ч? -- Боря Градов,
упершись локтем в край стола,  склонился плечом в сторону шефа. -- Почему бы
вам  меня туда не взять как стрелка? Вы  же  знаете,  что в  этом  деле я не
посрамлю  ВВС.  Вы  же  знаете,  правда,  видели  ведь,  кажется, как  я  из
полуавтомата сажал, верно? А из маленьких штучек я тоже умею, любой парень в
"диверсионке" вам это бы подтвердил... -- Он сунул руку во внутренний карман
пиджака.
     Народ  за  столом  как-то  забеспокоился. Чемпион нависал  над  хорошим
комплектом закусок, галстук его плавал в бокале с "Боржоми", сквозь  волосы,
упавшие на лицо, пьяным холодным огнем светили на шефа градовские глаза.
     --  Ты что  хуевничаешь?! -- визгливо закричал  через стол Васька. -- А
ну, вынимай, что у тебя в кармане!
     Борис с улыбкой достал и показал всем свой пистолет.
     -- "Вальтер", девять миллиметров, -- шепотом определил Пуссеп.
     --  А  ну,  клади свою пушку  на стол!  --  продолжал визжать сын СССР,
ударил кулаком по столу: -- Разоружайся!
     -- Разоружусь, если вы  мне ответите на один вопрос. Могу я вас считать
своим другом?
     --  Разоружайся  без всяких условий, мудак пьяный! -- Василий Иосифович
встал и отшвырнул стул.
     Боря Градов тоже встал и даже отступил на шаг от стола. Он одновременно
производил три действия: левой рукой -- мягкие,  тормозящие, ну, стало быть,
успокаивающие  движения  в  сторону  совершенно  обалдевшей Майки,  лицом --
пьяное странное сияние в адрес шефа и, наконец, правой рукой с пистолетом --
предостерегающие,  из стороны  в сторону  покачивания в адрес всей остальной
компании:  не  двигаться!  Часть  танцующего  зала,  что видела  эту  сцену,
остолбенела, большинство, однако, продолжало томно кружиться.
     --  Условие  остается,  Василий  Иосифович.  Могу  я  считать вас своим
другом? -- проговорил Борис.
     Это  продолжалось несколько секунд. Из толпы за спиной Бориса стали уже
выделяться несколько боксеров и похожий на мухинский символ  рабочего класса
декатлонист. Сын СССР и сам  был, признаться,  уже основательно пьян. В  нем
закипало  бешенство, но  совсем не в адрес Градова, напротив, к этому идиоту
он  даже   чувствовал  некую  ухмыльчивую  симпатию,  как   к  части  своего
собственного  бешенства,  направленного  не   на  кого-то  и  не  на  что-то
определенное,  а  во всех направлениях. Уже  почти пустившись под  откос, он
вдруг зацепился  за мысль, что теперь тут все зависит от него, что только он
один  может  спасти  ситуацию,  и весь  этот вшивый народ, и всю эту  хуевую
авиацию, и  весь  этот  расхуевейший  спорт.  Тогда  он подавил  закипающее.
Обогнул стол и двинулся прямо к Борьке:
     --  Ну,  допустим,  мы  друзья,  прячь  пушку,  хуй   моржовый!  Пойдем
поговорим!
     "Вальтер"  немедленно  исчез.  Борис  застегивал   пиджак  и   ладонями
забрасывал   назад  волосы.  Василий  Иосифович,  очень  довольный,   жестом
остановил предлагавших  свои услуги  боксеров.  Конструктор  моторов Микулин
громогласно подмазался:
     -- Вот у кого поучиться выдержке!
     В кабинете директора ДК Борис сказал своему "другу", что его двоюродная
сестра похищена Берией. Васька расхохотался:
     -- Ты не одинок в этом городе, ей-ей, не одинок! У Лаврентия дымится на
всех хорошеньких девчонок.
     Борис  возразил, что ему  плевать на  всех  хорошеньких  девчонок, речь
сейчас идет о его двоюродной сестре. Василий Иосифович, должно  быть, знает,
чем  он,  Борис, занимался в Польше, и, если Ёлку немедленно  не  вернут, он
готов  повторить  кое-какие  подвиги.  Сын   вождя  еще  пуще  развеселился.
Воображаю твою встречу с Лаврентием!  Вот уж не знал,  что  ты такой наивный
парень, Борька! Из-за чего вообще-то весь сыр-бор? Ну, потеряла целочку твоя
сестренка,  ну  и  что?  А может  быть,  ей  сейчас  хорошо с нашим очкастым
старпером, откуда ты знаешь?  Лаврентий у нас по  этому делу чемпион во всем
правительстве! Борис шарахнул по директорскому столу, стекло под его кулаком
образовало звезду-дикобраза. Как-то иначе он представлял разговор с другом!
