, спину. Синяков не перечесть, однако, на диво,
все кости были целы. Острые боли в верхней части спины  свидетельствовали,
что она либо ушибла позвоночник,  либо  защемила  какие-то  нервы.  Прочее
вылечить будет легко. Когда обнаружилось, что  тело  ее  более  или  менее
уцелело, дух сразу взыграл. Николь принялась  обследовать  свои  владения.
Она упала внутрь глубокой и узкой прямоугольной ямы.  Шесть  шагов  вдоль,
полтора - поперек. Фонариком и рукой она определила  глубину  ямы:  метров
восемь с половиной.
   В пустой яме лишь в одном углу были свалены  горкой  куски  металла  от
пяти до пятнадцати сантиметров длиной. Николь внимательно  разглядела  их,
посвечивая фонариком, - около сотни кусков разного вида: прямые и длинные,
кривые,   сочлененные.   Они   напомнили    Николь    железный    лом    с
металлообрабатывающего завода.
   Стенки ямы оказались отвесными. На ощупь Николь решила, что материал их
представляет нечто среднее между металлом и камнем. Они были  холодными...
очень холодными.  Никаких  трещин,  складок,  за  которые  можно  было  бы
уцепиться, поставить ногу, ничто не позволяло надеяться, что отсюда  можно
вылезти.  Она  попыталась   порезать   поверхность   своими   медицинскими
инструментами и не смогла оставить даже царапины.
   Разочарованная Николь отправилась к куче. Надо было посмотреть,  нельзя
ли  приспособить  куски  металла  в  качестве  какой-нибудь  опоры,  чтобы
подняться до места, откуда уже можно вылезти наверх самостоятельно. Ничего
вдохновляющего. Металлические куски оказались короткими и  тонкими.  Объем
кучи свидетельствовал, что опереться на нее никак не удастся.
   Слегка перекусив,  Николь  еще  более  приуныла.  Она  вспомнила,  что,
прихватив с собой лишнее медицинское оборудование для Такагиси, мало взяла
пищи и воды. Даже если экономить, воды хватит на день, а пищи -  не  более
чем на тридцать шесть часов.
   Она посветила фонариком в крышу амбара. Луч отразился  от  крыши.  Этот
вид напомнил ей о событиях, предшествовавших  падению.  Николь  вспомнила,
насколько громче сделался  сигнал  тревоги,  едва  они  вышли  из  амбара.
"Отлично, - подумала она в отчаянии, - сюда радиоволны  пройти  не  могут.
Неудивительно, что меня не слышат".


   Николь заснула - ничего другого не оставалось. Восемь часов  спустя  ее
пробудил  кошмар.  С  отцом  и  дочерью  она   сидела   в   очаровательном
провинциальном ресторанчике где-то во Франции. Был  великолепный  весенний
день. Николь разглядывала цветы в садике возле ресторана. Пришел официант,
поставил перед Женевьевой тарелку тушеных в масле и травах  улиток,  подал
Пьеру целую горку цыплятины с грибами и винным соусом. Потом  улыбнулся  и
ушел. До Николь вдруг дошло, что для _нее_ ничего не осталось...
   Ей не приходилось еще по-настоящему голодать. Даже во время поро, когда
львята утащили ее еду, Николь не  пришлось  ощутить  голода  во  всей  его
тяжести. Перед тем как заснуть, она сказала себе, что будет экономить еду,
но тогда голод еще не мучил ее. Теперь же дрожащими руками она  полезла  в
пакет с едой и едва не съела все сразу. Завернула скудные остатки,  сунула
в какой-то  карман  и  спрятала  лицо  в  ладонях.  Потом  разрешила  себе
поплакать - впервые после падения, подумать, что смерть от голода  -  злая
смерть. Попыталась представить, как будет терять  силы  и  наконец  умрет.
Постепенно ли будет слабеть она, ощущая  ужас  неотвратимости?  "Пусть  же
смерть придет сразу", - проговорила Николь,  оставив  всякую  надежду.  Во
тьме светились только цифры на ее часах,  отсчитывавших  последние,  самые
драгоценные минуты ее жизни.
   Прошло несколько часов. Николь  слабела  и  приходила  во  все  большее
отчаяние. Она сидела в углу ямы, склонив голову. И когда была  уже  готова
полностью сдаться и смириться с неизбежностью смерти, внутри нее ожил иной
голос - уверенный, оптимистичный, - отказавший ей в праве на поражение. Он
говорил: _каждая_ минута жизни бесценна,  бесценна  и  изумительна...  Нет
чуда во всем  мироздании  превыше,  чем  просто  осознавать  себя.  Николь
вздохнула, медленно и глубоко, открыла глаза. "Если я умру здесь,  сказала
она себе, так по крайней мере с elan" [разбег, порыв, стремление (франц.);
здесь - сопротивляясь]. Она решила, что  в  оставшееся  время  постарается
припомнить все значительные события своей тридцатишестилетней жизни.
