птимизм: "заботься  и  о
внешнем, но не как о высшем, а ради высшего"  ("Бес.  ",  II,  23).  При
несомненной близости Э. к воззрениям христианской морали, есть у него  и
черты, не свойственные христианству - напр. его  интеллектуализм,  черта
обще-греческая,  заставляющая  его  видеть  добродетель   в   правильном
понимании, в истинном  знании.  Этот  же  интеллектуализм  определяет  и
странное отношение Э. к детям: он приравнивает их к животным. "Что такое
дитя? только незнание и неразумность" ("Бес.", II, 1).

   Литература об Э. указана у Целлера и Бонгефера. Имеет значение  книга
Констана Марта, "Философы и поэты моралисты во времена римской  империи"
(перевод с французского, Москва, 1879). Книга  Schrank'a,  "Der  Stoiker
Epictet  und  seine   Philosophie"   (Франкфурт,   1885)   внимания   не
заслуживает.
   Э. Р.
   Эпилог  (греч.  epilogoV  -  послесловие)  -  заключительная   часть,
прибавленная к законченному художественному произведению и не  связанная
с  ним  неразрывным  развитием   действия.   Как   пролог   представляет
действующих  лиц  до  начала  действия  или   сообщает   то,   что   ему
предшествовало, так Э. знакомит  читателя  с  судьбою  действующих  лиц,
заинтересовавшею его в произведении. От послесловия в тесном  смысле  Э.
отличается тем, что первое может  быть  размышлением,  тогда  как  Э.  -
всегда рассказ. Типичные Э. - иногда без особого заглавия -  заканчивают
романы Достоевского и Тургенева. А. Гор - д.
   Эпиталама или эпиталамион (греч.) - свадебная песня у греков, а также
римлян, которую пели перед невестой или в спальне  новобрачных  юноши  и
девы. В современной оперной музыке большой популярностью  пользуется  Э.
для баритона из оперы А. Рубинштейна "Нерон". Н. С.
   Эпитафия  (греч.  Epitajion)  -  надгробная  надпись.  Появление   Э.
относится к отдаленнейшей древности. В древней Греции Э. стали  писаться
в стихах, что позже вошло в обыкновение и у римлян  (древнейшая  большая
Э. в латинских стихах - Сципиона Барбата, консула 298  г.  до  Р.  Хр.).
Обычай  составлять  Э.  с  указанием  хотя  бы  дат   жизни   покойников
сохраняется в настоящее время  у  всех  культурных  народов.  Э.  иногда
являются ценным пособием для истории,  давая  точные  данные  о  времени
жизни тех или иных лиц: поэтому сборники Э. имеют  значение,  даже  если
составлены для времен к нам близких, как,  напр.  "Спб.  некрополь"  Вл.
Саитова (1883 г., для XVIII - нач. XIX в.).
   Эпитет (греч. epiJetoV - наложенный,  приложенный)  -  термин  теории
литературы: определение при  слове,  влияющее  на  его  выразительность.
Содержание этого термина недостаточно устойчиво и ясно, не смотря на его
употребительность.  Сближение  истории  литературной  выразительности  с
историей языка должно отразиться на теории Э.: его  история  уже  теперь
близка к истории грамматического определения и, вероятно, этому  термину
суждено уступить место иным категориям поэтической  выразительности.  Не
имея  в  теории  литературы   определенного   положения,   название   Э.
прилагается  приблизительно  к  тем  явлениям,  которые   в   синтаксисе
называются определением, в этимологии -  прилагательным;  но  совпадение
это только частичное. Установленного взгляда на  Э.  у  теоретиков  нет:
одни относят его к фигурам,  другие  ставят  его  наряду  с  фигурами  и
тропами, как  самостоятельное  средство  поэтической  изобразительности;
одни отожествляют эпитеты украшающий и постоянный, другие разделяют  их;
одни считают Э. исключительно элементом поэтической речи, другие находят
его в прозе. А-р Н. Веселовский ("Из истории Э.", в "Журн. Мин.  Народн.
Просв.", 1895, ј 12)  охарактеризовал  несколько  моментов  истории  Э.,
являющейся,  однако,  лишь  искусственно  выделенным  фрагментом   общей
истории  стиля.  Теория  литературы  имеет  дело  только  с  так  назыв.