     -- Боюсь, что мне сейчас придется покинуть помещение. Через данное окно
на заданную улицу, как в школе проходили. Уйти с концами в  джунгли большого
города.
     Сын вождя в  ответ шарахнул кулаком по звезде-дикобразу. Осколки стекла
разлетелись, обнажая шулерские записки директора клуба.
     -- Ты на  кого,  ебена мать, Град позорный,  кулаком стучишь? Кто  тебя
чемпионом сделал?
     Они глядели друг на друга в упор, в глаза.
     --  Родина меня чемпионом  сделала,  Коммунистическая  партия,  великий
Сталин, а мне это все сейчас по херу!
     -- По херу тебе все? На Колыму, сука, захотел?
     --  Живым не  дамся,  Василий-как-вас-по-батюшке...  -- Свирепый пьяный
хохот с обеих сторон, лицо в лицо.  -- Не  зря меня кое-чему в "диверсионке"
научили!..
     Сын вождя вдруг выскочил из-за стола, распахнул одно  за другим все три
окна в кабинете.
     -- Ну, давай трезветь, Борис! Давай выкладывай все по порядку.
     Неслыханной молодой  благодатью вошел внутрь мерзости ночной  воздух со
звездами. Через пять минут сын вождя прервал своего чемпиона:
     -- Все ясно. Ты, конечно, понимаешь, Борька, что я -- твой единственный
шанс. Давай  руку, сученок, обещаю тебе  помочь! Мои условия  такие:  сдаешь
лично мне свою пушку и из этой комнаты  не выходишь до  моего возвращения. С
тобой тут посидят три парня. Понятно? Не принимаешь условий, вызываю патруль
и вычеркиваю твое имя на веки вечные из славных дружин ВВС. Понятно?
     Условия были приняты. Василий Иосифович Сталин четким, трезвым, то есть
почти непьяным, шагом прошел через банкетный зал.
     -- Приеду через  час, -- сказал он своей компании. -- Вместе с Борькой,
-- добавил он, бросив взгляд на перепуганное Майкино синеглазие.
     Жена  Василия  Иосифовича,  пловчиха,  в обтягивающем ее дельфинье тело
шелковом платье, бросилась вслед за ним:
     -- Вася, я с тобой!
     Он  сначала  было оттолкнул этот порыв  верности,  но  потом, хохотнув,
подхватил супружницу  под  руку.  Два телохранителя из команды самбистов уже
двигались вслед за ними.
     -- Кто же такой этот Вася? -- приложив ладони к щекам, спросила Майка.
     -- Сын Сталина, -- ответил кто-то.
     -- Ёкалэмэнэ, -- ахнула она.
     В  этом было нечто  несоразмерное. Сыном Сталина  является весь  народ,
гигантское  море голов, но  есть,  оказывается,  еще  одна  голова,  стоящая
отдельно,  личный  сын  Сталина,  плод  его  любовных  утех.  Да  разве  мог
когда-нибудь  Сталин заниматься этим? Майка Стрепетова отняла руки от  своих
ланит, которые полыхали. За  столом все, или, во всяком случае, все мужчины,
смотрели на нее. "Они так все смотрят на меня, -- подумала она, -- как будто
я  имею к ним  какое-то самое прямое отношение. А  ведь среди них есть самые
настоящие старики,  не моложе пятидесяти лет. Вот одна из странностей жизни:
старухи  пятидесяти  лет  не  имеют  к  мальчикам  моего  возраста  никакого
отношения,  в  то  время  как  старики  пятидесяти  лет  почему-то  имеют  к
восемнадцатилетним  девочкам  какое-то  основательное  отношение.  Во всяком
случае, они так смотрят на нас, как будто приглашают куда-то. Экое старичье!
Во всяком случае, вот эти все так смотрят на меня, как будто поиграть хотят.
И даже как бы уверены, что и я не против".
     Один из этих  стариков,  основательный  дядька  с оттопыренными  ушами,
выпяченными  губами, набухшим  выдвинутым  носом и  крошечными,  похожими на
капельки подсолнечного масла глазками, подсел к ней:
     -- А мы ведь с вами так еще и не познакомились, красавица.
     -- Майя, -- пробормотала она.
     -- Миша, -- представился старик и добавил: -- Академик. Генерал.
     Затем он осторожно, ну, скажем, как какую-нибудь рыбу, поднял за локоть
и за кисть ее руку.
     -- Послушайте, пойдемте танцевать, Майя!
