с  хорошей
педагогической обстановкой, развивала в лицеистах чувство  человеческого
достоинства и стремление  к  самообразованию.  Если  солидные  знания  и
приходилось окончившим курс приобретать своим  трудом  впоследствии,  то
лицею они были обязаны охотой к этому труду, общим развитием  и  многими
гуманными, светлыми идеями. Вот почему они и относились с  таким  теплым
чувством к своему учебному заведению и так долго и  единодушно  поминали
19-е октября. Чтение римских прозаиков и поэтов было поставлено в  лицее
довольно  серьезно:  классическую  мифологию,  древности  и   литературу
лицеисты, в том числе П., знали не хуже нынешних студентов.  Способности
П. быстро развернулись  в  лицее:  он  читал  чрезвычайно  много  и  все
прочитанное прекрасно помнил; больше всего  интересовался  он  франц.  и
русской  словесностью  и  историей;  он  был  одним  из  самых  усердных
сотрудников в рукописных лицейских журналах и одним из деятельных членов
кружка лицейских новеллистов и поэтов (Илличевский, Дельвиг, Кюхельбекер
и др.), которые, собираясь по вечерам,  экспромтом  сочиняли  повести  и
стихи. Учился П. далеко не усердно. Кайданов, преподававший географию  и
историю, аттестует  его  так:  "при  малом  прилежании  оказывает  очень
хорошие успехи, и сие  должно  приписать  одним  только  прекрасным  его
дарованиям. В поведении  резв,  но  менее  противу  прежнего".  Куницын,
профессор логики и нравственных наук,  пишет  о  нем:  "весьма  понятен,
замысловат и остроумен, но крайне не  прилежен.  Он  способен  только  к
таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи  его
очень не велики, особенно по части логики".  Из  товарищей  знавшие  его
впечатлительную натуру и отзывчивое, мягкое сердце, искренно любили его;
большинство,  замечавшее  только  его  неумеренную  живость,  самолюбие,
вспыльчивость и наклонность к злой насмешке, считало его  себялюбивым  и
тщеславным;  его  прозвали  (французом,  преимущественно  за  прекрасное
знание французского языка - но в 1811 и след. годах это  был  во  всяком
случае эпитет не похвальный. Раздражительность, принесенная  П.  еще  из
дому, получила здесь новую пищу вследствие такого отношения  большинства
товарищей; будущий поэт  сам  наталкивался  на  ссоры,  а  так  как  он,
несмотря на огромные  способности  и  остроумие,  не  отличался  быстрой
находчивостью,  то  далеко  не  всегда   мог   оставаться   победителем,
вследствие чего раздражался еще более. Предаваясь неумеренной  веселости
днем, П. часто проводил бессонные ночи в своем ј  14  (здесь  прожил  он
целые 6 лет), то обливаясь слезами и обвиняя себя и других, то обдумывая
способы, как бы изменить к лучшему свое  положение  среди  товарищей.  В
1814 г. Сергей  Львович  П.  вновь  поступил  на  службу  в  Варшаве  по
комиссариату (чиновником он оказался, конечно, крайне небрежным), а  его
15летний   сын   впервые   выступил   в   печати    с    стихотворением:
"Другу-стихотворцу" (4 июля, в 13 ј  "Вестника  Европы"),  за  подписью:
Александр Н. К.  ш.  п.  Несмотря  на  подъем  патриотического  чувства,
которое было  естественным  следствием  событий  1812-1814  гг.,  первые
поэтические  опыты  П.  направлялись  не  в  эту  сторону,  а   являлись
подражанием любовной и вакхической лирике и отчасти сатире французских и
русских учеников и  продолжателей  Горация.  Из  французских  поэтов  П.
