ленно вижу этот портрет, а то, что у меня получилось, не совсем меня удовлетворяет. И не бойтесь меня, я неопасный.
     - Я и не боюсь. Идемте!
     Я показала ему мое черное платье.
     - Так, а эту пелеринку можно убрать? Да? Отлично. Наденьте, я посмотрю!
     Я пошла в ванную и надела черное платье, купленное Лаурой. Но я все равно его любила.
     - Это именно то, что надо! - закричал Тарас. - Именно то! У вас дивные волосы, вы их завиваете или сами вьются?
     - Сами.
     - Восхитительно! Идемте!
     - Куда?
     - Да ко мне же! Я буду вас снимать, а потом приедет Эмма! Может, я еще устрою вашу судьбу! И не смейтесь! Я приношу удачу своим моделям, имейте это в виду!
     - Будем надеяться.
     И я пошла с ним. Он долго меня мучил, извел, наверное, две пленки, и, когда я уже падала от усталости, он вдруг сказал:
     - Все, хватит! Я, кажется, доволен. Хотите сказочную яичницу?
     - Хочу!
     Яичница и впрямь оказалась сказочной, тем более что запивали мы ее все тем же кахетинским. Но странное дело, я вдруг отчетливо поняла, что с того момента, как Глеб вернулся из Италии, я живу какой-то двойной жизнью, вернее, словно бы наблюдаю собственную жизнь со стороны. И как будто эта жизнь немного не моя... Вероятно, отсюда и это непреходящее ощущение ее банальности, вторичности, как будто я все это уже где-то видела. Дежа вю. Героиня романа, одинокая, попадает в мастерскую художника, вернее, фотохудожника, и теперь с ней должны произойти какие-то волшебные превращения: из гадкого утенка, то есть чувырлы, - в принцессу. К тому же на горизонте маячит обязательный в таких случаях богатый поклонник, да еще наследство... Только страх за бабушку да острая боль от невозможности ее увидеть не вписывались в общую картину. Они были настоящими. Конечно, я уверена, что никакой портрет на обложке не появится, как и на цветной вкладке, да и зачем мне это? Чтобы пальцами на улице тыкали? То есть, конечно, если Глеб обнаружит такой портрет, это будет приятно, впрочем, я ведь не увижу его лица в тот момент, а раз так, то на фиг это нужно?
     - О чем задумались? - прервал мои размышления голос Тараса.
     - Да так...
     В дверь позвонили.
     - Это Эмма!
     Эмма оказалась женщиной лет сорока, одетой явно очень дорого, но довольно безвкусно. И это тоже показалось мне очередной банальностью. Голос у нее был низкий, прокуренный, а лицо красивое и располагающее.
     - Эмма, знакомься, это Саша, Александра Андреевна. А это Эмма Вячеславовна.
     - Давай без отчеств, ну их к бесу, так проще.
     Согласна? И без выканья. На "ты"! Годится?
     - Вполне, - кивнула я. Она мне понравилась.
     - Значит, так, Тарас тут наговорил небось, какие дерьмовые книжки я пишу и все такое прочее? Я знаю, что пишу плохо, никуда не денешься. Но уже без этого не могу, понимаешь? Этот лысый козел говорит, что я графоманка. Но, в конце концов, это мои проблемы. Короче, первый роман я написала про себя. Как я начинала свой бизнес, как меня кинули первый раз, как чуть не убили, как потом просто взяли и отобрали мое кровное дело... Одним словом, про все написала: как ребенка рожала, как мужики меня предавали... Момент такой в жизни настал, что, кроме этого писания, мне себя занять нечем было. Потом все опять пошло в гору, а роман-то уже написан. Я не привыкла, чтобы добро пропадало! Взяла и отнесла в одно издательство. Мне там объяснили, что к чему, ну я и предложила им бабки, чтобы наняли человека... Так и сделали. И роман неожиданно здорово пошел. Тогда я второй написала. А они говорят, давай мы тебя раскрутим - будешь известная писательница. Это ведь интересно, такая фенечка - успешная бизнес-леди пишет популярные романы. Но под эту фенечку они с меня много чего содрать хотят. А тут еще мужик, который меня переписывал, возьми да помри. Значит, надо нового искать, а мне, понимаешь, неохота, чтобы об этом разговоры шли. К тому же из денег, что я за это платила, тому мужику хорошо если десятая часть доставалась. Ну я и подумала, вот бы найти такую женщину... Тарас говорил, что тебе вроде и жить негде, и бабки нужны, правда?
