --  Нет, простите,  решительно ничего не понимаю, да ведь и Красин  уже
был  послом  во  Франции во время моего пребывания. Вот  на обратном пути, в
Париже, я был действительно представлен...
     -- Это нам известно, -- быстро сказал  Менжинский. -- А вот в Англии?..
Во  время  вашего  пребывания  Красин  дважды приезжал в Англию. Он  вас  не
знакомил с какими-нибудь представителями британского правительства?
     -- Как же он мог меня с кем-то знакомить, если я  его  там не видел? --
пробормотал Пулково.
     Менжинский делано засмеялся:
     -- Хорошо отвечаете, товарищ Пулково.
     Пулково вдруг ни к селу ни к городу подумал, что, если бы не революция,
Менжинский  ни  коим  образом  не  стал  бы  главой тайной полиции.  Был  бы
каким-нибудь левым журналистом или биржевым маклером. Может быть,  революция
любого может сделать чекистом?
     --  Ваше счастье,  Леонид  Валентинович, -- легко, дружелюбно продолжал
беседу  Менжинский, --  ваше  счастье, что  вы  не встречались с Красиным  в
Англии, мой дорогой... ни в гостинице по дороге из  Лондона в Кембридж, ни в
клубе "Атенеум"... хорошо, что не встретились нигде, кроме Парижа... где это
было,  сейчас не помню, кажется,  на приеме в полпредстве?... Я  вам немного
приоткрою шторку, если угодно. Видите ли, Красин уже канонизирован, правда о
его британских связях никогда не выйдет на поверхность, а вот тем людям, кто
имел несчастье с ним связаться в этом контексте, наверняка не поздоровится.
     Я  вас  ценю  как  ученого, Леонид  Валентинович.  Немного,  знаете ли,
по-любительски,  интересуюсь  современной физикой. За этой  наукой  будущее.
Очень бы не хотелось, чтобы выдающиеся умы ввязывались в темные политические
дела.  Такие  люди, как Красин и  его  друзья из  британских служб,  вам  не
компания, профессор.
     Вы  уж  лучше держитесь  своей  компании, дорогой.  Ну, вот  дружите  с
Эрнестом Резерфордом и дружите на здоровье... Кстати, расскажите мне о нем!
     Говоря  все это,  шеф могущественной конторы дважды подливал  коньяку и
себе  и  гостю и  не  один  раз отхлебывал.  Пулково  даже  показалось,  что
всепроницающие глаза  покрылись  некоторой пленочкой. Он  стал  рассказывать
Менжинскому о работах  Резерфорда. О чем еще  можно  рассказать  в  связи  с
гениальным ученым, если не о его работах?
     После  первого воспроизведения искусственной ядерной реакции  Резерфорд
уже  не выходит из этой  области.  Он  предсказал существование  нейтрино  и
надеется  поймать эту  частицу  в лабораторных экспериментах. Да, мы хорошие
друзья, Эрнест с симпатией  относится к моим  высказываниям в области низких
температур, к идее высокочастотных разрядов в плотных газах...
     Менжинский  внимательно  слушал,  кивал, потом  вдруг  хлопнул  ладонью
Пулково по колену и пьяно захохотал:
     -- Ну  а как  вам нравится Мейерхольд, Леонид?  Он нас всех одурачил со
своим  Гоголем!  Знаете, вот  отправляюсь, конечно инкогнито, на "Ревизора",
ну,  естественно, отдохнуть,  похохотать...  а вместо  отдыха со сцены  прет
чертовщиной  какой-то,  жуть,  серой  пахнет... Эге,  это  не для  рабочих и
крестьян, как полагаете?
     Не дожидаясь ответа, Менжинский встал и пошел к своему столу. По дороге
он передумал и переменил направление в  сторону  маленькой двери  в  дальнем
углу. Тут его основательно качнуло. Достигнув двери, он обернулся к физику.
     --  Живем, ей-ей,  на  грани  какой-то  мистики,  -- проговорил  он. --
Недавно я читал, что ваш Резерфорд предполагает  планетарное строение атома.
Значит ли  это, что  наша Солнечная система может оказаться просто атомом, а
Земля -- одним из электрончиков?
     -- Это не исключено, -- сказал Пулково.
     -- Ха-ха! -- вскричал Менжинский. -- Впечатляюще!
     Хохоча, он ушел в смежную комнату.
     Несколько минут Пулково сидел в одиночестве, пытаясь собрать убегающие,
словно нейтрино, мысли,  пытаясь понять, что все это значит, и откуда в Чека
вдруг объявился интерес к ядерной физике.
     Менжинский  вернулся  совершенно трезвый -- да и неизвестно, был  ли он
пьян хоть на минуту, не актерствовал ли, -- и сел рядом с Пулково. Несколько
секунд он молча смотрел на него, а потом строго спросил:
     -- Леонид Валентинович, правда ли, что  атомические исследования  могут
привести к созданию всесокрушающего оружия?