больше всего подражал Парни, из русских - Батюшкову, Жуковскому, Василию
П. Но и в этих "полудетских песнях  на  чужой  голос"  местами  слышится
будущий П., то в искренности  чувства,  то  в  оригинальности  мыслей  и
ощущений, то в силе и смелости от дельных картин и стихов. В этих пробах
пера нельзя не заметить и уменья усваивать от каждого образца  лучшее  и
быстро отделываться от его недостатков: так, псевдоклассический  арсенал
собственных  имен,  очень  богатый  в  наиболее  ранних   стихотворениях
Пушкина, скоро  уступает  место  умеренному  употреблению  утвердившихся
формул; славянские выражения,  в  роде:  пренесенный,  взмущенны  волны,
расточил врагов, черный вран  стрежет,  быстро  редеют  и  употребляются
только в наименее задушевных его пьесах. В  высшей  степени  поразителен
факт, что одно из произведений 15-летнего  лицеиста;  который  три  года
назад думал пофранцузски, сделалось почти народною песнью  и  начиная  с
20-х годов перепечатывалось на лубочных листах; это  так  наз.  "Романс"
("Под вечер осенью ненастной"),  от  которого  потом,  по  забывчивости,
отказывался сам автор. В первых (1814 г.) стихотворениях поражает  также
раннее  развитие  чувственности  ("К  Наталье",  "К  молодой   актрисе",
"Красавице,  которая  нюхала  табак").  То  обстоятельство,  что   стихи
15-летнего П. попали в печать, не могло очень сильно выдвинуть его между
товарищами: редакторы того времени очень любили поощрять  юные  таланты,
особенно из хороших фамилий, и первое стихотворение Дельвига  напечатано
было еще раньше.
   Но  вот  наступил  день  публичного  экзамена  8  января  1815   года
(переходного в старший класс),  на  который  приехал  Державин.  Пушкину
велели  прочесть  собственное  стихотворение:  "Воспоминания  в  Царском
Селе", написанное (по совету  Галича)  в  державинском  и  даже  отчасти
ломоносовском стиле (но местами с истинным чувством,  сильно  и  красиво
выраженным), во славу Екатерины, ее  певца  и  ее  победоносного  внука.
Державин был растроган, хотел обнять поэта (который  убежал,  вследствие
юношеской конфузливости)  и,  говорят,  признал  в  П.  достойного  себе
наследника.  Это  стихотворение,  за  полной   подписью   автора,   было
напечатано в "Российсском Музеуме", который в том же году поместил и еще
нисколько произведений П. С этого времени П. приобретает  известность  и
за стенами лицея, что заставило смотреть на него  иными  глазами  и  его
самолюбивых  родителей,  только  что  переселившихся  в   Петербург   на
постоянное  жительство.  16-ти-летний  лицеист   отдался   поэзии,   как
призванию, тем  более,  что  через  отца  и  дядю  он  имел  возможность
познакомиться лично с ее наиболее уважаемыми им представителями: к  нему
в лицей заезжали Жуковский и Батюшков, ободряли его и давали ему  советы
(особенно сильно и благотворно было влияние  Жуковского,  с  которым  он
быстро и близко сошелся  летом  1815  г.;  см.  стих.  "К  Жуковскому").
Профессора  начинают  смотреть  на  него  как  на  будущую  известность;
товарищи распевают хором некоторые его пьесы в лицее  же  положенные  на
музыку. В своих довольно многочисленных стихотворениях 1815  г.  П.  уже
сознает силу своего таланта, высказывает  глубокую  благодарность  музе,
которая скрасила ему жизнь божественным даром, мечтает о тихой  жизни  в
деревне, при условии наслаждения творчеством, но чаще представляет  себя
эпикурейцем  учеником   Анакреона,   питомцем   нег   и   лени,   поэтом
сладострастия, и воспевает пирушки, которые, по-видимому,  были  гораздо
роскошнее и многочисленнее в его воображении, чем в действительности.  В
это время в П. начинает вырабатываться способность  истинного  художника
переселяться всецело в чуждое ему  миросозерцание,  и  он  переходит  от
субъективной лирики к объективной (см.  стихотв.  "Лицинию")  и  даже  к
эпосу ("Бова", "Казак"). Судя по отрывку  его  лицейских  записок  (изд.
фонда, V, 2), написанное им в этом году представляет собою только  малую
часть задуманного или начатого: он обдумывает героическую поэму  ("Игорь
и   Ольга"),   начинает    комедию    и    пишет    повесть    в    роде
фантастикотенденциозных  повестей  Вольтера,  которого  изучает   весьма
серьезно. Стих  П.  становится  еще  более  изящным  и  легким;  местами
образность выражений доходит до  небывалой  в  нашей  новой  словесности
степени   ("Мечтатель");   зато   местами   (особенно   в    похвальных,
псевдоклассических стихотворениях, напр.  "На  возвращение  государя  из
Парижа") даже свежая, оригинальная мысль поэта еще не умеет  найти  себе
ясного выражения. В 1816 г. известность П. уже на  столько  велика,  что
стареющийся  лирик  Нелединский-Мелецкий,  которому  императрица   Марья
Федоровна поручила написать  стихи  на  обручение  великой  княжны  Анны
Павловны с принцем Оранским, прямо отправляется  в  лицей  и  заказывает
пьесу   П.,   который   в   час   или   два   исполняет   заказ   вполне
удовлетворительно. Известные светские поэты (кн. П. А. Вяземский, А.  А.
