к  которому  ничего  существенного  не  прибавили  новейшие
сторонники абсолютного П.,
   - дополняется в буддизме двумя теориями:  об  условиях  существования
(ниданы) и об агрегатах (сканды), составляющих человека. Из  12  "нидан"
принципиальное значение имеют: 1-я  -  неведение  или  бессмыслие  (этим
исключается понятие разумности или целесообразности существования):  2-я
- закон моральной причинности (карма), в силу которого каждый акт  имеет
свои роковые последствия,  независимые  от  действующего;  8-я  -  жажда
бытия; 11-я - рождение в определенной форме; 12-я - старость  и  смерть.
"Ниданы" определяют процесс мучительного существования; что касается  до
его субъектов, то буддизм решительно отрицает  их  самостоятельность,  в
смысле духовной субстанции, и в каждом живом существе видит лишь агрегат
нескольких агрегатов (сканд) физических и психологических, распадающихся
в момент смерти. В силу закона моральной причинности, дела,  совершенные
каждым,  создают,  вслед  за  его  смертью,  новый  агрегат,  подлежащий
соответствующим страданиям, и так далее до  бесконечности.  Спасение  от
этой "сансары" (вечного мучения) возможно только  через  указанный  путь
отречения от всякой воли и, следовательно, прекращения всяких  действий,
в  силу  чего,  после  покрытия  прежней  кармы  остальным   страданием,
погашается и всякое бытие, за отсутствием для него всяких новых  причин.
При оценке этой системы безусловного П. должно обратить внимание  на  ту
конкретную  точку  отправления,  которую   указывает   само   буддийское
предание. Индийский царевич, отдавший свою первую молодость всевозможным
житейским удовольствиям, на  30-м  году,  встретивши  нищего,  больного,
калеку и мертвеца, задумывается о непрочности житейского благополучия  и
покидает свой гарем, чтобы в уединении размышлять о смысле жизни. Какова
бы ни была степень исторической достоверности этого сказания, в нем ярко
выражена та простая истина,  что  материальная  жизнь,  даже  при  самых
исключительно благоприятных условиях, сама по себе  неудовлетворительна.
Все житейские блага непрочны, болезнь, старость и смерть  -  общий  удел
живых существ: такой  П.  есть  аксиома.  Широкая  система  безусловного
отрицания бытия, воздвигаемая  на  этом  твердом,  но  узком  основании,
лишена,  однако,  всякой  устойчивости  и  разлагается   от   внутренних
противоречий не устраненных, а скорее усиленных  и  умноженных  новейшей
метафизикой  отчаяния.  Первое  внутреннее  противоречие  выражается   в
двусмысленной роли, которую в этом построении  играет  факт  смерти.  Он
представляется сначала венцом всех зол: лишь при  виде  мертвеца  в  уме
Будды созревает безусловный П. и  решимость  стать  на  путь  отречения.
Между тем такой  взгляд  на  смерть  имеет  смысл  лишь  для  оптимизма,
признающего жизнь за благо и условие всех благ: лишение  жизни,  с  этой
точки зрения, есть величайшее зло. Для П., признающего,  что  жизнь,  по
существу, есть мучение, конец этого мучения должен  являться,  наоборот,
величайшим благом - а в таком случае общее мировоззрение опять  получает
оптимистическую окраску: мир  оказывается  так  хорошо  устроенным,  что
вместе с мучительною болезнью неизбежно  дается  и  радикальное  от  нее
лекарство.  Такому  заключению  лишь   по   ошибке   противопоставляется
буддийская  теория  многих  преемственных  рождений,  чем,   будто   бы,
отнимается у факта смерти характер окончательного избавления.  На  самом
деле и по буддийскому воззрению для  страдающего  существа  смерть  есть
конец  всех  страданий,  ибо  это  существо  есть  только   совокупность
агрегатов,  распадающихся   в   момент   смерти.   Никакой   субстанции,
переживающей  этот  момент  и  сохраняющей  свое  единство,  буддизм  не
допускает; связь между умершим и тем новым существом, которое родится из
его дел по закону "кармы", находится  вне  их  обоих:  теория  не  может
утверждать их личного  тождества  или  единства  самосознания,  ибо  это
противоречит очевидности: никто не помнит своих  прежних  существований,
т.  е.  прежних  воплощений  своей  "кармы",  хотя  для  каждого   таких
воплощений  предполагается  бесчисленное  множество.  Если  же  единство
самосознания ограничивается каждый раз пределами одного  воплощения,  то
ими же ограничивается и действительное страдание для  каждого  существа.