     К  ночи  снег  быстро  стаял  под  внезапно приплывшей  в район  Москвы
оттепелью.  Дул сильный южный ветер,  зонты вырывались  из рук. Бо и  Леонид
медленно шли, поддерживая друг друга, по пустынной дачной улице  Серебряного
Бора.
     --  Что же ты ответил ему на вопрос  об атомическом оружии? --  спросил
Градов.
     --  Я сказал,  что  на это уйдет не  меньше столетия,  -- пожал плечами
Пулково.
     Градов усмехнулся:
     --  Большевики  --  странные люди.  Иногда  мне кажется, что  при  всем
материализме их  поступками движет какой-то мистицизм. Чего стоит, например,
бальзамирование  Ленина и  выставление останков на поклонение. Что  касается
времени,  то  они его, сдается мне, запросто делят на четыре. Вот, возможно,
что тебя спасло, Ле, атомическое оружие. Они хотят его  иметь через четверть
столетия...
     Большая фигура в милицейской форме вдруг вылезла из-за забора, нетрезво
качнулась и произнесла, подняв ладонь к козырьку:
     -- Так точно, товарищ профессор! Даешь оружие через четверть столетия!
     --  Слабопетуховский!  -- вскричал  профессор  Градов. --  Что  вы  тут
делали? Опять подслушивали? И почему это на вас милицейская форма?
     Весьма   довольный  произведенным   эффектом,  Слабопетуховский  весело
доложил:
     --  Выписался из  героической РККА и  записался  в героическую милицию,
товарищ  профессор. Агафья  Васильевна не даст  соврать, третий  день  у вас
участковым уполномоченным  на  страже благополучия.  Позвольте задать личный
вопрос. Лишний троячок случайно у вас не завалялся в карманчике пальто?

     В  конце месяца Никита,  Вероника  и  Борис  4  возвращались  в  Минск.
Собственно говоря, возвращались-то только родители, в то время как надменный
младенец, урожденный москвич, совершал свое первое путешествие.
     Среди толкотни и суеты Белорусского вокзала на перроне возле спального,
так  называемого международного, вагона собиралось  семейство Градовых. Мэри
приехала из дома вместе с любимым внуком, чуть позднее прибыл Борис Никитич,
потом сосредоточенно пришагал Кирилл.
     Никита держал на руках Бориса 4. Увесистый крошка чуть посапывал ему  в
щеку, переполняя все существо комдива неслыханной  нежностью.  Агаша, бывший
младший командир, а ныне участковый уполномоченный Слабопетуховский, а также
неизвестный  красноармеец,  присланный  из  наркомата,   завершали  погрузку
багажа.
     -- Почему так  много комсостава  на перроне? -- спросил Кирилл старшего
брата.  На  юном его  лице было  отчетливо написано,  что он-то имеет  право
задать такой вопрос и рассчитывает получить ответ.
     Никита это заявление немедленно прочел и ответил как свой своему:
     -- Большие маневры на польской границе.
     -- Вах,  -- сказала Мэри. -- Дайте мне подержать самого лучшего ребенка
в мире.
     Борис 4 тут же перекочевал к ней, стал сопеть теперь уже ей в щеку.
     -- А где же Вероника? -- спросил Борис Никитич.
     -- Пошла купить  журналов на  дорогу, -- сказал Никита  и  поднялся  на
ступеньку, чтобы сверху  высмотреть в толпе  жену. -- Вон она! Как  всегда в
своем репертуаре -- забыла обо всем на свете!
     Вероника с ворохом  журналов медленно  двигалась  в толпе отъезжающих и
провожающих,  штатских,  военных,  крестьян,   совслужащих.   Погруженная  в
журналы, она ничего не замечала вокруг, даже подозрительно крутящихся вокруг
пацанов-беспризорников.
     Вдруг кто-то из толпы тихо обратился к ней:
     -- Вероника Александровна!
     Она подняла глаза и узнала Вадима Вуйновича. Смуглый, широкий в плечах,
тонкий  в  талии,  больше  похожий на  кавказца,  чем полугрузин  Никита, он
смотрел  на  нее,  не скрывая  восхищения,  вернее, не  в  силах скрыть его.
Казалось,  в  следующую  секунду  он   просто  бросится  к  ней  в  любовном
головокружении.
     Вероника засмеялась:
     --   Вадим!   Вы   меня   напугали!   Шепчет,  как   шпион:   "Вероника
Александровна!"
     Она  уже давно понимала,  какого  рода чувства испытывает  к  ней  этот
человек, и всегда инстинктивно старалась снизить тон, обернуть драматические
страсти-мордасти в легкую веселую двусмысленность.
     --  Простите, я  не  хотел обращаться  к вам, но... но...  --  бормотал
Вадим.
     -- Тоже едите в Минск? -- спросила она. -- Заходите к  нам в купе, мы в
"международном". Познакомитесь с его высочеством Борисом Ч