     - Правда.
     - А ты бы взялась?
     - Попробовать надо.
     - Это само собой. Но если ты мне подойдешь, я тебе райскую жизнь организую. Сиди и работай. На всем готовом, и еще деньги откладывай в банк. Поди кисло?
     - Совсем не кисло!
     - Тогда так. Я принесла тебе на пробу первую главу. Тут сто страниц. Можешь сокращать, если надо. Вообще делай что хочешь, только сюжет не трогай. Если будут вопросы, обсудим. А пока я на несколько дней уезжаю. Точнее, на неделю. Сколько успеешь к моему приезду, покажешь. И мы все решим.
     - Эмма, а у вас...
     - У тебя.
     - Хорошо, у тебя уже весь роман написан?
     - Да.
     - Мне бы надо было весь его прочитать сначала, а потом уж править, а то мне что-то покажется неважным, я это вычеркну, а потом выяснится, что это и есть самое главное.
     - О! Мне нравится ход твоих мыслей. Но уж сейчас давай как есть. Правь только стиль, я потом погляжу, и мы обо всем договоримся.
     Она протянула мне умопомрачительно элегантную папку.
     - Ты вообще-то когда-нибудь такими делами занималась?
     - Нет.
     - Молодец, честная баба, это мне нравится. И вообще, ты мне нравишься, с тобой, наверное, можно иметь дело. Язык за зубами держать умеешь?
     - Ода!
     - Тогда нет вопросов. Давай, Александра, трудись! А я поеду, дел невпроворот. Тарас, если у нас сладится, с меня ящик шампанского.
     И она ушла.
     - Если ты с этим дерьмом справишься, еще спасибо мне скажешь. Эмма баба хорошая, хоть и с придурью.
     - Хотелось бы справиться, такая работа меня устроила бы, во всяком случае пока.
     - Пока - что?
     - Пока не придумаю что-то другое.
     - Только не делай ставку на Шурика, очень тебе советую.
     - Спасибо, учту.
     - Чудачка, я же тебе добра желаю. А ты обиделась.
     - Я даже не думала обижаться. Ну мне пора, хочу посмотреть рукопись.
     - Не терпится?
     - Именно!
     - А может, завтра с утречка? А сегодня могли бы закатиться с тобой куда-нибудь.
     - Нет, Тарас, спасибо вам за все, но мне пора.
     - Проводить?
     - Не стоит, сейчас светло.
     Мне действительно не терпелось заглянуть в рукопись Эммы. Но пока я шла к себе, в голове вертелась мысль: я же могу теперь не работать, с такими-то деньгами! Даже если положить в банк под самый маленький процент, все равно в месяц, наверное, будет набегать сумма, вполне достаточная для безбедной жизни. А на квартиру я заработаю, чтобы бабушкины деньги пока не только не тратить, но, возможно, и приумножить, если буду жить на всем готовом у Эммы и еще что-то получать. И только уже у подъезда я вдруг подумала: глупости, так не бывает!
     Просто не может быть, чтобы у меня были такие деньги. Но в сумке лежала распечатка...
     От первой же страницы у меня заболела голова.
     Текст был поистине чудовищный, какой-то топорный и к тому же безграмотный. По-моему, из этого просто нельзя ничего сделать. Но ведь кто-то что-то с этим делал, почему же я не могу? Я должна, я просто обязана с этим справиться. Я не без труда продралась сквозь двадцать пять страниц. С грехом пополам различила какие-то сюжетные нити. Особенно жутким и неестественным был диалог. Я попробовала его немного причесать, сделать менее вульгарным и более натуральным. И, кажется, у меня это получилось, во всяком случае, уже можно было что-то понять. Но ясно было и другое. Править бессмысленно, надо переписывать, то есть вышивать тот же узор по новой канве совершенно другими нитками. Но у меня не было новой канвы, то есть бумаги.
     Завтра утром первым делом побегу за бумагой. Я написала мелким почерком на обратной стороне Эмминого листа новое начало. И мне показалось, что это небо и земля.
