работах:
дни П. были сочтены. В петербургском  большом  свете,  куда  П.  вступил
после женитьбы, он и жена его  были  "в  моде":  жена  -  за  красоту  и
изящество манер, он -  за  ум  и  талант.  Но  их  не  любили  и  охотно
распространяли об них  самый  ядовитые  сплетни.  Даже  кроткая  Наталья
Николаевна возбуждала злую зависть и клеветы (см.  письмо  П.  к  П.  А.
Осиповой, ј435); еще сильнее ненавидели самого П., прошлое которого иные
находили сомнительным, а другие - прямо ужасным, и характер которого,  и
прежде не отличавшийся сдержанностью, теперь, под  влиянием  тяжелого  и
часто ложного положения (он должен был представляться богаче, чем был  в
действительности), бывал резок до крайности. Его агрессивное  самолюбие,
его злые характеристики, некоторые его стихотворения ("Моя родословная",
"На  выздоровление  Лукулла"  и  пр.)  возбуждали  к  нему  скрытую,  но
непримиримую злобу очень влиятельных и ловких людей, искусно раздувавших
общее к нему недоброжелательство. П.  чувствовал  его  на  каждом  шагу,
раздражался им и часто сам  искал  случая  сорвать  на  ком-нибудь  свое
негодование, чтоб навести страх  на  остальных.  4  ноября  1836  г.  П.
получил три экземпляра анонимного  послания,  заносившего  его  в  орден
рогоносцев и, как он был убежден, намекавшего на настойчивые  ухаживания
за его женой кавалергардского поручика бар. Дантеса, красивого и ловкого
иностранца, принятого  в  русскую  службу  и  усыновленного  голландским
посланником, бар. Геккереном. П. давно уже замечал эти ухаживания (п.  ј
47) и воспользовался получением пасквиля, чтобы  вмешаться  в  дело.  Он
отказал Дантесу от дому, причем Дантес играл роль  такую  "жалкую",  что
некоторое сочувствие, которое, может быть, питала Наталья  Николаевна  к
столь "возвышенной страсти" -  сочувствие,  старательно  подогревавшееся
бар. Геккереном, - потухло в "заслуженном презрении". Так как сплетни не
прекращались, то П. вызвал Дантеса на дуэль; тот принял вызов, но  через
бар. Геккерена (см. п. ј 477; ср. "Воспом."  гр.  В.  Д.  Сологуба,  М.,
1866, стр. 49) просил отсрочки на 15 дней. В продолжение  этого  времени
П. узнал, что Дантес сделал предложение его свояченице Ек. Н. Гончаровой
- и взял свой вызов назад. Свадьба произошла 10 января 1837  г.;  друзья
П. успокоились, считая дело поконченным. Но излишние и со  стороны  иных
злостные старания сблизить новых родственников снова все  испортили:  П.
очень  резко  выражал  свое   презрение   Дантесу,   который   продолжал
встречаться  с  Натальей  Николаевной  и  говорить  ей   любезности,   и
Геккерену,  который  усиленно  интриговал  против   него.   Сплетни   не
прекращались. Выведенный окончательно из терпения, П.  послал  Геккерену
крайне оскорбительное письмо, на которое тот отвечал  вызовом  от  имени
Дантеса. Дуэль произошла 27 января, в 5-м часу вечера, на Черной  речке,
при секундантах:  секретаря  франц.  посольства  д'Аршиаке  (со  стороны
Дантеса) и лицейском товарище П., Данзасе.  Дантес  выстрелил  первым  и
смертельно  ранил  П.  в  правую  сторону  живота;  П.  упал,  но  потом
приподнялся на руку, подозвал Дантеса к барьеру, прицелился, выстрелил и
закричал: браво! когда увидал, что противник его упал. Но,  почувствовав
опасность своего положения, П. опять стал добрым и сердечным  человеком:
прежде всего старался не испугать жены, потом постарался  узнать  правду
от докторов, послал к государю просить прощения для  своего  секунданта,
исповедывался, приобщился, благословил детей, просил не мстить за  него,
простился  с  друзьями  и  книгами,  перемогал   ужаснейшие   физические
страдания и утешал, сколько мог,  жену.  Он  скончался  в  3-м  часу  по
полудни 28 янв. 1837 г. Его отпевали  в  придворной  конюшенной  церкви,
после чего А. И. Тургенев отвез его тело для погребения  в  Святогорский
м-рь, близ Михайловского. Русское интеллигентное  общество  было  сильно
поражено неожиданной смертью Пушкина (см. Барсуков, "Погодин", IV, 44  и
след.); даже заграницей, в Германии и  Франции,  газеты  несколько  дней
были наполняемы подробностями (часто очень фантастичными) о его жизни  и
смерти. Именно с этого момента там является интерес к  изучению  русской
литературы.