украшающим Э. (epitheton ornans); название  это  неверно  и  ведет  свое
происхождение из старой теории, видевшей в приемах поэтического мышления
средства для украшения поэтической речи; но только явления, обозначенные
этим  названием,  представляют  собою  категорию,   выделяемую   теорией
литературы в термине Э. Как не всякий  Э.  имеет  форму  грамматического
определения,  так  не  всякое  грамматическое   определение   есть   Э.:
определение, суживающее объем определяемого понятия, не есть  Э.  Логика
различает суждения синтетические - такие, в которых  сказуемое  называет
признак, не заключенный в подлежащем (эта гора высока) и аналитические
   - такие, в которых сказуемое лишь повторяет признак, уже имеющийся  в
подлежащем (люди смертны). Перенося  это  различение  на  грамматические
определения, можно сказать, что название  Э.  носят  лишь  аналитические
определения: "рассеянная буря",  "малиновый  берет"  не  Э.,  но  "ясная
лазурь", " длиннотенное копье", "щепетильный Лондон",  "Боже  правый"  -
эпитеты,  потому   что   ясность   есть   постоянный   признак   лазури,
щепетильность -  признак,  добытый  из  анализа  представления  поэта  о
Лондоне, и т. д. Для логики это различение не безусловно, но для психики
творящей мысли, для истории языка оно имеет решающее значение. Э.
   - начало  разложения  слитного  комплекса  представлений  -  выделяет
признак, уже данный в определяемом слове, потому что это необходимо  для
сознания, разбирающегося в явлениях; признак, выделяемый им,  может  нам
казаться не  существенным,  случайным,  но  не  таким  он  является  для
творящей мысли. Если былина всегда называет седло черкасским, то не  для
того, чтобы отличить данное седло от других, не  черкасских,  а  потому,
что это седло богатыря, лучшее, какое народпоэт может себе  представить:
это не простое определение, а прием стилистической  идеализации.  Как  и
иные приемы - условные обороты,  типичный  формулы  -  Э.  в  древнейшем
песенном творчестве легко становится постоянным,  неизменно  повторяемым
при известном слове (руки белые, красна девица) и настолько тесно с  ним
скрепленным, что даже противоречия и нелепости не побеждают  его  ("руки
белые" оказываются у "арапина", царь Калина - "собака" не только в устах
его врагов, но и в речи его посла  к  князю  Владимиру).  Это  "забвение
реального  смысла",  по  терминологии  А.  Н.  Веселовского,  есть   уже
вторичное явление, но  и  самое  появление  постоянного  эпитета  нельзя
считать первичным: его постоянство, которое обычно  считается  признаком
эпики, эпического миросозерцания, есть результат отбора после некоторого
разнообразия.  Возможно,  что  в  эпоху  древнейшего   (синкретического,
лирико-эпического) песенного творчества этого постоянства еще  не  было:
"лишь  позднее  оно  стало  признаком  того  типически  условного  -   и
сословного - миросозерцания  и  стиля,  который  мы  считаем,  несколько
односторонне, характерным  для  эпоса  и  народной  поэзии".  Анализируя
поэтические Э., А. Н. Веселовский находит возможность разбить их на  две
обширные категории: 1) Э.  тавтологический,  подновляющий  нарицательное
значение слова, освежающий его потускневшую в сознании внутреннюю  форму
("крутой берег": берег - одного происхождения с  Berg  -  и  так  значит
крутой;  "грязи  топучие";  "красна  девица")  и  2)  Э.  пояснительный,
усиливающий, подчеркивающий какой-нибудь один признак; этот признак либо
считается в предмете существенным, либо характеризует его по отношению к
практической цели  и  идеальному  совершенству.  Подметив  эту  разницу,
немецкие теоретики пытались делить Э. на Adjectiva der  Bezeichnung  (Э.
обозначения) и der Beziehung (Э. отношения); первые Готшаль без  всякого
основания отожествляет с постоянными, вторые  -  с  украшающими,  причем
необходимым признаком последних считает метафоричность. Должно отметить,
что, "говоря о существенном признаке,  как  характерном  для  содержания
пояснительного  Э.,  мы  должны  иметь  в  виду   относительность   этой
существенности". Так напр., в "белый лебедь", "трава  зеленая",  эпитеты
безотносительно  существенны;  наоборот,  в  "честимый   царь",   "столы
белодубовые", "ножки резвые"  Э.  определяет  то  совершенство,  которое
желательно приписать определяемому объекту: коли ножки,  то  уж  резвые,
коли царь, то уж честимый. Отсюда пристрастие к Э. золотой, белый  и  т.