     Когда я глянула на часы, глазам своим не поверила - половина третьего ночи! Вот заработалась. Я отползла от стола, выпила стакан молока и повалилась спать. Ночью мне приснился ужасный сон. Как будто я сижу в тюрьме и ко мне на свидание приходит бабушка. Она стоит за стеклянной перегородкой, в которой нет никаких отверстий, и что-то мне говорит, а я не слышу. Я пытаюсь прочитать по губам, но бабушка вдруг начинает таять в воздухе. Я кричу, зову ее, бьюсь о толстое стекло, но напрасно - бабушка исчезает. Я проснулась в ужасе. И только осознав, что это был сон, немного перевела дух. Неужели вещий сон? Неужели бабушка умирает? Мне иногда снятся вещие сны. Достаточно вспомнить постоянно повторяющийся сон про эстафету. Он был вещим, как показала жизнь. И прежде тоже такое бывало. Звонить ни свет ни заря в больницу я не могла, тем более там у них еще на два часа раньше, чем у нас. Я встала, побродила по чужой квартире, совершенно не понимая, что предпринять. Я даже сесть за рукопись не могла. Нужна бумага, а где ее купишь в такую рань? Черт, а ведь если у Эммы первая глава занимает сто страниц, то сколько же во всем романе? И если его переписывать, что потом делать с рукописью? У меня же отвратительный почерк. Отдавать еще кому-то? Иначе как я покажу свою работу Эмме? Хорошо бы, наверное, купить компьютер, но ведь надо уметь с ним обращаться.
     Решено, я куплю себе маленькую пишущую машинку. Электрическую, на них легче работать, тем более деньги у меня есть. Я помню, кажется, кто-то говорил, что купил такую машинку за семьдесят или восемьдесят долларов. Вполне могу себе позволить, тем более что с детства умею печатать, - правда, всего четырьмя пальцами, но это неважно. Я на стареньком, еще трофейном, "Ундервуде" своего деда печатала для папы разные статьи. Эта дельная мысль немного исправила мне настроение. Машинка в любом случае пригодится.
     Я действительно купила симпатичную немецкую машинку, а к ней два картриджа, бумагу и поспешила домой. Первым делом я набрала телефон арадской больницы, но там никто почему-то не брал трубку, Я ждала, ждала, а потом механический голос что-то произнес на иврите. Я набрала еще раз - и все повторилось. Мало ли, может, у бабушки сейчас процедуры, и, если бы что-то случилось, мне бы позвонили, наверное. Успокоившись немного, я открыла машинку, разобралась с техническим руководством и попробовала печатать. Сплошное удовольствие! Я едва касалась клавиш, никаких усилий это не требовало. Нашла себе подходящую игрушку всего за семьдесят пять долларов. Почему-то я была уверена, что с Эммой у нас все получится. Первые фразы романа выглядели так: "По Тверскому бульвару в центре Москвы шла красивая женщина. У нее были длинные ноги, длинные ресницы. Она была блондинка". Я написала: "По Тверскому бульвару шла красивая длинноногая блондинка". Что ж, если и дальше из трех фраз можно будет делать одну, то первая глава займет уже не сто страниц, а от силы тридцать - тридцать пять. Интересно, Эмма будет настаивать на сохранении объема или нет? Мне кажется, что нет, не будет, ведь она это не из-за денег делает, и потом, я сумею ей объяснить, что краткость - сестра таланта. Через два часа я в изнеможении отвалилась от машинки. У меня были готовы четыре страницы. И ощущалось глубочайшее моральное удовлетворение. Я с этим справлюсь. Более того, мне было безумно интересно. Я чувствовала себя скульптором, отсекающим лишнее от глыбы мрамора. Стоп, эта глыба далеко не мрамор, но все же из нее можно высечь нечто такое, что не будет вызывать омерзения. Для начала и это неплохо. Я встала, прошлась по квартире, полила цветы, выпила чаю с бутербродом и вернулась к машинке. Почему-то у меня было ощущение, что вот это - мое дело.
     Сидеть за машинкой и что-то сочинять...
     Вдруг позвонил Тарас:
     - Как жизнь, подруга?
     - По-моему, у меня получается!
     - Такое ликование в голосе, надо же! А я вот что хотел тебе сказать: я сделал портрет, не хочешь взглянуть? По-моему, это шедевр!
     - Конечно, хочу!
     - Тогда приходи быстро, жду!
     - Тарас, а можно я принесу первую страничку, мне надо кому-то показать...
     - Валяй!
     Я побежала к Тарасу, захватив с собою листок Эмминого текста и свой.
     Тарас встретил меня торжественно:
     - Сначала портрет, а Эммины какашки потом!
     Закрой глаза и дай руку.
     Я подчинилась. Он ввел меня в мастерскую:
     - Открывай!