Новейшая форма абсолютного  П.  (у  Шопенгауэра  и  Гартмана)  также  не
представляет  никаких  оснований  для   превращения   зла   в   какой-то
трансцендентный  атрибут  бытия.  Зло  и  здесь  сводится  собственно  к
страданию,  страдание  же  действительно   существует   лишь   поскольку
сознается - а сознание для философии  П.  есть  не  более  как  мозговое
явление  (Gehirnphanomen)  и,   следовательно,   возможно   только   для
организмов, обладающих  нервною  системой  и  страдающих  при  известной
степени  раздражения  чувствительных  нервов.  Следовательно   страдания
всякого  существа  ограничиваются  пределами   его   данного   телесного
существования  и  совершенно  прекращаются  с  разрушением  организма  в
смерти. Шопенгауэр и Гартман много говорят  о  "мировом  страдании",  но
именно с их точки зрения это может быть только риторическою фигурой, ибо
мир, т. е. его единое метафизическое начало - "воля",  "бессознательное"
и т. п. - не может страдать: для этого оно должно  было  бы  по  крайней
мере обладать собственными чувствительными нервами и мозгом, чего ему не
предоставлено.  Универсальное  страдать  не   может;   страдает   только
индивидуальное, в своем органическом воплощении,  уничтожаемом  смертью.
Реально существующее страдание ограничивается, только областью  сознания
- людьми и животными; все эти существа страдают, но  каждое  порознь,  и
страдание каждого с  концом  его  жизни  совершенно  прекращается.  Если
Шопенгауэр  прав,  что  нельзя  ощущать,  представлять,  познавать   "за
пределами своей кожи", то столь  же  невозможно  за  этими  пределами  и
страдать; поэтому и чужие страдания могут быть  мучительны  для  каждого
лишь через их отражение в пределах его "кожи", т. е. через его организм,
и с его смертью совершенно исчезают. Таким образом безусловный П.  ни  в
древней индийской; ни в новой германской  своей  форме  не  в  состоянии
отнять у смерти ее значения  окончательной  избавительницы  от  бедствий
жизни, и с этой точки зрения ничто логически не мешает каждому  ускорять
такое избавление  чрез  самоубийство.  Попытки  Шопенгауэра  и  Гартмана
отклонить  этот  вывод  своею   крайнею   слабостью   подтверждают   его
неизбежность. Первый говорит, что самоубийство есть ошибка, потому что в
нем истребляется не сущность зла (мировая воля), а  только  явление.  Но
никакой  самоубийца  и  не  ставит  себе  такой  нелепой   задачи,   как
истребление сущности вещей. В  качестве  страдающего  явления  он  хочет
избавиться от своей жизни, как мучительного явления - и  такой  цели  он
несомненно достигает с точки зрения  самого  Шопенгауэра,  который,  при
всем своем пессимизме, не  может  утверждать,  чтобы  мертвые  страдали.
Гартман, вполне признавая, что последняя цель есть именно  самоубийство,
требует, чтобы отдельный человек в интересах  человечества  и  вселенной
воздерживался от личного самоубийства и посвящал свои силы на подготовку
средств к тому всеобщему  собирательному  самоубийству,  которым  должен
окончиться исторический и космический процесс. Это - высший нравственный
долг, тогда как убивать себя, чтобы избавиться от собственных страданий,
свойственно людям, стоящим на низшей, эвдемонистической  ступени  этики.
Последнее, конечно, справедливо, но собственный принцип безусловного  П.
логически исключает всякую другую этику. Если  все  дело  в  том,  чтобы
уничтожить мучительное существование, то нет никакой возможности разумно
доказать кому-нибудь, что он должен иметь в виду  не  свои  собственные,
действительно  испытываемые  мучения;  а  предполагаемые  мучения   того
отдаленного потомства,  которое  будет  способно  на  акт  коллективного
самоубийства;  да  и  для  тех  будущих  пессимистов  теперешнее  личное
самоубийство данного субъекта может быть (в смысле Гартмана) полезно как
пример для подражания, ибо ясно, что если каждый будет себя убивать,  то
общая цель  будет  достигнута.  -  На  самом  деле  безусловный  П.  как
первоначально явился, так и до конца остается  лишь  плодом  пресыщенной
чувственности. В  этом  его  истинное  значение  и  его  ограниченность.