     Они танцевали под медленную сладкую музыку из кукольного спектакля "Под
шорох твоих ресниц". При поворотах  старик сильно прижимал к себе полыхающую
тремя цветами спектра девчонку. У него был круглый, но очень твердый живот и
еще некий каменный сгусток ниже. Слегка заплетающимся, экающим  и  мекающим,
языком  он  рассказывал, какая у него шикарная  дача  в  Ялте, куда  хочется
иногда,  девочка моя,  э-э-э, м-э-э, убежать.  Майка вдруг  оттолкнулась  от
футбольного пуза и выскользнула из-под жадной руки.
     -- А пошел ты! -- каким-то скандальным голосом, будто Алла Олеговна  на
кухне,  закричала  она.  -- Где мой Борька?! Куда моего Борьку упрятали?  --
Работая локтями  и плечами и даже иногда бодаясь, девчонка пробивалась через
танцующую толпу.

     Сын вождя направился прямо на так называемую ближнюю  дачу своего отца,
что располагалась по дороге на  Кунцево, в Матвеевской. Он сам  вел открытый
"бьюик".  Женщина-дельфин  любовно  раскинулась  рядом.  На  заднем  сиденье
располагались адъютант  и  два  самбиста. Машина,  не  обращая  внимания  на
светофоры, неслась по осевой. Регулировщики вытягивались по стойке "смирно":
сын едет!  Не прошло и  десяти минут,  как  "бьюик"  подъехал к воротам,  за
которыми невидимая охрана немедленно взяла под прицел всех присутствующих.
     Пока летели со свистом  по ночной Москве, сын вождя совсем отрезвел. На
мгновение в просвистанной  башке мелькнула мысль: "Зачем  я это  делаю? Отец
может  прийти в ярость".  Мысль эта, однако,  как влетела,  так и  вылетела.
Ходу! Он  оставил машину с  пассажирами на площадке у  ворот и  направился к
даче.  "Вася,  причешись!"  -- сказала вслед жена. Между прочим, она  права.
Причесаться  необходимо.  Охрана его сразу узнала.  Дверь  рядом  с воротами
открылась,  и он  прошел на  территорию.  Сразу  же увидел, что  в  огромном
кабинете отца горит свет. Не только  настольная лампа,  но  все  люстры. Так
бывает,  когда собирается узкий круг Политбюро:  Берия,  Молотов, Каганович,
Маленков, Хрущев, Ворошилов,  Микоян. Ну и вляпался: иду стучать на Берию, а
четырехглазый сам у  отца  сидит.  Власик и  Поскребышев  подбежали  еще  на
крыльце:
     -- Василий Иосифович, что случилось?
     --  Мне  нужно повидать отца, -- сказал он, интонацией не давая никаких
шансов на отказ.
     -- Да ведь у нас же заседание Политбюро, Василий Иосифович!
     Он отстранил нажратое на семге и икре пузо генерала:
     -- Ничего, я на минутку!
     Проходя по  комнатам все  ближе  к кабинету, он  увидел  отражающийся в
зеркале ряд  стульев,  на них  сидел ожидающий вызова чиновный народ, в  том
числе  Деканозов,  Кобулов  и  Игнатьев --  бериевская  хевра,  "динамовцы".
Поскребышев забежал вперед и встал в дверях кабинета:
     -- Да ведь нельзя же прерывать, Василий Иосифович!
     Сын вождя нахмурился, произнес с отцовской интонацией:
     -- Перестаньте дурака валять, товарищ Поскребышев!
     Верный страж в ужасе качнулся под волной перегара.
     В кабинете между тем обсуждался довольно важный вопрос --  о поголовном
переселении  евреев в дальневосточную  автономную  республику со  столицей в
Биробиджане.  В  частности,  обсуждались  проблемы  транспортировки.  Лазарю
Моисеевичу Кагановичу как ответственному за пути сообщения -- недаром ведь в
свое  время народ  назвал  его  "железным наркомом"  --  был  задан  вопрос:
достаточно ли будет накоплено к определенному сроку подвижного состава, речь
ведь  все-таки идет о  почти  одномоментной  переброске двух  миллионов душ.
Лазарь  Моисеевич  заверил   Политбюро,  что  к  определенному  сроку  будет
высвобождено достаточное количество вагонов и паровозов.
     --  Ну, а дальше?  --  прищурился на  него Сталин. -- Какие перспективы
развития этого края тебе представляются, Лазарь?
     Он посасывал  пустую трубку: проклятые  врачи  все-таки  настаивают  на
прекращении курения. Массивная физиономия Кагановича  мелко  задрожала,  как
будто он сидел не у старого друга на даче, а в купе поезда на полном ходу.