   Надежда на то, что ее спасут, еще  не  оставила  Николь.  Но  она  была
практичной женщиной, и логика подсказывала, что жизни ей  отведено  скорее
всего не более нескольких часов. Неторопливо блуждая  в  глубинах  памяти,
Николь поплакала, не  сдерживая  себя,  проливая  прежние  слезы  счастья,
сладкие и жгучие, отдавая себе отчет в том,  что  в  последний  раз,  быть
может, погружается в воспоминания.
   Она наугад  блуждала  в  них  -  заново  переживала,  не  обобщала,  не
взвешивала, не сопоставляла. Просто переживала  в  том  порядке,  в  каком
приходили к ней события, преобразуя их и обогащая нынешним опытом.
   Особое место в памяти занимала  мать.  Та  умерла,  когда  Николь  было
только десять, и теперь вспоминалась королевой или богиней.  Анави  Тиассо
действительно была по-королевски прекрасна -  угольно-черная  африканка  с
немыслимой статью.  Воспоминания  о  ней  были  озарены  мягким,  ласковым
светом. Она вспомнила, как в гостиной их дома в Шилли-Мазарин мать  жестом
подзывала ее к себе на колени. Вечером  перед  сном  Анави  всегда  читала
дочери какую-нибудь книгу, чаще всего это были сказки о  принцах,  замках,
прекрасных и счастливых людях, преодолевающих  любые  преграды.  Сочный  и
мягкий голос матери...  Потом  она  пела  Николь  колыбельную  и  веки  ее
тяжелели и тяжелели.
   Воскресные  дни  в  ее  детстве  всегда  были  особенными.  Весной  они
отправлялись в парк и играли  на  просторных  травянистых  лужайках.  Мать
учила Николь бегать. Кроха никогда не видела, чтобы  кто-нибудь  бежал  по
этим лугам с той же грацией, что и ее мать, бывшая в молодости  спринтером
международного класса.
   Конечно, во всех подробностях помнила Николь  и  совместную  поездку  в
Республику Берег Слоновой Кости - на поро. Тогда в Нидугу перед церемонией
мать просиживала рядом с ней Долгие  ночи.  Долгие  тревожные  ночи,  пока
девочка боролась  со  страхами.  И  каждый  день,  спокойно  и  терпеливо,
отвечала на все вопросы дочери и старательно напоминала,  что  много-много
девочек без особых трудностей прошли этот обряд.
   Самые  нежные  воспоминания  об  этом  путешествии  оживили  в   памяти
гостиничную комнату в Абиджане в ночь перед их отлетом в Париж. О поро они
с матерью переговорили только потом, часов через тридцать после того,  как
Николь вместе с другими девочками прошла весь обряд.  Анави  еще  даже  не
похвалила ее. Правда, Омэ и деревенские старейшины намекнули Николь, что в
ней есть  нечто  исключительное,  однако  для  всякой  семилетней  девочки
похвала матери куда важнее. И перед обедом Николь набралась храбрости.
   - Я все сделала правильно, мама, - робко спросила малышка, - ну там, на
поро?
   Анави залилась слезами.
   - Правильно! Правильно! -  и,  обняв  длинными  гибкими  руками  дочку,
подняла ее над полом. - Родная ты  моя,  -  сказала  мать,  высоко  подняв
девочку над головой, - я едва не лопаюсь от гордости. - Николь упала ей на
грудь, и они обнимались, смеялись и плакали... целых пятнадцать минут.


   Николь распростерлась на спине на  дне  ямы,  вызванные  воспоминаниями
слезы стекали из уголков глаз прямо в уши. Целый час она думала о  дочери,
начиная от самых родов переживала все основные  события  жизни  Женевьевы.
Вспоминала их совместную поездку в Америку на каникулы три  года  назад...
Женевьеве тогда еще не было одиннадцати. Как близки они были  друг  другу,
особенно в тот день, когда сходили  по  Южно-Кайбабской  тропе  в  Большой
Каньон. Николь с Женевьевой  останавливались  возле  каждого  придорожного
знака, изучая следы, оставленные  двумя  миллиардами  лет  на  поверхности
Земли. Перекусили, разглядывая с вершины иссохшее плато Тонто. В  ту  ночь
мать и дочь постелили себе рядышком возле могучей реки Колорадо. Говорили,
делились мечтами и всю ночь держались за руки.