Справедливая оценка жизни материальной, которая, в  отдельности  взятая,
есть только "похоть плоти, похоть очей и гордость  житейская",  приводит
размышляющий ум к истинному заключению, что "мир весь во зле лежит", чем
и исчерпывается правда П. Но  когда  человек,  познавший  до  пресыщения
неудовлетворительность плотской жизни и  не  одушевленный  преобладающим
интересом к чему-нибудь другому, лучшему, незаконным образом обобщает  и
расширяет отрицательный результата  своего  опыта,  то,  вместо  верного
пессимистического отношения  к  односторонне  материальному  направлению
жизни, получается ложное утверждение, что сама жизнь,  сам  мир  и  само
бытие суть зло и мучение. В этом принципе безусловного пессимизма 1)  не
различается  зло  нравственное  от  страдания  и   бедствия,   или   зла
физического, и 2)  так  смутно  понятое  зло  принимается  за  подлинную
первооснову всякого бытия, что не только ни на чем  не  основано,  но  и
ведет к  явным  нелепостям.  Так,  последовательно  применяя  эту  точку
зрения, пришлось бы признать болезнь за постоянное нормальное состояние,
а здоровье - за случайную и непонятную аномалию; но в таком случае мы не
замечали бы болезни и мучительно  ощущали  бы  здоровье,  как  нарушение
нормы; между тем, наоборот,  здоровье  нами  обыкновенно  не  замечается
именно  как  первичное,  нормальное  состояние,  болезнь  же  мучительно
сознается как привходящее, случайное отклонение от нормы. К подобным  же
нелепостям приводит безусловный П. и в  нравственной  сфере.  Иногда  П.
называется  всякое  воззрение,  которое  признает  реальность  и  важное
значение  зла  в  мире,  но  лишь  как  вторичного,   обусловленного   и
преодолеваемого  фактора  человеческого  и   природного   бытия.   Такой
относительный пессимизм содержится многими философскими  и  большинством
религиозных систем; но его нельзя рассматривать вне общей связи того или
другого миросозерцания, в  которое  он  входит  как  один  из  составных
элементов.
   Вл. Соловьев.
   Песталоцци (Иоганн Генрих  Pestalozzi,  1746  -  1827)  -  знаменитый
педагог, родом из Цюриха, сын глазного врача. Рано  лишившись  отца,  он
был окружен в детстве заботами матери. В школе он  считался  неспособным
учеником  и  был  предметом  насмешек  своих   товарищей.   Поступив   в
университет, он имел в виду богословское поприще; но вскоре он  начинает
думать о нуждах народа, о средствах к их устранению и, чтобы быть  ближе
к народу, готовится сначала к юридическому поприщу, а  затем  становится
агрономом. Чтение "Эмиля" Руссо подействовало на П. с  особенною  силою;
человек замечательно мягкого характера, до  болезненности  отзывчивый  к
людскому горю,  П.  волновался  и  горячился  на  каждом  шагу.  Покинув
университет, он приобрел небольшое имение, Нейгоф.  Здесь  ему  хотелось
ввести некоторые  преобразования  в  земледелии  и  познакомить  с  ними
окрестных  крестьян.  Вследствие  полной  неспособности  П.   заниматься
хозяйством, попытка его не дала никаких результатов и привела только  П.