п. Особенное внимание обращает А. Н. Веселовский на две группы эпитетов,
поверхностно сходный, но по существу и по хронологии глубоко  различный:
"между ними лежит полоса развития -  от  безразличия  впечатлений  к  их
сознательной раздельности"; это Э. метафора и Э. синкретический.  Первый
-  как  и  всякая  метафора  -  предполагает  сознательное   перенесение
оттеняемого  признака  с  одного  из  сравниваемых  объектов  на  другой
("сладкая тишина", "блестящее  общество",  "сонный  лес").  Второй  есть
результат ассоциации чувственных представлений; не  сознавая  этого,  мы
получаем ощущения слитного  характера;  получаются  такия  явления,  как
audition coloree - и такие Э., где впечатления слуха и зрения смешаны не
метафорически, не иносказательно, но в прямом смысле. Конкретные примеры
сложны, но можно утверждать, что с психологической точки зрения в  таких
Э., как "малиновый звон", "прозрачный звук лошадиных копыт" (Толстой) мы
имеем  дело  скорее  с  синкретизмом,  чем  с  метафорой.   История   Э.
представляет  собою  одну  из   выразительнейших   страниц   в   судьбах
литературных форм; это история не только поэтического стиля, но и  всего
"поэтического сознания от его физиологических и антропологических  начал
и их выражений в слове - до их закрепощения в ряды формул, наполняющихся
содержанием  очередных  общественных  миросозерцаний.  За  иным  Э.,   к
которому мы относимся безучастно, так мы к нему привыкли, лежит  далекая
историко-психологическая перспектива, накопление  метафор,  сравнений  и
отвлечений, целая  история  вкуса  и  стиля,  в  его  эволюции  от  идей
полезного и желаемого до выделения понятия  прекрасного".  Так  оценивая
эволюцию Э., А. Н. Веселовский видит общее ее направление в  "разложении
его типичности индивидуализмом". На первых порах мы имеем  Э.  типичные,
общие для группы, например равно  применяемые  ко  всем  героям.  Еще  в
Нибелунгах все восхваляемые предметы певец охотно  называет  белыми  или
ясными,  все  отрицательные  явления  -  черны,  мрачны.  В   дальнейшем
самосознание  развивающейся  личности  связано  с  индивидуализацией  ее
впечатлений  -  Э.  становится  характеризующим;  типизирующего  Э.  уже
недостаточно   для   мысли   и   она   категоризирует   его,   осложняет
прибавлениями: получается  сложный  Э.,  подчас  совращенный  из  целого
сравнения, описания. Это не  единственный  вид  сложного  Э.:  сложность
получается также от парного сочетания синонимов, от  соединения  взаимно
определяющих Э. и т. д. Говорят, что Э. - пробный камень  для  поэта;  и
действительно,  есть  сторона  творчества,   которая   именно   в   этом
элементарном приеме находит особенно яркое выражение: это способность  к
анализу, к характеристике. Известное понятие находится  в  употреблении,
оставаясь не разложенным и не задевая мысли: мыслитель - все равно, поэт
или прозаик - в одном определении выделяет его признак, существенный, но
дотоле незаметный. Такие эпитеты, как у Пушкина  "простодушной  клеветы"
или у Лермонтова "неполных радостей земных" разом, точно вспышка молнии,
освещают нам содержание явления,  в  которое  мы  еле  вдумывались;  они
переводят в сознание то, что смутно ощущалось за  его  порогом.  Поэтому
нельзя  считать  основательными  указания  на  плеонастический  характер
эпитетов:  они  основаны  на  смешении   логической   точки   зрения   с
психологической. Э., повторяющий
   - иногда подновляющий - значение  определяемого  слова,  придает  ему
новый оттенок; он нужен и потому в нем нет плеоназма. А. Г.
   Эпоха - термин финансовых вычислений,  означающий  день,  с  которого
начинается исчисление процентов по текущим счетам.