   "Я бы не поехала тогда, если бы не ты, - перешла  Николь  к  мыслям  об
отце. - Только ты понимал, как  мне  это  нужно".  Отец  Николь,  Пьер  де
Жарден, был  ее  другом,  наперсником,  наставником...  и  самой  надежной
опорой. Он был рядом с момента рождения и в любой важный момент ее  жизни.
Именно о нем она тосковала, лежа в яме внутри инопланетного корабля. С ним
и только с ним хотела она говорить... последний раз в жизни.
   Воспоминания об отце не сохранили каких-нибудь особенно ярких  событий,
хотя в мыслях Николь Пьер де Жарден  присутствовал  в  каждом  событии  ее
жизни. Не все они были счастливыми. Она забыть не могла, как вместе с  ним
молча давилась  слезами  в  саванне  невдалеке  от  Нидугу,  пока  догорал
погребальный костер Анави. Николь помнила его руки на своих плечах,  когда
она безутешно рыдала, в пятнадцать лет проиграв в национальном конкурсе на
роль Жанны д'Арк.
   Так и жили они парой в Бовуа, поселившись там через  год  после  смерти
матери, до того как Николь окончила третий курс Турского университета. Это
была  идиллия.  Прикатив  на  велосипеде  из  школы,  Николь  бродила   по
окружавшим их виллу лесам. Тем временем Пьер писал в кабинете свои романы.
Вечерами Маргарита звонила в колокольчик, приглашая их к обеду, прежде чем
отправиться на своем велосипеде в Люин - к мужу и детям.
   Летом Николь с отцом путешествовали по Европе,  посещали  средневековые
города и замки - места действия  его  исторических  романов.  Об  Алиеноре
Аквитанской и ее муже Генрихе Плантагенете  Николь  знала  больше,  чем  о
любом из действующих политических  деятелей  Франции  и  Западной  Европы.
Когда в 2181 году Пьер завоевал премию имени  Мэри  Рено  за  исторический
роман, он взял ее в Париж на церемонию вручения награды. В сшитой  на  нее
портным белой юбке и подобранной с  помощью  отца  блузке,  она  сидела  в
первом ряду и слушала, как  оратор  расписывал  аудитории  достоинства  ее
отца.
   Николь до сих пор еще помнила отрывки из  благодарственной  речи  отца.
Закончил он так: "Меня часто спрашивают, обладаю ли я  какой-то  особенной
мудростью, которой хотел бы поделиться с последующими поколениями.  -  Тут
он посмотрел прямо на нее. - И  своей  бесценной  дочери  Николь,  и  всем
молодым людям мира я могу сказать лишь одну простую вещь. В своей жизни  я
нашел только две ценности: знания и любовь. Ничто, кроме них, - ни  слава,
ни власть, ни достижения - сами  по  себе  не  имеют  столь  непреходящего
значения. Но, когда жизнь кончается, тот, кто знал, тот, кто любил,  может
сказать - я был счастлив".
   "И я была счастлива, - говорила себе Николь, и слезы струились по лицу.
- Ты дал мне счастье. И ни разу не  подвел  меня.  Даже  в  самый  трудный
момент". Тут память Николь, как и следовало  ожидать,  обратилась  к  лету
2184 года, когда ее жизнь так понеслась вперед, что она едва  успевала  за
нею. За какие-то шесть недель Николь завоевала золотую олимпийскую медаль,
завершила недолгий, но бурный роман с  принцем  Уэльским  и  вернулась  во
Францию, чтобы сообщить отцу о своей беременности.
   Основные события тех дней Николь  помнила  так,  словно  они  случились
только вчера. Никогда в жизни она не ощущала такого счастья  и  ликования,
как в тот момент, когда стояла на  верхней  ступени  пьедестала  почета  в
Лос-Анджелесе с золотой медалью на груди. Сотня  тысяч  людей  восторженно
ликовала. Это был ее день. С неделю мировая пресса  носилась  с  ней.  Она
появлялась на первых страницах газет, о  ней  упоминали  в  каждом  важном
спортивном обзоре.
   А по окончании последнего  интервью  в  телестудии  возле  олимпийского
стадиона  ей  представился  молодой  англичанин.  Он   назвался   Дарреном
Хиггинсом и вручил ей конверт, в котором оказалось  приглашение  отобедать
не с кем иным, как с  принцем  Уэльским,  человеком,  которому  предстояло
стать Генрихом XI, королем Великобритании.
