араллели заканчиваются смертью дерева, описанною с тем  пантеистическим
проникновением в сущность мирового процесса, которое и  здесь,  и  позже
так великолепно удается  Т.  Это  уменье  Т.  обобщать  жизнь  человека,
животных и "неодушевленной  природы"  в  одно  понятие  о  жизни  вообще
получило  свое  высшее  художественное  выражение  в  "истории   лошади"
("Холстомер"), напечатанной только в 70-х годах, но написанной в 1860 г.
Особенно  потрясающее  впечатление  производит   заключительная   сцена:
исполненная нежности и заботы о своих волчатах волчица рвет  куски  мяса
от брошенного живодерами тела некогда знаменитого, а  потом  зарезанного
за старостью и негодностью скакуна Холстомера, пережевывает  эти  куски,
затем  выхаркивает  их  и  таким  образом  кормит  волчат.   Здесь   уже
подготовлен радостный пантеизм Платона Каратаева (из  "Войны  и  Мира"),
который так глубоко убежден, что жизнь есть  круговорот,  что  смерть  и
несчастия одного сменяются полнотою жизни и радостью для другого и что в
этом-то и состоит мировой порядок, от века неизменный.
   Слабее других произведений конца 50-х гг. первый роман Т.:  "Семейное
счастье". Исходя из волновавшего его личного мотива, Т. разрешает  здесь
художественную задачу чисто априорным путем и рисует не то, что было,  а
то, что может быть. Он начал испытывать в то  время  сильное  чувство  к
Софье Андреевне Берс, дочери московского доктора из  остзейских  немцев.
Ему пошел уже четвертый десяток, С. А. было всего 17  лет.  И  вот,  ему
казалось, что разница эта очень велика, что увенчайся  даже  его  любовь
взаимностью, брак был бы несчастлив и рано или  поздно  молодая  женщина
полюбила бы другого, тоже молодого и не "отжившего" человека. Так оно  и
случается   в   иронически   озаглавленном   "Семейном    счастье".    В
действительности роман Т. разыгрался совершенно иначе. Три года  вынесши
в сердце своем страсть к С. А., Толстой осенью 1862 г. женился на ней, и
на долю его выпада самая большая полнота семейного счастья, какая только
бывает на земле. В лице своей жены  он  нашел  не  только  вернейшего  и
преданнейшего  друга,  но  и  незаменимую  помощницу  во   всех   делах,
практических и литературных. По семи раз она переписывала без  конца  им
переделываемые, дополняемые и исправляемые произведения, при чем  своего
рода  стенограммы,  т.  е.  не  окончательно  договоренные   мысли,   не
дописанные слова и обороты под ее опытною в  дешифрировании  этого  рода
рукою часто получали ясное и определенное выражение.  Для  Т.  наступает
самый  светлый  период  его  жизни  -  упоения  личным  счастьем,  очень
значительного,   благодаря    практичности    С.    А.,    материального
благосостояния, величайшего, легко  дающегося  напряжения  литературного
творчества и в связи с ним небывалой  славы  всероссийской,  а  затем  и
всемирной. В течение первых 10 - 12 лет после женитьбы он создает "Войну
и Мир" и "Анну Каренину". На рубеже этой второй эпохи литературной жизни
Т. стоят задуманные еще в 1852 и законченные в 1861 - 62  гг.  "Казаки",
первое из произведений, в которых великий талант Т.  дошел  до  размеров
гения.  Впервые   во   всемирной   литературе   с   такою   яркостью   и
определенностью была показана разница  между  изломанностью  культурного
человека,  отсутствием   в   нем   сильных,   ясных   настроений   -   и
непосредственностью людей близких к природе. Что мы знали до  Т.  о  так
называемых "детях природы"?  В  лучшем  случае  это  были  созданные  по
рецепту Руссо величавые дикари Купера, романтические черкешенки Пушкина,
почти столь же романтически разукрашенные Тамара и Бела  Лермонтова.  Т.