Шишков) шлют ему свои стихи и комплименты, и он отвечает им, как равный.
Дмитриев и Карамзин выражают  очень  высокое  мнение  об  его  даровании
(последний летом этого года жил в Царском, и П. был у него в доме  своим
человеком); с Жуковским, которого после смерти Державина считали  первым
поэтом, Пушкин уже сотрудничает ("Боже царя храни!"). Круг литературного
образования П. значительно расширяется: он перечитывает  старых  поэтов,
начиная с Тредьяковского, и составляет о них  самостоятельное  суждение;
он знакомится с немецкой литературой (хотя и во французских  переводах).
Анакреонтические мотивы Батюшкова начинают, в произведениях П., уступать
место романтизму Жуковского. В наиболее  задушевных  стихотворениях  П.,
господствует  элегическое  настроение,  которое  в  самом  конце   пьесы
своеобразно заканчивается примиряющим  аккордом  (например  "Послание  к
Горчакову").  Вообще  последние  строчки  стихотворений  П.  уже  теперь
приобретают особую полноту мысли; рельефность и звучность. Крупный  факт
внутренней жизни поэта за это время - юношеская,  поэтическая  любовь  к
сестре товарища, К. П. Бакуниной, которая жила в Царском  Селе  летом  и
иногда посещала лицей  зимою;  самые  тонкие  оттенки  этого  идеального
чувства, то пережитые, то вычитанные у других лириков (Парни  и  Вольтер
по-прежнему остаются его  любимцами).  П.  в  состоянии  выразить  своим
мягким и нежным стихом, которым он иногда позволяет себе играть, подобно
трубадурам или мейстерзингерам (см.  стихотворение  "Певец").  Идеальная
любовь П.; по-видимому, не мешала увлечениям иного рода; но и для них он
умел находить изящное выражение,  то  в  полународной  форме  романса  -
песенки в тоне Дмитриева и Нелединского ("К  Наташе",  горничной  княжны
Волконской), то с  привнесением  оригинальной  идеи  (напр,  "К  молодой
вдове"). Умные мысли, искреннее  чувство  и  изящные  пластичные  образы
находим мы у П. даже в именинных поздравлениях товарищам и  в  альбомных
стихотворениях, которые он писал им перед выпуском  и  копии  с  которых
сохранял: видно, что и тогда уже он дорожил каждым  стихотворным  словом
своим и никогда не брался за  перо  только  для  того,  чтобы  наполнить
пустую страницу. В языке его теперь чаще прежнего встречаются смелые для
того времени, чисто народные выражения (в роде: частехонько, не  взвидел
и пр.), до тех пор освященные примером одного Крылова (его П. изучал уже
с 15-летнего возраста; см. "Городок"). Благодаря лицейской свободе, П. и
его товарищи близко сошлись с офицерами лейб-гусарского полка, стоявшего
в Царском Селе. Это было не совсем подходящее общество  для  17-тилетних
"студентов", и вакхическая поэзия  П.  именно  здесь  могла  перейти  из
области мечтаний в действительность; но не следует забывать,  что  среди
лейбгусар П. встретил одного из самых просвещенных людей  эпохи  (притом
убежденного врага всяких излишеств), П. Я.  Чаадаева,  который  имел  на
него сильное и благотворное  влияние  в  смысле  выработки  убеждений  и
характера; да и прославившийся своими проказами и "скифскою жаждою".  П.
Н. Каверин учился в геттингенском университете, и не даром же П. видел в
нем живое доказательство того,
   Что резвых шалостей под легким покрывалом
   И ум возвышенный и сердце можно скрыть (см. "Послание к Каверину",  в
первонач. виде).