к крайне стесненному материальному положению. В это время  он  пришел  к
мысли, что больше всего в помощи нуждаются крестьянские дети, остающиеся
без вся кого призора и воспитания. При некоторой поддержке местных общин
и добрых людей П. собрал у себя  до  50  детей,  которым  самоотверженно
посвятил все свои силы и  материальные  средства,  приучая  их  летом  к
полевым работам,  а  зимою  к  ремеслу.  Это  начинание  также  постигла
неудача. Родители стали уводить своих  детей,  как  только  те  получали
приличную одежду, или же забирали себе деньги, которые  были  заработаны
детьми. П. вынужден был закрыть школу, тем более, что у него не  хватало
средств на ее содержание. Небольшое сочинение его:  "Досуги  отшельника"
(1780), написанное в виде афоризмов, встречено было не  без  сочувствия;
П. высказывает здесь все основные взгляды, которые  он  только  развивал
впоследствии. Большой успех имело сочинение его:  "Лингард  и  Гертруда,
книга для народа" (1781). Это рассказ  о  том,  как  в  одной  деревушке
получила влияние простая, но толковая женщина, умеющая воспитывать своих
детей, и убедившая односельчан завести у себя школу. От неопределенных и
пылких мечтаний П. переходит здесь к суровым вопросам  жизни:  "заткнуть
дыру, из которой текут народные бедствия", можно только  в  том  случае,
если уровень народного образования будет поднят - но так  как  у  народа
нет ни  средств,  ни  сил  для  устройства  громадного  числа  школ,  то
образование, по  убеждению  П.,  прежде  всего  следует  отдать  в  руки
матерей.  Для  облегчения  матерям  их   задачи   необходимо   дать   им
руководство, которое  и  было  написано  П.  Под  старость  П.  пришлось
вернуться к своей прежней  деятельности.  Швейцарское  правительство,  в
среде которого были люди, расположенные к П.,  предоставило  ему  здания
монастыря урсулинок в Станце, полуразрушенные во время войны.  Здесь  П.
вновь собрал детей,  бродивших  после  войны  без  пристанища.  Не  имея
помощников, П. должен был сам справляться с толпою  около  сотни  детей,
усвоивших себе не совсем хорошие привычки. П. был в одно  и  тоже  время
начальником заведения, учителем, казначеем, дворником и  даже  сиделкой.
Тем не менее сердечность и душевная привлекательность П. превозмогли все
трудности; старшие  дети  вскоре  стали  помогать  П.  Занятия  П.  были
прерваны   совершенно   случайно:   французским   войскам   понадобились
монастырские здания под госпиталь, и П., силы которого в это время  были
надорваны, вынужден был закрыть школу.  Несколько  времени  спустя,  при
более  благоприятных  обстоятельствах,  ему  удается  открыть  школу   в
Бургдорфе, а затем перенести ее о Ивердон, где известность П.  достигает
апогея.  В  Бургдорф  и  Ивердон  являлись  разные  лица,  чтобы  воочию
убедиться  в  целесообразности  приемов  П.  Имп.  Александр   I   также
интересовался делом П., виделся с ним и отнесся к нему весьма милостиво.
Последние годы жизни П. принесли ему однако, много огорчений:  помощники
его в Ивердоне перессорились, Песталоцци должен был покинуть  основанное
им заведение и вскоре умер в своем Нейгофе. Это был  народник  в  лучшем
значении слова. Последовательнее всего П.  изложил  свои  педагогические
взгляды в книге: "Как Гертруда учит  своих  детей".  Основою  воспитания
должна быть природа человека. В психической жизни человека П.  подмечает
пять    "физико-механических"    законов:    закон    постепенности    и
последовательности, закон связности, закон  совместных  ощущений,  закон
причинности и закон психической самобытности.  Эти  законы  должны  быть
применены  к  воспитанию  и  обучению  -  а  им   удовлетворяет   только
наглядность,  так  как  в  душевной  жизни  человека   из   ощущений   и
представлений развиваются понятия. Если понятия не имеют этой подкладки,
то они пусты и бесполезны. Наглядность достигается участием всех внешних
органов  чувств  в  приобретения  и  усвоении  знаний.  Усвоение  знаний
обнаруживает в человеке троякого рода способность: способность  получить
образ, соответствующий ощущению, способность выделить его из целой массы
образов и способность дать  ему  определенный  значок.  Поэтому  основой
всякого усвоения, а следовательно и обучения, надо считать форму,  число
и слово, Знание только тогда можно считать усвоенным, когда оно отлилось
в форму, ясно различается от других знаний и получило название. На  этих
рассуждениях   П.   строит   последовательную   методику   элементарного
преподавания. Обучение слову, форме и  числу  приводит  к  необходимости
заниматься родным языком, чистописанием, рисованием  и  арифметикою.  П.