     -- Я думаю,  Иосиф,  что  трудовые силы еврейского  народа сделают все,
чтобы превратить свою автономную республику в цветущий советский край.
     Сталин хмыкнул:
     -- А что, если они тебя там выберут своим еврейским президентом?
     Все  вожди  хохотнули,  в  том  числе  и  Молотов,  которому  лучше  бы
помолчать:  у всех ведь на памяти, как  его евреечка Полина крутила шашни  с
Голдой Меир и  с разоблаченными сейчас членами Антифашистского комитета, как
она  по  указке "Джойнта" ратовала за то,  чтобы в  Крыму  был создан  новый
Израиль.   Каганович  дернулся   вперед,  как   будто  его  вагон   внезапно
остановился.
     -- Ты  что, Лазарь, уже  шуток не  понимаешь? -- упрекнул  его Сталин и
повернулся  к  Берии:  --  А  как, Лаврентий  Павлович,  по  вашему  мнению,
воспримут эту акцию наши друзья в капиталистическом мире?
     Зампредсовмина и куратор  органов  безопасности был,  очевидно, готов к
такому вопросу, ответил бодро и шибко:
     --  Уверен,  товарищ  Сталин,  что  подлинные  друзья Советского  Союза
правильно поймут действия советского правительства. В свете  приближающегося
раскрытия  зловещей группы  заговорщиков эта акция будет воспринята как меры
по защите  трудовых  слоев  еврейского  народа от  вполне  объяснимого гнева
советских  людей. Таким образом, эта  акция  будет  еще одним подтверждением
незыблемой интернационалистской позиции нашей партии.
     Хорошо, подумал Сталин, очень хорошо размышляет мингрел.
     --  Ну а  какие  меры  вы  примете для разъяснения подлинной сути  этой
интернационалистской акции?
     Берия и к этому вопросу оказался готов.
     --  Мы  сейчас  прорабатываем целую  серию мероприятий, товарищ Сталин.
Есть  мнение  начать  с коллективного письма выдающихся  советских  деятелей
еврейской национальности, которые одобрят...
     В этот как  раз  момент в кабинет  в  буквальном смысле на полусогнутых
вошел   Поскребышев.  Всем  своим   телом  выражая   благоговение  ко   всем
присутствующим,  он прошел к Хозяину и  стал  ему что-то нашептывать на ухо.
Напрягшись  до предела своих немалых возможностей, Берия смог уловить только
"...крайне   срочно...  на   несколько  минут...".  Он   почувствовал  почти
непреодолимую  потребность  выйти  из  кабинета  и  выяснить,  кто  или  что
осмеливается прерывать историческую сессию,  однако  все-таки сумел обуздать
эту потребность, и правильно сделал,  потому что Сам вдруг встал и  вместе с
Поскребышевым вышел из кабинета. Даже не извинился,  подумал Берия,  даже не
посмотрел  на  ведущих  деятелей государства.  Какая бесцеремонность!  Какой
все-таки недостаток воспитания у этого картлийца!
     Сталин вышел в  столовую и увидел стоявшего у окна Василия. В последнее
время стали поступать сигналы -- безусловно, идущие через Берию или с ведома
Берии -- о непомерном пьянстве сына. Якобы частенько голову теряет, дерется,
шляется в непотребном виде. Сейчас Сталин с удовольствием увидел, что слухи,
очевидно,  преувеличены.  Василий  был  трезв  и  строг,  застегнут  на  все
пуговицы,  волосы гладко  причесаны; в общем  и  целом,  неплохой парень. Он
любил сына -- не того,  а этого, то есть того, который не тот, а другой, вот
именно  этот --  и нередко жалел,  что марксистское мировоззрение мешает ему
передать власть по наследству.
     -- Ну, что у тебя стряслось? -- довольно добродушно спросил он.
     В последнее  время  под  давлением проклятых  врачей,  среди которых, к
счастью,  становилось  все  меньше  евреев,  он  бросил  курить  и  увеличил
прогулки.  В результате стало меньше раздражительности, четче обрисовывается
историческая перспектива.
     -- Отец, я знаю, что  тебе  сигналят про меня, -- сказал Василий, --  а
между  тем я  вот сегодня  сам пришел к  тебе с важным сигналом о нездоровой
обстановке...
     Через десять минут  Сталин  вернулся  в  кабинет.  Вожди  за  время его
отсутствия не сказали друг  другу ни  одного  слова: в оцепенении ждали, чья
откроется шкода. Он сел на свое  место, минуту или две копался в  бумагах...