   Дружеские отношения с лейб-гусарами и свежая память о войнах 1812 -15
гг. заставили и П. перед окончанием курса мечтать о  блестящем  мундире;
но  отец,  ссылаясь  на  недостаток  средств,   согласился   только   на
поступление его в гвардейскую пехоту, а дядя убеждал предпочесть  службу
гражданскую.  П.,  повидимому  без  особой  борьбы   и   неудовольствия,
отказался  от  своей  мечты  и   в   стихах   стал   подсмеиваться   над
необходимостью "красиво мерзнуть на параде". Его гораздо более прельщала
надежда "погребать покойную  академию  и  Беседу  губителей  российского
слова" (письмо кн. Вяземскому от 27 марта 1816 г.); он рвался в бой,  но
в бой литературный. По родственным и дружеским связям, а  еще  более  по
личному чувству и убеждению он был  всецело  на  стороне  последователей
Карамзина в Жуковского и вообще всего нового и смелого в поэзии. Еще  на
лицейской  скамье  он  был   пылким   "арзамасцем",   в   самых   ранних
стихотворениях воевал с "Беседой" и кн.  Шаховским,  и  на  них  впервые
оттачивал свое остроумие. "Арзамас" оценил его талант и рвение и  считал
его заранее своим действительным членом. На публичном выпускном экзамене
П. читал свое написанное по обязанности (в  духе  времени),  но  местами
глубоко искреннее стихотворение "Безветрие". 9  июня  1817  г.  государь
явился в Лицей, сказал молодым людям речь и наградил их всех  жалованьем
(П., как окончивший по 2-му разряду получил 700  р.).  Через  4  дня  П.
высочайшим указом определен в коллегию иностранных дел и 15 июня  принял
присягу. В начале июля он уехал  в  отпуск  в  Псковскую  губ.,  в  село
Михайловское, где родные его проводили лето. Позднее П.  вспоминал,  как
он "обрадовался сельской жизни, русской  бане,  клубнике  и  пр.;  но  -
продолжает он - все это нравилось мне недолго. Я любил  и  доныне  люблю
шум и толпу". Уже за 2 недели до конца отпуска П.  был  в  Петербурге  и
писал в Москву кн.  Вяземскому,  что  "скучал  в  псковском  уединении".
Однако, и из кратковременного пребывания в деревне  П.  вынес  несколько
плодотворных воспоминаний (знакомство  с  родственниками  Ганнибалами  и
поэтическая дружба  с  обитательницами  соседнего  Тригорского).  Жизнь,
которую вел П. в Петербурге в продолжение  трех  зим  (1817-1820),  была
очень пестрая, на глаза людей, дурно расположенных к нему - даже пустая,
беспорядочная  и  безнравственная,   но   во   всяком   случае   богатая
разнообразными впечатлениями. Он скорее числился на службе, чем  служил;
жил с своими родителями на Фонтанке близ Покрова, в  небольшой  комнате,
убранство которой соединяло "признаки жилища молодого светского человека
с поэтическим беспорядком ученого". Дома он много читал  и  работал  над
поэмой "Руслан и Людмила", задуманной еще в Лицее, а вне дома жег "свечу
жизни" с обоих  концов.  Он  проводил  вечера  и  целые  ночи  с  самыми
неистовыми представителями "золотой молодежи", посещал балет, участвовал
в   шутовском   "оргиальном"   обществе   "Зеленой   лампы",   изобретал
замысловатые, но не невинные шалости и всегда готов был рисковать жизнью
из-за ничтожных  причин.  "Молодых  повес  счастливая  семья"  состояла,
однако, из людей развитых и в умственном, и в эстетическом отношении; на
их веселых ужинах смело обсуждались политические и экономические  теории
и  литературно-художественные  вопросы.   С   другой   стороны,   пылкое
агрессивное  самолюбие  П.,  усиленное   ранними   успехами,   некоторые
лицейские связи и семейные предания (Серг. Льв. был  очень  тщеславен  в
этом отношении), влекли его в так наз. большой свет, на балы гр.  Лаваля
и др., где  его  больше  всего  привлекали  красивые  и  умные  женщины.
Петербургская жизнь Евгения  Онегина  есть  поэтически  идеализированное
(очищенное от прозаических  мелочей,  в  роде  недостатка  денег  и  др.
неудач) воспроизведение этих двух сторон жизни П. по  выходе  из  лицея.
Существенное различие в том, что  у  поэта,  помимо  удовольствий,  было
серьезное дело, которым он мечтал  возвеличить  не  только  себя,  но  и
Россию: было еще третье общество, где он отдыхал  и  от  кутежей,  и  от
света. В конце сентября или в октябре 1817 г.  П.  в  первый  раз  (и  в
последний, за прекращением заседаний) посетил Арзамас,  этот  "Иерусалим
ума и вкуса", и завязал прочные, на всю жизнь, сношения с  его  членами.