   Эрбий -  относится  к  элементам  "редких  земель"  (названы  так  по
сходству их с такими окислами щелочноземельных металлов, как  известь  и
глинозем). К элементам редких земель относятся также скандий Sc,  иттрий
I, лантан La, церий Се, празеодим Рr, неодим Nd, самарий Sm и др. Редкие
земли найдены  только  в  соединениях,  представляющих  довольно  редкие
минералы, в небольших же количествах встречаются  во  многих  минералах,
также в золе табака и костей и в человеческой моче. Практический интерес
редкие земли возбудили после того, как Ауэр применил смесь окисей  тория
и церия для газокалильного освещения (колпачки Ауэра). После  того  были
открыты сравнительно большие  залежи  монацита  в  Бразилии  и  Северной
Каролине, и  изучение  редких  земель  расширилось  (при  извлечении  из
монацита окиси тория редкие земли получаются как  отбросы  или  побочные
продукты). Атомные веса элементов редких земель по  недостаточности  для
них физико-химических данных точно не определены, но  после  установлены
периодической системы Менделеева (1870) для  некоторых  из  них  атомные
веса удалось определить более точно (из них скандий, его атомный  вес  и
свойства  были  предсказаны  Менделеевым  под   именем   гипотетического
элемента эка бора). По своим свойствам и реакциям  редкие  земли  сходны
между собой и, встречаясь в природе  совместно  друг  с  другом,  трудно
отделяются один от другого.  Водные  растворы  солей  редких  земель  не
осаждаются сероводородом. Сернистый  аммоний  действует,  как  свободный
аммиак (дает аморфные осадки основных солей).  Углекислые  соли  щелочей
осаждают аморфные углекислые соли (растворимы в избытке реактива  и  тем
легче, чем слабее основные свойства их).  Для  характеристики  элементов
редких земель пользуются атомными весами и их спектрами поглощения  (при
пропускании белого света через  раствор  солей),  светящимися  спектрами
электрических  искр  (спектры  с  большим  числом  линии)  и   спектрами
фосфоресценции (свет фосфоресценции при действии электрических  разрядов
в почти безвоздушном пространстве на сернокислые соли  некоторых  редких
земель и на самые земли дает характерные полосатые  спектры).  Некоторые
из элементов редких земель получены в металлическом виде  (при  действии
калия или натрия на хлористые соли данных металлов  или  же  посредством
электролиза), большинство же известно только в виде окислов и солей.  Э.
Еr, имеет атомный вес=166,3 (Клеве). Окись Э. Еr2О3  представляет  собою
порошок красивого розового цвета, уд. в. 8,64, медленно  растворяется  в
кислотах и образует соли розового  цвета.  В  начале  60  годов  Берлин,
позднее Бар и Бунзен в смеси, называвшейся, иттрием нашли землю,  дающую
розовые соли, и дали ей название Э. Из этой последней  Мариньяк  выделил
окись иттербия, дающую бесцветные соли. Клеве в 1880 году показал, что и
чистый Э. сопровождается двумя землями гольмием и  туллием,  от  которых
его уже трудно отделить. Для Э.  характерен  спектр  поглощения  (изучен
Таленом). Линии Э. найдены в  спектре  солнца.  Из  солей  Э.  известны:
азотнокислый  Э.  Er2(NO3)6+10H2O  в   виде   больших   кристаллов,   не
изменяющихся на воздухе; сернокислая соль (с 8  частями  воды)  образует
двойные соли с сернокислым калием и аммонием. Первая из этих солей  Еr2,
К2(SO4 )4 +4Н2O хорошо растворима в холодной воде. А. Кремлев.