показал, что вовсе не в том особенность людей близких к природе, что они
хороши или дурны. Разве можно назвать хорошими лихого конокрада Лукашку,
своего рода demivierge Марьянку, пропойцу Ерошку? Но нельзя их назвать и
дурными, потому что у них нет сознания зла; Ерошка  прямо  убежден,  что
"ни в чем греха нет". Казаки Т. - просто живые люди, у которых  ни  одно
душевное  движение  не   затуманено   рефлексиею.   "Казаки"   не   были
своевременно оценены. Слишком тогда все гордились "прогрессом" и успехом
цивилизации, чтобы  заинтересоваться  тем,  как  представитель  культуры
спасовал  пред  силою  непосредственных   душевных   движений   каких-то
полудикарей. За то небывалый успех выпал на долю "Войны и Мира". Отрывок
из романа, под названием "1805 г." появился в "Русском Вестн." 1865  г.;
в 1868 г. вышли три его части, за которыми вскоре последовали  остальные
две. Признанная критикою всего мира величайшим  эпическим  произведением
новой европейской  литературы,  "Война  и  Мир"  поражает  уже  с  чисто
технической точки зрения размерами  своего  беллетристического  полотна.
Только в живописи можно найти некоторую параллель  в  огромных  картинах
Паоло Веронезе в венецианском дворце дожей, где тоже сотни лиц  выписаны
с удивительною отчетливостью и индивидуальным выражением.  В  романе  Т.
представлены все классы общества, от императоров и королей до последнего
солдата,  все  возрасты,  все  темпераменты  и  на  пространстве  целого
царствования Александра I. Что еще более возвышает его  достоинство  как
эпоса  -  это  данная  им  психология  русского  народа.  С   поражающим
проникновением изобразил Т. настроения толпы, как высокие, так  и  самые
низменные и зверские (напр. в  знаменитой  сцене  убийства  Верещагина).
Везде  Т.   старается   схватить   стихийное,   бессознательное   начало
человеческой жизни. Вся философия романа сводится к тому,  что  успех  и
неуспех в исторической жизни зависит не от  воли  и  талантов  отдельных
людей, а от того, насколько они отражают в своей деятельности  стихийную
подкладку  исторических  событий.  Отсюда  его  любовное   отношение   к
Кутузову, сильного не стратегическими знаниями и не геройством,  а  тем,
что он понял тот чисто-русский, не эффектный и не яркий, но  единственно
верный путь, которым можно было справиться с  Наполеоном.  Отсюда  же  и
нелюбовь Т. к Наполеону,  так  высоко  ценившему  свои  личные  таланты;
отсюда, наконец, возведение на степень величайшего мудреца  скромнейшего
солдатика Платона Каратаева за то, что  он  сознает  себя  исключительно
частью целого,  без  малейших  притязаний  на  индивидуальное  значение.
Философская или,  вернее,  историософическая  мысль  Т.  большею  частью
проникает его великий  роман  -  и  этимто  он  и  велик  -  не  в  виде
рассуждений, а в гениально схваченных подробностях и  цельных  картинах,
истинный смысл которых нетрудно понять всякому  вдумчивому  читателю.  В
первом издании "Войны  и  Мира"  был  длинный  ряд  чисто  теоретических
страниц, мешавших цельности художественного  впечатления;  в  позднейших
изданиях эти рассуждения были выделены и составили особую часть. Тем  не
менее в "Войне и Мире" Толстой-мыслитель отразился далеко не весь  и  не
самыми характерными своими  сторонами.  Нет  здесь  того,  что  проходит
красною нитью через все произведения Т., как писанные до "Войны и Мира",
так и позднейшие - нет глубоко пессимистического настроения" И в  "Войне
и Мире" есть ужасы и смерть, но  здесь  они  какие-то,  если  можно  так
выразиться,  нормальные.  Смерть,  напр.,  князя   Андрея   Болконского,
принадлежит к самым потрясающим страницам всемирной литературы, но в ней
нет ничего разочаровывающего и  принижающего;  это  не  то,  что  смерть
гусара в "Холстомере" или смерть Ивана  Ильича.  После  "Войны  и  Мира"
читателю хочется жить,  потому  что  даже  обычное,  среднее,  серенькое
существование озарено тем ярким, радостным светом, который озарял личное
существование автора в эпоху  создания  великого  романа.  В  позднейших
произведениях Т. превращение изящной, грациозно кокетливой,  обаятельной
Наташи в расплывшуюся, неряшливо одетую, всецело ушедшую в заботы о доме
и детях помещицу производило бы грустное впечатление; но в эпоху  своего
наслаждения семейным счастьем Т. все это возвел в перл создания.