Но Арзамас, при всей свежести идей своих, все же был только литературной
партией, кружком, и П. скоро перерос его. Уже в 1818 г. он является к П.
А. Катенину, взгляды которого довольно далеко расходились  с  принципами
Арзамаса, со  словами:  побей,  но  выучи.  Катенин,  как  признавал  П.
впоследствии,  принес  ему  великую   пользу:   "ты   отучил   меня   от
односторонности в литературных мнениях, а  односторонность  есть  пагуба
мысли" (письмо 1826 г.  ј  163).  П.  находит  время  часто  видаться  с
Дельвигом и Кюхельбекером, с которыми его прежде всего соединяет  любовь
к литературе; он постоянный посетитель суббот Жуковского, частый гость в
доме Карамзина. Когда он, после 8 месяцев  такой  слишком  переполненной
жизни, схватил гнилую горячку и должен был потом отлеживаться в постели,
он "с жадностью и со вниманием" проглатывает только что  вышедшие  8  т.
"Истории" Карамзина и всецело овладевает их сложным содержанием. Он  все
умеет обращать на пользу своему великому делу: любовные интриги дали ему
в 19 лет такое знание психологии страсти,  до  которого  другие  доходят
путем долгого наблюдения см. стих.  "Мечтателю",  I,  192-3);  с  другой
стороны, вера в высокое призвание спасала  его  от  сетей  низкопробного
кокетства развратниц (см. "Прелестнице", I, 191). В эту пору  стихи  для
него - единственное средство изливать свою душу; как далеко шагнул он  в
них вперед в смысле красоты формы и силы выражений, видно из  невольного
восторга  друзейсоперников,  которые  тонко  понимали  это   дело   (кн.
Вяземский пишет Жуковскому 25 апр. 1818 г.:  "Стихи  чертенка-племянника
чудесно хороши. В дыму столетий это выражение - город. Я все отдал бы за
него движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно  нам  посадить  его  в
желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас  всех  заест,  нас  и  отцов
наших"). По мысли и содержанию многие из них ("К  портрету  Жуковского",
"Уныние", "Деревня", "Возрождение") справедливо считаются классическими;
в них перед  нами  уже  настоящий  П.,  величайший  русский  лирик,  для
которого вся наша предшествующая поэзия  была  тем  же,  чем  английская
драма XVXVI вв. для  Шекспира.  Настроения,  в  них  выражаемые  так  же
разнообразны, как жизнь самого поэта, но к концу  периода  грустный  тон
берет явный перевес: П. недоволен собою и часто "объят тоской  за  чашей
ликованья". Только в деревне он чувствует себя лучше:  больше  работает,
сближается с народом, горячо сочувствует его тяжелому положению; там  он
возвращается к виденьям "первоначальных чистых дней". Немногие друзья П.
ценили по достоинству эти многообещающие минуты грусти  и  просветления;
другие, огорчаясь его "крупными шалостями" и не  придавая  значения  его
"мелким стихам", возлагали надежды на публикацию его поэмы: "увидев себя
- писал А. И. Тургенев (П. по документам Ост. арх.  I,  28)  -  в  числе
напечатанных и,  следовательно,  уважаемых  авторов,  он  и  сам  станет
уважать себя и несколько остепенится".  Над  "Русланом  и  Людмилой"  П.
работал 1818 и 1819 гг., по мере  отделки  читал  поэму  на  субботах  у
Жуковского и окончил написанное весною 1820 г. Происхождение ее (еще  не
вполне обследованное) чрезвычайно сложно: все,  что  в  этом  и  сходных
родах слышал и читал юный П. и что производило на него впечатление,  как
и многое, им пережитое, отразилось в его  первом  крупном  произведении.
Имя героя и  некоторые  эпизоды  (напр.  богатырская  голова)  взяты  из
"ународившейся" сказки об  Еруслане  Лазаревиче,  которую  он  слыхал  в
детстве от няни; пиры Владимира, богатыри его взяты из  Кирши  Данилова,
Баян - из Слова о Полку Игореве: сам П. указывает (песнь IV и  соч.,  V,
120-1) на  "Двенадцать  спящих  дев"  Жуковского,  которого  он  дерзнул
пародировать, и на "смягченное подражание