   "Это было чудо, - вспоминала Николь тот обед, забыв на  время  о  своем
отчаянном положении. - Генри был просто очаровательным. И два дня  прошли,
как сказка". Но проснувшись через тридцать девять часов в спальне принца в
Уэствуде, она обнаружила, что  сказка  окончилась.  Ее  принц,  еще  вчера
внимательный и пылкий, хмурился и явно сердился. И пока  неопытная  Николь
тщетно пыталась понять, что же случилось, до  нее  постепенно  дошло,  что
полету фантазии настал конец. "Знаменитость дня, -  вспоминала  она,  -  я
нужна была ему  лишь  ради  легкой  победы.  Но  постоянных  отношений  не
заслуживала".
   Последних слов принца, сказанных ей в Лос-Анджелесе,  Николь  не  могла
забыть. Она поспешно собиралась, а он кружил возле нее, не понимая  причин
расстройства. Она не отвечала на его вопросы и уклонялась от  объятий.  "А
чего ты хотела? - наконец спросил он с явным недоумением. - Николь,  нужно
трезво смотреть на вещи. Должна  же  ты  понимать,  что  британский  народ
никогда не примет темнокожую королеву".
   Николь сбежала, прежде чем Генри увидел ее слезы. "Так вот, дорогая моя
Женевьева, - сказала себе Николь на дне ямы, - из Лос-Анджелеса я уехала с
двумя новыми сокровищами - золотой олимпийской медалью и еще не родившейся
девочкой". Ее мысли быстро пробежали последующие недели, тревогу, тоску...
наконец она набралась храбрости переговорить с отцом.
   - Я... я не знаю, что теперь делать, -  говорила  она,  смущаясь  в  то
сентябрьское утро в гостиной их виллы. - Я знаю, что  ужасно  разочаровала
тебя - и сама разочаровалась в себе, - но хочу спросить,  можно  мне  пока
остаться здесь и попытаться...
   - Конечно, Николь, - отвечал отец. Он молча плакал, слезы на  его  лице
Николь видела впервые после смерти матери. - Мы все сделаем так, как надо,
- проговорил он, прижимая ее к себе.
   "Мне так повезло, - вспоминала Николь. - Он все понимал.  И  не  подвел
меня. И ничего не спрашивал, когда я  объяснила  ему,  что  отцом  ребенка
является Генри и что я не хочу, чтобы об этом кто-нибудь знал, в том числе
сам ребенок и Генри. Он пообещал мне хранить тайну и сохранил".
   Внезапно вспыхнул свет, и Николь поднялась, чтобы заново обозреть  свою
тюрьму. Только середина ямы была освещена целиком.  Оба  края  терялись  в
тени. Невзирая  на  ее  положение,  она  ощущала  неожиданную  легкость  и
бодрость.
   Николь поглядела на крышу амбара - в неописуемые небеса Рамы.  Она  уже
подумывала об этом и, повинуясь внезапному импульсу, опустилась на  колени
посреди своей ямы, чтобы помолиться впервые  за  двадцать  лет.  "Боже,  я
знаю, что опоздала, но спасибо Тебе за мать, за отца и за дочь. Спасибо за
все чудеса этой жизни. - Николь поглядела на потолок, она улыбалась, глаза
ее блестели. - А теперь прошу Тебя, помоги мне".



        38. ГОСТИ

   Крошечный робот выехал на свет и обнажил меч. Английская  армия  пришла
под Гарфлер.

   Что ж, снова кинемся, друзья, в пролом,
   Иль трупами своих всю брешь завалим!
   В дни мира украшают человека
   Смирение и тихий скромный нрав.
   Когда ж нагрянет ураган войны,
   Должны вы подражать повадке тигра...
   [У.Шекспир. Генрих V]

   Так уговаривал своих солдат  Генрих  V,  новый  король  Англии.  Николь
улыбалась, слушая. Почти целый час  Уэйкфилдов  принц  Хэл  повествовал  о
юношеских беспутствах, о битвах против Хотспера  и  прочих  мятежников,  о
своем восшествии на английский престол. Николь лишь однажды - годы назад -
читала трилогию о  Генрихе  IV,  Генрихе  V  и  Генрихе  VI,  однако  этот
исторический период знала хорошо в связи со своим вечным интересом к Жанне
д'Арк.
   - Шекспир сделал из тебя совершенно  другого  человека,  -  проговорила
она, чтобы нажать стерженьком в прорезь "Выкл". - Ты, конечно, был воин, с
этим никто не спорит, но  и  хладнокровный,  и  бессердечный  завоеватель.