   Бесконечно радостного упоения  блаженством  бытия  уже  нет  в  "Анне
Карениной", относящейся к  1873  -  76  гг.  Есть  еще  много  отрадного
переживания в почти автобиографическом романе Левина  и  Китти,  но  уже
столько  горечи  в  изображении  семейной  жизни  Долли,  в   несчастном
завершении любви Анны Карениной и Вронского, столько тревоги в  душевной
жизни Левина, что в общем этот роман является уже переходом  к  третьему
периоду литературной деятельности Т.  "Анну  Каренину"  постигла  весьма
странная  участь:  все  отдавали  полную  дань  удивления  и  восхищения
техническому мастерству, с которым  она  написана,  но  никто  не  понял
сокровенного смысла  романа.  Отчасти  потому,  что  роман  печатался  в
реакционном журнале, мелкие интересы, выведенные в первых  главах,  были
поняты многими как авторские идеалы - и в эту  ошибку  впал  даже  такой
близко знавший Т. человек и великий почитатель  его,  как  Тургенев.  На
тревогу Левина смотрели просто как на блажь. В действительности душевное
беспокойство, омрачавшее счастье  Левина,  было  началом  того  великого
кризиса в духовной жизни Т., который назревал в  нем  с  самого  раннего
детства, принял вполне определенные очертания в психологии  Нехлюдова  и
Оленина и только на время был усыплен полосою безоблачного  семейного  и
всякого иного счастья. "Если бы", говорит он в своей "исповеди" об  этом
времени, "пришла волшебница и предложила мне исполнить мои желания, я бы
не знал, что сказать". Ужас заключался в том, что, будучи в цвете сил  и
здоровья,   он   утратил   всякую   охоту    наслаждаться    достигнутым
благополучием; ему стало "нечем жить", потому что он не мог себе уяснить
цель и смысл жизни. В сфере  материальных  интересов  он  стал  говорить
себе: "ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин  в  Самарской  губ.  -  300
голов лошадей, а потом?"; в сфере литературной: "ну, хорошо,  ты  будешь
славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, -  ну
и что ж!".  Начиная  думать  о  воспитании  детей,  он  спрашивал  себя:
"зачем"; рассуждая "о том, как народ может  достигнуть  благосостояния",
он "вдруг говорил себе: а мне что за дело?" В  общем  он  "почувствовал,
что то, на чем он стоял, подломилось, что того, чем он  жил,  уже  нет".
Естественным результатом  была  мысль  о  самоубийстве.  "Я,  счастливый
человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между
шкапами в своей комнате, где я каждый день  бывал  один,  раздеваясь,  и
перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком  легким
способом избавления себя от жизни. Я сам не знал чего я хочу:  я  боялся
жизни, стремился прочь от ее и, между тем, чего-то еще надеялся от  ее".