   Поэзия П. настолько  правдива,  что  о  ней  нельзя  получить  ясного
понятия,  не  узнав  его,  как   человека.   Одаренный   необыкновенными
способностями, впечатлительностью, живостью  и  энергией,  П.  с  самого
начала был поставлен в крайне неблагоприятные условия, и вся  его  жизнь
была героическою  борьбою  с  разнообразными  препятствиями.  Он  всегда
возбужден, всегда нервен и резок, самолюбив, часто самоуверен, еще  чаще
ожесточен, но в душе бесконечно добр и всегда готов отдать всего себя на
пользу дела или  близких  людей.  Дерзость  его  и  цинизм  (на  словах)
временами переходили границы дозволенного, но за  то  и  его  деятельная
любовь к людям (скрытая от  света),  и  его  смелая  правдивость  далеко
оставляли за собой границы обыденного. Ум, необыкновенно сильный и чисто
русский по отвращению от всего  туманного,  неясного,  характер  прямой,
ненавидевший всякую  фальшь  и  фразу,  энергию,  напоминающую  Петра  и
Ломоносова,  П.  отдал  на  служение  одному  делу  -  служению   родной
литературе, и создал ее классический период, сделал ее полным выражением
основ национального духа и великой учительницей  общества.  П.  совершил
свой подвиг с беспримерным трудолюбием и беспримерной  любовью  к  делу.
Убежденный, что без труда нет "истинно великого", он учится  всю  жизнь,
учится  у  всех  своих  предшественников  и  современников  и   у   всех
литературных школ, от всякой берет все что было в ней лучшего, истинного
и вечного, откидывая слабое и временное. Но  он  не  останавливается  на
приобретенном, а ведет его дальние и по лучшей дороге.  Псевдоклассицизм
оставил в нем наклонность к  соблюдению  меры,  к  строгому  обдумыванию
результатов вдохновения, к тщательности отделки  и  к  изучению  родного
языка.  Но  он  пошел  в  этом  отношении   дальше,   нежели   академики
многочисленных академий Европы, вместе взятые: он  обратился  к  истории
языка и  к  языку  народному.  Сентиментализм  Бернардена,  Карамзина  и
Ричардсона, проповедь  Руссо  натолкнули  П.  на  создание  пленительных
образов простодушных и любящих детей природы и инстинкта. Апофеоз поэзии
и отвращение от прозы практической, филистерской  жизни,  доведенное  до
абсурда Шлегелями, у П. выразилось твердым  убеждением  в  независимости
искусства от каких бы  то  ни  было  извне  наложенных  целей  и  в  его
высокогуманном влиянии. Баллады Бюргера  и  Жуковского,  поэмы  Вальтера
Скотта и "озерных поэтов" воодушевили  П.  к  созданию  "Вещего  Олега",
"Утопленника", "Русалки" и пр.  Поклонение  средним  векам  и  рыцарству
явилось у него как  понимание  их  и  художественное  воспроизведение  в
"Скупом рыцаре"  и  "Сценах  из  рыцарских  времен".  Байрон  был  долго
"властителем его дум"; он усвоил у него смелый и  глубокий  анализ  души
человеческой, но нашел примирение для его безутешной  мировой  скорби  в
деятельной любви к  человечеству.  Собственное  художественное  чутье  и
критические положения Лессинга, хотя и дошедшие до П. через третьи руки,
обратили его к изучению Шекспира и романтической драмы, которое  привело
его не к слепому  подражанию  внешним  приемам,  а  к  созданию  "Бориса
Годунова", "Каменного гостя" и др. Горячее национальное чувство,  всегда
таившееся в  душе  П.  и  укрепленное  возрождением  идеи  народности  в
Западной Европе, привело его не к квасному патриотизму, не к  китайскому
самодовольству, а  к  изучению  родной  старины  и  народной  поэзии,  к
созданию "Полтавы", сказок и пр. П. стал  вполне  европейским  писателем
именно с той поры, как сделался русским народным поэтом, так как  только
с этих пор он мог сказать Европе свое слово. Глубоко искренняя поэзия П.