Нормандия истекала кровью под твоим игом. Ты едва не погубил Францию.
   Николь нервно рассмеялась. "Готова, - подумала она,  -  разговариваю  с
бесчувственным   керамическим   принцем-роботом    ростом    в    двадцать
сантиметров". Она вспомнила то безнадежное состояние, в котором  пребывала
час назад, пытаясь придумать способ спасения. Время уходило безвозвратно -
ощущение это усилилось после предпоследнего глотка воды. "Ладно, -  решила
она, вновь поворачиваясь к принцу Хэлу. - Уж лучше слушать его, чем жалеть
себя".
   - Ну что вы еще умеете, мой маленький принц? - спросила Николь.  -  Что
будет, если я вставлю эту булавку в прорезь "Р".
   Робот ожил, сделал несколько шагов и приблизился к ее левой ноге. После
долгого молчания он заговорил, но  не  актерским  голосом,  как  во  время
предыдущих сценок, а с британскими интонациями Ричарда Уэйкфилда.
   - "Р" - значит разговор, мой друг,  и  мой  репертуар  весьма  обширен.
Однако я буду молчать, пока ты не заговоришь.
   Николь рассмеялась.
   - Отлично, принц Хэл, - сказала она,  подумав,  -  расскажите  о  Жанне
д'Арк.
   Помедлив, робот нахмурился.
   - Это была колдунья, моя милая леди, за это ее и сожгли в  Руане  через
десять лет после моей смерти. В годы  моего  правления  был  покорен  весь
север Франции. А ведьма-француженка, объявившая себя Божьей посланницей...
   Николь вздрогнула и отвлеклась - над ними пронеслась тень.  Над  крышей
амбара, кажется, что-то промелькнуло. Сердце ее забилось.
   - Здесь. Я здесь! - изо всех сил закричала она; под  ногами  принц  Хэл
бубнил о том, как печально  сказался  успех  Жанны  д'Арк  на  судьбе  его
завоеваний во Франции. - Истинно по-английски, - проговорила Николь, вновь
вставляя стерженек в прорезь.
   И вдруг густая тень закрыла всю яму. Николь поглядела наверх  и  сердце
ее ушло в пятки. Прямо  над  ямой  било  крыльями  огромное  птицеподобное
существо. Николь отшатнулась и непроизвольно  вскрикнула.  Опустив  шею  в
яму, существо разразилось последовательностью звуков - хриплых, но  слегка
музыкальных. Николь застыла без движения. Существо снова  повторило  почти
те же звуки, потом попыталось - безуспешно,  поскольку  мешали  крылья,  -
проникнуть в глубь узкой ямы.
   Оцепенение  от  ужаса  уступило  место  обычному   страху,   и   Николь
разглядывала огромное летающее создание. Его лицо, на котором два  голубых
глаза были окружены бурыми  кругами,  скорее  напомнило  ей  птеродактиля,
которого Николь видела  в  Национальном  музее  естествознания  в  Париже.
Длинный клюв загибался книзу. Во рту не было зубов, а две лапы - по  обоим
бокам тела - были снабжены пятью острыми когтями.
   Николь подумала, что масса подобного создания  должна  достигать  сотни
килограммов. Все его тело, за исключением физиономии  и  клюва,  когтей  и
кончиков крыльев, было покрыто плотным черным пушком, скорее  напоминавшим
вельвет. Когда птицеподобное существо сообразило, что не может  проникнуть
внутрь, оно издало два отрывистых звука, взмыло вверх и исчезло. Николь не
шевельнулась и через  минуту  после  его  исчезновения.  А  потом  села  и
попыталась собраться с мыслями. Выделившийся при испуге адреналин все  еще
курсировал в теле. Она попыталась рационально обдумать  увиденное.  Сперва
решила, что это просто биот - подвижное создание,  подобное  тем,  которые
уже  случалось  обнаруживать  на  Раме.  "А  если  это  биот,  то   весьма
совершенный". Она представила себе другие виденные  ею  биоты:  крабов  из
Южной полусферы, разнообразные создания, запечатленные первой  экспедицией
на Раму. И не могла убедить себя в том, что видела биота - что-то  было  в
глазах птицы.
   Вдалеке захлопали крылья, и тело  Николь  напряглось.  Она  забилась  в
темный угол - свет опять перекрыло огромное тело. Нет, их теперь оказалось
двое, второе существо было значительно больше. Зависнув  над  ямой,  новая
птица