дает очень обстоятельную методику этих предметов, основанную на принципе
наглядности. Основные методические  приемы  обучения  грамоте,  счету  и
письму, как они изложены у П., стали в настоящее время достоянием всякой
здравой педагогики. Подобно другим педагогам, простое накопление  знаний
П. считает вредным: знание должно  вести  к  действию.  Верный  принципу
наглядности, Песталоцци желает, чтобы и навыки, и сноровки приобретались
тем же путем, как и знания - путем наглядности.  Собрание  сочинений  П.
вышло еще при его жизни (Тюбинген и Штуттг., 1819 - 26);  новое  издание
принадлежит Зейфарту (Берл., 1869 и сл.),  который  написал  и  одну  из
лучших биографий П. (Лпц.,  1876).  По-русски  избранные  педагогические
сочинения П.  выходят  в  "Педагогической  Библиотеке",  издаваемой  гг.
Тихомировым и Адольфом (М., 1893 и сл.).  "Исповедь"  П.  переведена  К.
Воскресенским (Рига, 1893). См.  ст.  К.  Тимофеева  в"Журн.  Мин.  Нар.
Просв." (ч. 110 и 111); А. Попов, в "Правосл. Обозрении" (1897, ноябрь и
декабрь). В биографии,  составленной  для  серии  г.  Павленкова  г.  Я.
Абрамовыми (СПб., 1893), П. нашел крайне одностороннюю оценку.
   Я. К.
   Пестель (Павел Иванович) - декабрист (1792 -  1826).  Воспитывался  в
Дрездене, потом в пажеском корпусе. Участвуя в Отечественной  войне,  он
был ранен под Вильной (1812); по выздоровлении поступил  в  адъютанты  к
гр. Витгенштейну, отличился в сражениях при Лейпциге, при Бар-сюр-Обе  и
при Труа; позже вместе  с  графом  Витгенштейном  проживал  в  Тульчине,
откуда ездил в Бесарабию для  собирания  сведений  о  возмущении  греков
против турок и для переговоров с господарем Молдавии (1821). В  1822  г.
он был переведен полковником в совершенно расстроенный вятский полк и  в
течение года привел его в порядок. Сам Александр  I,  осматривая  его  в
сентябре 1823 г., выразился: "превосходно, точно гвардия",  и  пожаловал
П. 3000 дес. земли. Участвуя еще с 1816 г. в  масонских  ложах,  П.  был
одним из учредителей "Союза Благоденствия"  (1817),  составил  даже  для
него устав, но вскоре перенес свою деятельность в южное тайное общество.
Обладая большим умом, разносторонними познаниями и даром  слова  (о  чем
единогласно свидетельствуют почти все его современники), П.  скоро  стал
во главе общества. Силою своего  красноречия  он  убедил  в  1825  г.  и
петербургское  общество  действовать  в  духе  южного.  Выражением   его
взглядов была составленная им "Русская Правда"; этот проект,  написанный
в духе республиканском, можно считать, вместе с  проектом  Н.  Муравьева
главными выражениями идей тайного общества, хотя ни тот,  ни  другой  не
имели никакой обязательности для членов  общества.  Сам  П.,  по  словам
Якушкина,  при  составлении  "Русской  Правды"  имел   в   виду   только
приготовиться к деятельности в земской думе. Важнейшею стороною "Русской
Правды"  являлись  размышления  П.  о  внутреннем   устройстве   России,
политическом  и  экономическом,   которые   Н.   И.   Тургенев   называл
"социалистическими  теориями".  Следственная  комиссия  построила   свои
обвинения против П. и некоторых других именно на  "Русской  Правде".  Из
сохранившихся писем П. видно, что он отличался нежною  заботливостью  по
отношению к родителям. Вскоре после  14  декабря  он  был  арестован  на
дороге в Тульчин и после 6-ти  месячного  заключения  в  Петропавловской
крепости, приговорен к четвертованию, замененному повешением, что и было
исполнено 13 июля 1826 г.  Довольно  сочувственный  отзыв  о  П.  см.  в
"Записках"  гр.  П.  Д.  Киселева  (П.,  1823).  Еще  теплее  отзыв  гр.
Витгенштейна (Русский Архив", 1870) В. Р.- в.
   Пестум (Paestum),. первоначально Посидония (Poseidwnia) - сибарийская