всегда была реальна в смысле  верности  природе  и  всегда  представляла
живой и  влиятельный  протест  как  против  академической  чопорности  и
условности,  так  и  против  сентиментальной  фальши;  но   сперва   она
изображала только одну  красивую  сторону  жизни.  Позднее,  руководимый
собственным инстинктом - однако, не без влияния западных учителей  своих
- П. становится  реалистом  и  в  смысле  всестороннего  воспроизведения
жизни;  но  у   него,   как   у   истинного   художника,   и   обыденная
действительность  остается  прекрасной,  проникнутой  внутренним  светом
любящей души человеческой. Таким же  истинным  художником  остается  П.,
пробуждая "добрые чувства" и призывая милость к падшим. Защита униженных
и оскорбленных никогда не переходит у него в  искусственный  пафос  и  в
антихудожественную тенденциозность. Глубокая правдивость его  чувства  и
здоровый склад ума возвышает его над  всеми  литературными  школами.  Он
верно определяет себя, говоря: "я в литературе скептик, чтобы не сказать
хуже, и все ее секты для  меня  равны".  П.  был  создателем  и  русской
критики, без которой, по его мнению, немыслима  влиятельная  литература.
"Состояние критики, пишет он,  показывает  степень  образованности  всей
литературы"; от ее зависит  "общее  мнение",  главная  движущая  сила  в
цивилизованной стране;  она  служит  безупречным  показателем  духовного
прогресса народа. Сам П., опираясь на свое глубокое изучение французской
и английской литературы, разбирает современные ее  явления  как  "власть
имеющий", с полною верою в правоту свою. В отечественной  литературе  он
жестоко  клеймит  педантизм  (Каченовский   и   Надеждин),   легкомыслие
(Полевой) и, главное, индустриализм  (Булгарин  и  Кё)  -  и  если  одни
осуждают его за это, как за работу, его недостойную; другие справедливее
видят  здесь  дело  высоко  полезное  и  сравнивают  П.  с  трудолюбивым
американским колонистом, "который одною рукою возделывает поле, а другою
защищает его от набегов диких". Выступать против своих русских собратьев
от считал неудобным; зато он первый оценил и Гоголя, и Кольцова, которых
позднее так неуместно противопоставляли ему. "Современник" он для того и
задумал, чтобы создать настоящую русскую критику  и  для  первого  же  ј
вдохновил  Гоголя  к  его  известной  статье:  "О  движении   журнальной
литературы". Тогда же он один из всего кружка своего предугадал  будущее
значение юного Белинского и хотел отдать ему критический отдел  в  своем
журнале. П. завершил великий труд, начатый  Ломоносовым  и  продолженный
Карамзиным - создание русского  литературного  языка.  То,  по-видимому,
неблагоприятное  обстоятельство,  что  в  детстве  он  свободней  владел
французским языком, чем родным, ему принесло только пользу: начав писать
по-русски, он тем с большим вниманием прислушивался к правильной русской
речи, с более строгой критикой относился к каждой своей фразе,  часто  к
каждому слову, и стремился овладеть русским языком всесторонне -  а  при
его способностях, уменье  взяться  за  дело  и  энергии  хотеть  значило
достигнуть. Он изучает язык  простого  народа  как  поэтический,  так  и
деловой, не пропуская и говоров; ради языка он штудирует  все  памятники
старины, какие только мог достать, не пренебрегая  и  напыщенным  языком
одописцев XVIII века, и скоро дорабатывается до таких положений, которые
стали общепринятыми только через два поколения после него. Уже в 1830 г.
он   пишет:   "Жеманство   и   напыщенность   более   оскорбляют,    чем
простонародность.  Откровенные,  оригинальные  выражения   простолюдинов
повторяются и в высшем обществе,  не  оскорбляя  слуха,  между  тем  как
чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы  общую  улыбку".
Он горячо восстает против  условности,  педантизма  и  фальши  так  наз.
правильного и изящного  языка  и,  после  появления  Гоголя,  настойчиво
требует расширения границ литературной речи. Они  и  расширились  в  том
направлении, в каком желал П.; но все же и теперь, через 100  лет  после
его рождения, его стих и проза остаются для нас идеалом чистоты, силы  и
художественности.
   А. Кирпичников.

   Собрания сочинений П.: "Стихотворения  А.  С.  П."  (СПб.,  1826,  99
стихотворений);  "Стихотворения  А.  С.  П."   (2   ч.,   СПб.,   1829);
"Стихотворения А. С. П." (2  ч.,  СПб.,  1882);  "Повести.  Соч.  А.  С.