     - Боже мой, это я?
     Передо мной был действительно шедевр! С портрета на меня смотрела удивительная женщина.
     Вроде бы это я, мои волосы, мои глаза, мое платье, но я таращилась на нее как на незнакомку. Эта незнакомка была удивительно хороша собой. И загадочна.
     - Ну как? Довольна? - потирал руки Тарас.
     - Нет слов, но только это не я.
     - Ты, голубушка, ты! Просто ты себя такой еще не знаешь. Ты ведь, насколько я понимаю, начала новую жизнь, и в этой новой жизни ты именно такая...
     - Тарас, вы гений! Я всегда считала, что совершенно нефотогенична.
     - Это чушь! Для хорошего фотографа нет нефотогеничных лиц, как для хорошего мужика нет фригидных баб, чтоб ты знала! По-моему, за это стоит выпить! Шампанского! Да, кстати о шампанском, пока мы не начали, покажи-ка мне, что ты там вылепила из Эмкиного дерьма.
     Он взял у меня оба листка и вдруг громко расхохотался.
     - Что? Почему вы смеетесь? - растерялась я.
     - Потому что ящик шампанского мне обеспечен!
     А Эмма сделает головокружительную литературную карьеру! Ты, Саша, просто молодчина, это здорово.
     Вместо каменотеса тут поработал ювелир! И ты никогда ничего не делала в этой области?
     - Никогда. Но мне вдруг ужасно понравилось...
     Это так интересно...
     - Тебе вправду это интересно? - поразился он.
     - Честное слово! Понимаете, я сразу вижу какой-то результат, пусть незначительный, но все-таки...
     Берешь три корявые фразы, делаешь из них одну приличную, как-то даже начинаешь верить в себя...
     Я понимаю, это, наверное, не правильно...
     - Глупости, все правильно! Думаю даже, это будет для тебя неплохой школой. Поработаешь с Эммой, а там, глядишь, и сама что-нибудь сочинишь. А если не сочинишь, может, Эмма для тебя журнал какой-нибудь откроет или купит - в благодарность за успешную литературную судьбу. Она такая, она может, если проникнется к человеку... Ну давай шампанского выпьем за портрет и начало новой жизни. Слушай, а кто твой муж, если не секрет?
     - Актер.
     - А.., известный?
     - Более или менее.
     - Ты не хочешь о нем говорить?
     - Не хочу.
     - Достал?
     - Точно.
     - Ладно, не буду лезть к тебе в душу. За тебя! За то чтобы ты узнала себе цену! Женщина, не знающая себе цены, - не совсем женщина, только не обижайся. А вообще, твое здоровье.
     В этот момент у меня в сумке зазвонил телефон.
     Я вдруг жутко испугалась, даже почувствовала, что меня прошиб холодный пот.
     - Алло! - прохрипела я.
     - Саша, это Наташа из Арада.
     - Наташа, что? Что случилось?
     - Мария Львовна... - Она всхлипнула, и мне все стало ясно. - Мария Львовна сегодня.., ночью... скончалась...
     - Боже мой!
     - Саша, говорят, она умерла во сне, не мучилась.
     Завтра похороны. У нас тут быстро хоронят. Ну, я не знаю, что еще сказать... Она вас очень любила, Саша.
     - Я знаю... Спасибо вам, Наташа. Я тоже не знаю, что говорить. Я... Мне так больно, что я не могу хотя бы похоронить ее... - уже в голос рыдала я.
     - Что случилось? - испуганно спросил Тарас. - Кто-то умер?
     - Бабушка. Сегодня ночью...
     - А почему ты не можешь поехать на похороны?
     Тебе деньги нужны?
     - Нет, меня туда не пускают.
     - Кто не пускает, куда?
     Я, всхлипывая, объяснила ему, в чем дело.
     - Фу-ты, ну-ты, вот дерьмо... Ну ладно, Саша, в конце концов, похороны - это дело такое... Там без вас обойдутся. А бабушка все равно уже ничего не чувствует. Главное, чтобы ты любила память о ней, не забывала, а похороны - это так, обряд... К тому же, кажется, у евреев в Израиле похороны вообще какие-то странные. Ни цветов, ни гроба. Так зачем тебе смотреть, как твою бабушку в тряпку заворачивают и кладут в чужую землю без единого цветка? Ты сходи в церковь, поставь свечку за упокой ее души, неважно, что она не православная. Все равно ведь раба божья, как и все.