будто  стайка пойманных  птиц  трепетали в  тишине сердчишки вождей... потом
вдруг  отодвинул  все  бумаги, вперился страшным  взглядом  в  залоснившуюся
физиономию Лаврентия, свирепо заговорил по-грузински:
     -- Чучхиани прочи, что ты творишь, подонок?! Работаем над историческими
решениями,  от  которых  счастье человеческое зависит,  а  ты, дзыхнера,  не
можешь свой, хлэ,  грязный шланг  завязать, гамохлэбуло!  А ну,  сними очки,
нечего на меня стеклами блестеть! Немедленно  отпусти эту  девчонку и оставь
всех этих Градовых в покое, дзыхнериани чатлахи!
     Из  всех присутствующих только  Микоян немного  понимал что  к чему. Он
обменялся взглядами  с Хрущевым и прикрыл глаза: дескать, объясню потом. Нам
всем надо было грузинский учить, подумал Никита. Эх, лень российская...
     Обратно  летели  по  той   же  осевой,  на  виражах  дико  раскрывались
московские  панорамы.  Васька  скалился, гордился собой: недавний разговор с
отцом  был  почище  любого испытательного  полета. Пловчиха нежно  шептала в
джугашвилиевское ухо:
     -- Какой ты смелый, как ты ценишь дружбу!
     Он захохотал:
     -- При чем тут дружба? Кого я вместо Борьки Градова выставлю на осенний
кросс?
     На второй день после только лишь описанных событий в своем  кабинете на
площади  Дзержинского  был  найден  генерал-майор Нугзар Сергеевич  Ламадзе.
Простреленной  головою он лежал  на письменном  столе. Вся  правая  половина
обширного зеленого сукна  была  залита  кровью;  посреди стоял  стаканчик  с
великолепно отточенными карандашами. На левой, чистой стороне зеленого сукна
притиснутая  тяжелым мраморным пресс-папье лежала записка с  тремя  словами:
"Больше не  могу".  Пистолет,  из  которого предположительно был  произведен
фатальный выстрел,  со странной  аккуратностью  лежал в мертвой ладони, что,
конечно, могло навести на мысль, что  он был в ладонь эту вложен постфактум.
Экспертиза,  впрочем,  не  проводилась.  Случай  был хоть и  нетипичный,  но
нередкий на площади Дзержинского.

        "АНТРАКТ V. ПРЕССА"

        "ОЛИМПИЙСКАЯ ХРОНИКА"
     "Тайм", 18 февраля 1952 г.
     На  прошлой  неделе  президент  Олимпийского  комитета  Эвери  Брэндидж
согласился с  олимпийскими  лидерами  других  стран  --  лучше  сказать, они
согласились с ним -- в том, что советские спортсмены должны быть  допущены к
соревнованиям  в  Хельсинки.  "Для  ребят  будет  неплохо   выбраться  из-за
"железного занавеса", -- сказал он. -- Иногда  при таких обстоятельствах они
не возвращаются домой..."

     "Тайм", 28 июля 1952 г.
     Президент  Финляндии Паасикиви  объявил открытыми  XV Олимпийские  игры
нашей эры.  Знаменитый финский  атлет Пааво  Нурми зажег  олимпийский огонь.
Русские участвуют в соревнованиях впервые после Олимпийских игр 1912  года в
Стокгольме.
     Двукратный  чемпион   Олимпиады,  капитан  чехословацкой  армии   Эмиль
Затопек,  бежит свою дистанцию с искаженным лицом  и руками, вцепившимися  в
живот, как будто пытаясь побороть извержение кислых яблок...
     Американские и русские яхты пришвартованы  в яхт-клубе Ниландсак. Вчера
две команды встретились на пирсе.  Русские уставились на  американцев, те на
них. Разошлись в полном молчании...
     Русские   официальные   лица   презрели   олимпийскую   деревню.    Они
расквартировали своих спортсменов и спортсменов  стран-сателлитов в 12 милях
от  их  западных  соперников,  неподалеку  от  своей военно-морской  базы  в
Поркала...

     "Лайф"
     На  удивление  всем,  русские спортсмены  вдруг начали  демонстрировать
дружелюбие и веселый  нрав: смеются, дурачатся, объясняются на пальцах. Один
советский пловец так сказал об этих странностях: "Мы здесь с миссией мира".

     "Советский спорт"
     XV Олимпийские игры.  Триумф  советских  гимнастов.  Абсолютный чемпион
Олимпиады  В.Чукарин сказал:  "Победа наших гимнастов  убедительно  доказала
превосходство  советской  школы.  Советский  стиль,  строгий  и   четкий,  с
тщательно отработанными э