Пушкина" (СПб., 1834); "Поэмы и повести А.  С.  Пушкина"  (2  ч.,  СПб.,
1835, издание Смирдина); "Стихотворения А. С. П." (4  ч.,  СПб.,  1835);
"Сочинения А. С. П." (посмертн. издание, 11 том.: первые 8  СПб.,  1838,
последние 3 -  СПб.,  1841).  Это  посмертное  издание,  выходившее  под
редакцией друзей и поклонников П. и в последних томах давшее  целый  ряд
неизданных раньше  произведений  его,  страдало  большими  неточностями.
Вообще   установление   текста   сочинении   П.   представляет   большие
затруднения. Сам поэт не успел дать  полного  и  окончательного  издания
своих  произведений;  многих  он  совсем  не  видел  в  печати,   а   из
произведений,  им  самим  изданных,  некоторые,  еще  при  жизни  поэта,
известны были в разных чтениях. Многое из произведений П. до сих пор  не
могло явиться в нашей печати и до заграничных изданий ("Стихотворения А.
С. П., не вошедшие в последнее собрание его сочинений", Берл.,  1861;  2
изд.,  1870;  ред.  Н.  В.  Гербеля)  сохранялось  только  в  рукописях,
подвергаясь обычным при этом случайностям. В число мелких  стихотворений
П.,  особенно  эпиграмм,  включались  пьесы,  ему   не   принадлежавшие.
Правильное  издание  П.  требует,  поэтому,   тщательного   сличения   с
рукописями  поэта.  Последние  состоят,  главным  образом,  из  черновых
тетрадей,  часто  писанных   небрежно,   с   помарками   и   поправками,
затрудняющими чтение; зато они раскрывают самый процесс  творчества  П.,
так как некоторые пьесы встречаются здесь в нескольких  последовательных
обработках, от первого наброска до  окончательно  выработанного  текста.
Впервые  изучение  рукописей   для   установления   пушкинского   текста
предпринял  П.  В.  Анненков,  приложивший  к  изданному   им   собранию
"Сочинений П." (7 т., СПб., 185657) целый том "Материалов для  биографии
и оценки произведений  П.".,  которые  впоследствии  вышли  и  отдельным
изданием (СПб., 1873). Издание Анненкова представляло собою  важный  шаг
вперед и действительно "открыло арену для критики" и  объяснения  П.;  в
нем, однако, было  много  недостатков  и  недочетов.  В  значительнейшей
степени это  обусловливалось  цензурными  стеснениями  того  времени,  о
которых сам Анненков рассказал впоследствии  в  ст.  "Любопытная  тяжба"
("Вестн.  Европы",  1881,  ј  1).  Отдавая  должное  громадной  энергии,
проявленной  Анненковым  в  борьбе  с  цензурными  стеснениями,   нельзя
отрицать, что и при тогдашних условиях  он  мог  бы  в  большей  степени
использовать имевшийся у него рукописный материал. Впоследствии Анненков
в оправдание свое выставил  совершенно  неуместную  по  отношению  к  П.
теорию эстетической критики, по которой многие из произведений  великого
поэта не должны  занимать  места  в  собрании  его  сочинений,  "являясь
паразитами на светлом фоне его поэзии". После  издания  Анненкова  право
печатания сочинений П. перешло к книгопродавцу Исакову, который издал их
в СПб. три раза, дважды под ред. Геннади (1859-60 и 1869-71, по 6 том.),
а в третий раз под ред. П. А. Ефремова (6 т., 1878- 81). Затем право  на
издание сочинений П. приобретено было московским книгопродавцем  Анским,
который выпустил их вновь под редакцией Ефремова (7 том., М.,  1882).  В
изданиях с редакцией  Геннади  появились  некоторые  из  печатных  пьес,
пропущенных Анненковым, но, в целом, это самые  дурные  издания  П.,  по
крайней   небрежности   редакции   и   печатания   (известна   эпиграмма
Соболевского:
   "О жертва бедная двух адовых исчадий,
   Тебя убил Дантес и издает Геннади").