     - Я неверующая.
     - Значит, не ходи в церковь, а просто... Просто поплачь от души. Шампанское в таком случае пить как-то не того... Хочешь водки?
     - Нет, спасибо, я пойду лучше.
     - Иди, что тут поделаешь... Если что понадобится, звони. Или приходи запросто.
     - Спасибо, Тарас.
     - Не за что. Да, вот возьми портретик-то!
     Он вложил в конверт мою фотографию небольшого формата. А большая так и осталась стоять у него на столе. Красивая и загадочная.
     На улице было душно, - видимо, собиралась гроза. Идти домой не хотелось. Я опять нашла скамейку на Патриарших. Села, но смогла высидеть минут пять. Дышать было нечем, и казалось, что от пруда веет тяжелым жаром. Да, похоже, я действительно стала видеть вещие сны...
     Я тяжело поднялась и пошла к дому. Но тут увидела небольшое кафе и ощутила страшный голод.
     Если там работает кондиционер, я зайду и поем.
     Денег у меня теперь прорва.
     Кондиционер работал. И было чисто.
     Я села, заказала кофе капучино и кусок шоколадного торта. За соседним столиком сидела парочка, обоим уже за сорок, они явно без памяти друг в друга влюблены. Мужчина двумя руками держит руку женщины, смотрит ей в глаза, улыбаясь чуть глуповатой от счастья улыбкой. А моя любовь кончилась, мне некого любить в этом мире, даже бабушка и та умерла... Родители давно погибли, а Глеб теперь с какой-то Яной, или Лаурой, или еще с кем-то... Своего тезку я вряд ли смогу полюбить так, как я это понимаю... А может, я вообще уже исчерпала свой лимит любви? Но я ведь еще не разлюбила Глеба, это он меня разлюбил... Жизнь без любви, говорят, возможна, но пуста... А может, и не надо никого любить?
     Так легче сохранить неуязвимость. Любящий человек всегда очень уязвим. Все эти мысли тоже показались мне до тошноты банальными... И вдруг я вспомнила об Инне Кирилловне. Она, наверное, не знает еще, что бабушки больше нет... Вряд ли Наташа оповестила всех ее знакомых в Москве. И сделать это обязана я. Я быстро допила кофе и вышла на улицу...
     Инна Кирилловна взяла трубку сразу же:
     - Я слушаю!
     - Инна Кирилловна, это Саша Ордынцева, - по привычке ляпнула я.
     - О, Сашенька! Рада вас слышать! Хотя постойте, тут на днях ваш муж вас разыскивал, что называется, с собаками. Где вы, Саша?
     - Инна Кирилловна, дорогая, я должна сказать вам одну ужасную вещь... - Голос у меня дрогнул.
     - Что такое? Наверное, что-то с Марусей?
     - Да. Самое плохое...
     - Рак?
     - Нет... Бабушки нет больше... Она умерла сегодня ночью...
     - Маруся умерла? - сразу севшим голосом переспросила Инна Кирилловна.
     - Да, мне позвонила ее соседка.
     - Саша, вы можете ко мне приехать?
     - Сейчас?
     - Нет, сейчас не стоит... Как-нибудь на днях. Я отдам вам кое-какие Марусины фотографии, если, конечно, хотите...
     - Да, я очень хочу.
     - До свиданья, Саша, я вдруг что-то очень устала.
     Извините.
     Я уже раскаивалась в том, что позвонила. Может, не надо было, она ведь тоже очень старая. Мне было так муторно, я не знала, чем себя занять, о работе сейчас и думать невозможно. Я ни на чем не могла сосредоточиться. И вдруг зазвонил телефон. Я вздрогнула от неожиданности и схватила трубку в безумной надежде, что это Наташа, звонит сообщить, что произошла ошибка и бабушка жива... Но это звонил Александр Андреевич.
     - Саша, как вы там?
     - Жива.
     - Почему у вас такой голос? Что-то случилось?
     Мне не хотелось говорить ему правду, выслушивать дежурные соболезнования и уговоры не унывать. И я отговорилась мигренью из-за жуткой духоты.
     - Сашенька, я скучаю, даже сам не ожидал. Вы мне снитесь.
     Я молчала.
     - Саша, вы хоть вспоминаете обо мне?
     И все в таком роде. Банально, более чем банально.
     Это ощущение просто преследует меня.

***

     В квартире духота была совершенно непереносим мой. Я приняла душ и, мокрая, лег