Чтобы найти ответ на измучившие его вопросы и сомнения, Т. прежде  всего
лихорадочно бросился в  область  богословия.  Он  стал  вести  беседы  с
священниками и  монахами,  ходил  к  старцам  в  Оптину  пустынь,  читал
богословские трактаты, изучил древнегреческий и  древнееврейский  языки,
чтобы в подлиннике познать первоисточники христианского учения. Вместе с
тем  он   присматривался   к   раскольникам,   сблизился   с   вдумчивым
крестьянином-сектантом Сютаевым, беседовал с молоканами, штундистами.  С
тою же лихорадочностью искал он смысла жизни в изучении  философии  и  в
знакомстве с результатами точных наук. Он делал ряд попыток все большего
и  большего  опрощения,  стремясь  жить  жизнью  близкой  к  природе   и
земледельческому быту. Постепенно отказывается он от прихотей и  удобств
богатой  жизни,  много  занимается  физическим   трудом,   одевается   в
простейшую одежду,  становится  вегетарианцем,  отдает  семье  все  свое
крупное состояние, отказывается от прав литературной  собственности.  На
этой почве беспримесно  чистого  порыва  и  стремления  к  нравственному
усовершенствованию создается третий период литературной деятельности Т.,
длящийся уже около 20 лет. Еще не  наступила  пора  дать  сколько-нибудь
объективную оценку  последнего  периода  литературной  деятельности  Т.,
отличительною чертою которого  является  отрицание  всех  установившихся
форм государственной, общественной и религиозной жизни. Это  еще  жгучая
злоба дня, относительно которой всякий  современник  невольно  выступает
либо защитником, либо обвинителем; последняя роль гораздо легче,  потому
что значительная часть взглядов Т. не могла получить открытого выражения
в Poccии и в полном виде изложена  только  в  заграничных  изданиях  его
религиозно-социальных трактатов. Сколько нибудь  единодушного  отношения
не установилось даже по отношению к беллетристическим произведениям  Т.,
написанным за последние 20 лет. Так, в длинном ряде небольших повестей и
легенд, предназначенных преимущественно для народного чтения ("Чем  люди
живы" и др.),  Т.,  по  мнению  своих  безусловных  поклонников,  достиг
вершины художественной силы - того стихийного мастерства, которое дается
только народным сказаниям,  потому  что  в  них  воплощается  творчество
целого народа. Наоборот, по мнению людей, негодующих на Т. за то, что он
из художника превратился в проповедника, эти написанные  с  определенною
целью художественные поучения грубо тенденциозны.
   Высокая  и  страшная  правда  "Смерти  Ивана.  Ильича",   по   мнению
поклонников ставящая это произведение на ряду с главными  произведениями
гения Т., по мнению других  преднамеренно  жестка,  преднамеренно  резко
подчеркивает бездушие высших слоев общества, чтобы показать нравственное
превосходство  простого  "кухонного  мужика"   Герасима.   Взрыв   самых
противоположных  чувств,  вызванный  анализом  супружеских  отношений  и
косвенным  требованием  воздержания  от  брачной  жизни  в  "Крейцеровой
Сонате" заставил забыть об удивительной яркости и страстности, с которою
написана эта повесть. Народная драма "Власть тьмы" по мнению поклонников
Т. есть великое проявление  его  художественной  силы:  в  тесные  рамки
этнографического воспроизведения русского крестьянского  быта  Т.  сумел
вместить столько общечеловеческих черт, что драма с колоссальным успехом
обошла все  сцены  мира.  Но  другим  достаточно  одного  Акима,  с  его
бесспорно односторонними и тенденциозными осуждениями  городской  жизни,
чтобы и все произведение объявить  безмерно-тенденциозным.  Наконец,  по
отношению к последнему крупному произведению" Т. - роману "Воскресенье",
поклонники не находят  достаточно  слов,  чтобы  восхищаться  совершенно
юношескою  свежестью  чувства  и  страстности,   проявленною   70-летним
автором, беспощадностью в изображении судебного и великосветского  быта,
полною оригинальностью первого в русской литературе воспроизведения мира
политических преступников. Противники Т. подчеркивают бледность главного
героя  -  Нехлюдова,  чрезмерное  озлобление  против   высших   классов,
приподнятость  характера  бывшей   проститутки.   В   общем   противники
последнего фазиса литературно проповеднической деятельности Т.  находят,
что  художественная  сила  его  безусловно  пострадала  от  преобладания
теоретических интересов и что творчество теперь для того только и  нужно
Т.,  чтобы  в  общедоступной  форме  вести  пропаганду  его  общественно
религиозных  взглядов.  В  новейшем  эстетическом  его   трактате   ("Об
искусстве") можно найти достаточно материала, чтобы объявить  Т.  врагом
искусства: помимо того, что Т. здесь частью совершенно отрицает,  частью
значительно  умаляет  художественное  значение  Данте,  Рафаэля,   Гете.
Шекспира (на представлении "Гамлета" он испытывал "особенное  страдание"
за это "фальшивое подобие произведений искусства"), Бетховена и др.;  он
прямо приходит к тому выводу, что "чем больше мы отдаемся  красоте,  тем
больше мы отдаляемся от добра". С другой стороны можно возразить  самому
автору, что именно в его-то произведениях последних  20  лет  "добро"  и
"красота" слились в одно  гармоничное  целое.  -  Последним  по  времени
фактом биографии Т. является определение св. синода от 20 -  22  февраля
1901 г. "известный всему миру писатель", читаем мы в  этом  определении.
"русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф
Т., в прельщении гордого ума своего, дерзко  восстал  на  Господа  и  на
Христа Его и на святое Его достояние,  явно  перед  всеми  отрекшись  от
вскормившей и воспитавшей его Матери, церкви  православной,  и  посвятил
свою  литературную  деятельность  и  данный  ему  от  Бога   талант   на
распространение  в  народе  учений  противных  Христу  и  церкви,  и  на
истребление в умах и сердцах людей веры  отеческой,  веры  православной,
которая утвердила вселенную, которою жили  и  спасались  наши  предки  и
которою доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и
письмах, во множестве рассеваемых им и его учениками по всему  свету,  в
особенности же в пределах дорогого отечества нашего, он  проповедует,  с
ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной  церкви  и
самой сущности веры  христианской:  отвергает  личного  живого  Бога,  в
Святой Троице славимого, Создателя и  Промыслителя  вселенной;  отрицает
Господа Иисуса Христа  -  Богочеловека,  Искупителя  и  Спасителя  мира,
пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из
мертвых; отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа  Господа  и
девство до рождества и  по  рождестве  Пречистой  Богородицы  Приснодевы
Марии, не  признает  загробной  жизни  и  мздовоздаяния,  отвергает  все
таинства церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над
самыми священными предметами веры православного народа,  не  содрогнулся
подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию". В  силу
всего этого "церковь не считает его своим членом  и  не  может  считать,
доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею".
   Произведения Т. собраны в 15 ч. Кроме того  с  1883  г.  за  границею
напечатан ряд произведений, которые не  могли  появиться  в  России  или
появились  с  сокращениями.  Беспримерная   знаменитость   Т.   наглядно
выразилась в колоссальном успехе его сочинений, в  небывалом  количестве
переводов  их  на  иностр.  языки  и  поистине   необъятном   количестве
посвященных Т. статей  и  книг.  Полного  (12  -  15  т.)  собрания  его
сочинений (10 изд.) разошлось более 80000  экз.,  из  отдельно  изданных
произведений наибольшего распространения достиг "Кавказ. Пленник - около
250000 экз., "Хозяин и работник" - около 200000; "Чем люди живы" - около
150000; "Власть тьмы" около 140000; от  130  -  100  тыс.:  "Бог  правду
любит, да не скоро скажет", "Много  ли  человеку  земли  нужно",  "Осада
Севастополя", "Первый винокур", "Воскресенье", "Три смерти" и др. "Новой
Азбуки" разошлось 23 изд., что составляет  более  800000  экз.;  "Первой
русской книги для чтения" (4 ч.) разошлось  более  600000  экз.  Подсчет
переводов произведений Т., сделанный нами в Британском музее в Лондоне и
отделении  Rossica   спб.   публичной   библиотеки   дал   поразительные
результаты. Отдельно  изданных  переводов,  которые  представляют  собою
весьма незначительную часть того, что переводится  из  Т.  в  газетах  и
журналах, вышло: на нем. яз. - более 200, на  франц.  -  около  150,  на
англ. - около 120, шведском и датском - около  50;  на  всех  остальных,
вплоть до японского, татарского, индустанского и др. - от 1 до 20.

   Литература  о  Т.  не  поддается  и  приблизительному  подсчету.  При
громадном интересе к каждому его шагу, число  газетных  статей  о  Т.  в
России и  за  границею  превосходит  многие  тысячи,  журнальных  статей
ежегодно появляется сотни (ср. для англ. лит.  Index'ы  Стэда,  для  фр.
Jordel'я). Отдельно изданных книг о Т. мы насчитали: 1) на русском яз. -
около 100: А. Н. Аксаков, Аминтор, арх. Антоний, П. Е. Астафьев,  Ф.  И.
Булгаков,  Богдановский,  Бывший  поклонник,  Бегичев,  Берс,   Бирюков,
Буткевич,