   Первая редакция Ефремова отличалась несравненно большею  точностью  и
обилием библиографических изысканий, а  вторая,  сверх  того,  прибавила
целый том писем П., впервые собранных воедино. Но рукописями П.  Ефремов
мог воспользоваться для своего издания 1882 г. лишь  в  очень  небольшой
степени: хотя они, после Пушкинского  празднества  в  Москве  (1880),  и
поступили в московский Румянцевский музей, но первое время доступ к  ним
имел один только П. И. Бартенев, воспользовавшийся ими как для "Русского
Архива", так и для отдельного издания некоторых "Бумаг А.  С.  П."  (М.,
1881), но далеко неудовлетворительно. Вскоре, однако, рукописи П.  стали
доступны для всех и к изучению их приступил В.  Е.  Якушкин,  изложивший
результаты своих разыскании в ряде статей в "Рус. Старине" (1884  г.,  ј
2-12, и 1887 г., т. LV). Затем несколько снимков с рукописей П. вошло  в
"Альбом моск. Пушкинской выставки 1880  г.",  изд.  обществом  любителей
российской словесности под ред. Л. Поливанова. Впервые  после  Анненкова
новую и обширную работу над рукописями П., для установления  Пушкинского
текста, предпринял Я. О. Морозов, редактировавший "Соч. А.  С.  Пушкина"
(7  т.,  СПб.,  1887)  в  издании  Литературного  фонда;  оно   снабжено
объяснительными примечаниями, указывающими время происхождения отдельных
произведений П., обстоятельства, личные и литературные, с какими связаны
те  или  другие  пьесы,  историю  их  написания,  источники,  главнейшие
варианты, впечатление, произведенное на современников, и т.  п.  Издание
это не только внесло много более или менее значительных поправок  как  в
стихотворения, так и в прозу П., но и впервые  сделало  известными  семь
его  стихотворений.  Одновременно  с   изданием   литературного   фонда,
появившимся  благодаря  прекращению  в  1887   г.   права   литературной
собственности на сочинения П., выпущено было  и  много  других,  большею
частью дешевых изданий. Из них  издание  Л.  И.  Поливанова  (М.,  1887)
представляет много интересного материала в введении и примечаниях, но по
задаче своей (для семьи и школы) не претендует ев полноту.

   Переводы главнейших произведений  П.  на  иностранные  языки:  "Борис
Годунов": на франц. яз.  -  Ле-Фюре  (1831),  N  (1868),  Дюпон  (СПб.),
Тургенева и Виардо (1862), Порри (1870), Энгельгарт  (1873);  на  немец.
яз. - неизв. (1831), Липперта (1840), неизв. (1853), Боденштедта (1854),
Леве (1869), Филиппеуса (1885), Фидлера (1886); на лат. яз. -  Ронталера
(1882). "Евгений Онегин";  на  франц.  яз.  -  Беезо  (1868),  Михайлова
(1882); на нем. яз. - Липперта (184 ), Lupus (1860), Боденштедта (1866),
Зеуберта (1872), Блюменталя (1878); на  англ.  яз.  Сэльдинг  1881);  на
итал. яз. - Делятр (1856), Безобразовой (1858); на польск. -  Сикорского
(1847); на хорват. - Димитровича (1860), Тернского (1881); на венгер.
   - Берчи (1865). "Кавказский пленник": на нем. яз.  -  неизв.  (1823),
Липперта (1840), Опица (1859), Зеуберта (1872), Ашарина (1877); франц. -
М. А. (1829), Порри (1858); итал. - Rocchigiani (1834),  неизв.  (1837),
Делятр (1856); польск. неизв. (1828); голланд. - неизв. (1840); финск. -
Эстландер (1882). "Русалка": на франц. яз. - Тургенева и Виардо  (1862);
на немец. яз. - Боденштедта (1861),  Леве  (1869);  Фидлера  (1891);  на
болгар. - Величкова (1873); на латыш. - неизв.  (1877).  "Бахчисарайский
фонтан": на франц. яз. - Репей (1830), Голицына (1838), Порри (1877); на
нем. яз. Вульферта (182 ), Липперта (1840); англ. яз.  -  Левис  (1849);
итал. яз. - Делятр 1856); польск. - Рогальского (1826), N. I. Z. (1828),
Адольфа В. (1834), Дашковского (1845); чешск. Бендль (1854);  шведск.  -
неиз. (1883); турец. - Эрак (1868). "Цыганы":  на  фран.  яз.  -  неизв.
(1828), Мещерского (1845), Мериме (1852), Порри (1857); на немец. яз.  -
Шмита (1840), Липперта (1840), Минцлова (1854),  Опица  (1859),  Ашарина
(1877); на  польск.  яз.  -  Дашковского  (1845),  Добржанского  (1881),
Янишевского (Варш.); на итал. - Делятр (1856). "Полтава": на франц.  яз.
- неиз. (1829), Порр