   Эрехтейон  -  т.  е.  храм  Эрехтея  -   замечательное   произведение
древнегреческой архитектуры, остатки которого сохранились в  Афинах.  То
было одно из главных святилищ, красовавшееся  на  акропольской  горе,  к
северу от Парфенона. Оно занимало то  самое  место,  где,  по  верованию
греков,  произошел  спор  между  Афиною  и  Посейдоном  из-за  обладания
Аттикой; в нем находились оливковое дерево, произращенное Афиною, и ключ
соленой воды, начавший бить по манию Посейдона; в нем  хранились  другие
святыни, чтимые афинянами: деревянный истукан Афины, будто бы упавший  с
неба, статуя Гермеса, принесенная  в  Афины  Кекропсом,  след  на  скале
трезубца, которым Посейдон извлек из  нее  воду,  светильник  Каллимаха,
горевший непрестанно, несмотря на то, что масло наливалось в него только
однажды в году, остатки гроба Эрехтея и других  героев  Аттики,  трофеи,
добытые на войне, и т. п. Э. заменил собою находившийся на том же  месте
более древний храм, разрушенный  персами  при  их  нашествии;  постройка
нового храма была  начата  при  Перикле  и  продолжалась  с  перерывами,
вероятно, до 407 г. до Р. Хр. Так как он стоял на неровной почве и  был,
собственно говоря, не одним храмом, а совокупностью нескольких святилищ,
то  его  план   представлял   значительное   отступление   от   обычного
расположения греческих храмов; он не имел снаружи окружной колоннады, но
был украшен с трех сторон отдельными портиками. Перед входом в восточную
целлу, посвященную Афине-Палладе (градохранительнице), находился  портик
о шести стройных колоннах, вытянутых в ряд,  без  антов.  Лицевая  стена
западной целлы посвященной трем древним аттическим божествам земли, была
с  наружной  стороны  ограничена  двумя  антами  и  расчленена  четырьмя
великолепными, также аттическими полуколоннами,  в  пространствах  между
которыми были проделаны четыре высоких окна. К этой целле примыкали  два
портика, один с северной стороны,  другой-с  южной.  В  северный  портик
выходила главная входная дверь целлы, роскошно обрамленная  и  осененная
карнизом на консолях. Южный портик, называвшийся Пандрозейоном, по имени
одной из дочерей Кекропса, Пандрозы, не  имел  фриза,  и  его  архитрав,
состоявший из трех горизонтальных полос, подпирали не колонны,  а  шесть
кор или кариатид, помещенных на высоком парапете, -шесть  фигур  молодых
женщин, одетых в афинский  костюм  (тунику,  гемидиплодий  и  пеплос)  и
несущих на головах корзины и лежащие на этих последних квадратные плиты,
Здесь мы  встречаем  первый  в  истории  искусства  случай  употребления
подобных женских фигур для поддержки балок -  употребления,  перешедшего
из греческого зодчества во всемирное.  Пять  кариатид  Пандрозейона  еще
стоят на своих местах; шестая увезена,  вместе  с  частями  архитрава  и
парапета, лордом  Эльджином  в  Лондон  и  теперь  хранится  в  тамошнем
Британском музее; в Афинах она заменена теперь  терракотовой  копией.  В
позах этих здоровых, стройных фигур незаметно ни малейшего  принуждения;
они несут лежащую на их головах тяжесть легко, что  особенно  выражается
тем, что у них только одна нога  плотно  упирается  в  землю,  а  другая
слегка согнута в колене  и  выдается  вперед.  Одежда  ниспадает  с  них
плавными, красивыми складками,  напоминающими  собою  каннелюры;  на  их
правильных, благородных  лицах  рисуется  строгое  спокойствие,  как  бы
сознание важности их служения Афине. Обломки фриза Э., сюжетом  которого
был, очевидно, миф об Эрехтее и кекропидах,  хранящиеся  в  акропольском
музее, свидетельствуют о том, что и  прочие  скульптурные  украшения  Э.
были  превосходны.  Он  отличался  большой  оживленностью  и   тонкостью
отделки, и  его  эффектность  увеличивалась  темным  фоном  элевзинского
мрамора,  на  котором  были  укреплены  фигуры,  изваянные   из   белого
паросского мрамора. В архитектурном отношении все части Э.  должны  были
очаровывать зрителя чистою красотою своих форм, гармоничностью пропорций
и тонкою  обработкой  деталей;  ни  одно  из  созданий  древнегреческого
зодчества  не  было  так  свободно  и  живописно  по  расположению,  так
грациозно и изящно, как это образцовое сооружение  аттическо-ионического
стиля. До XVII стол. Э. существовал еще в довольно  сохранном  виде;  но
венецианцы в 1687  г.,  при  осаде  Афин,  страшно  изуродовали  его.  В
настоящее время  он,  насколько  было  возможно,  исправлен  при  помощи
принадлежавших  к  нему  фрагментов,  но  все-таки  представляет   собою
печальные развалины; лучше других его частей уцелел портик Пандрозы.
   Эри   (Erie