ое  властолюбие,  тщеславие  и  тираническое  принуждение.  Тогда
слагается   тип   женщины,   известный   в   неблагоприятном   смысле  своим
беззастенчивым  честолюбием  и  коварной  жестокостью. Однако  такой  оборот
приводит к неврозу.
     Тип остается нормальным до тех пор, пока эго чувствует себя ниже уровня
бессознательного субъекта  и пока  чувство раскрывает нечто более высокое  и
более  властное, нежели эго. Хотя бессознательное  мышление архаично, однако
оно  при   помощи  редукций  успешно  компенсирует  случайные  поползновения
возвести эго до  субъекта. Но если этот случай все-таки наступает вследствие
совершенного  подавления редуцирующих  бессознательных влияний  мысли, тогда
бессознательное мышление становится в оппозицию и проецирует себя в объекты.
От этого субъект, ставший эгоцентрическим, начинает испытывать на  себе силу
и значение  обесцененных  объектов.  Сознание начинает  чувствовать то, "что
думают другие". Другие думают, конечно, всевозможные низости, замышляют зло,
втайне подстрекают и интригуют и т. д. Все это субъект должен предотвратить,
и вот он сам начинает превентивно интриговать и подозревать,  подслушивать и
комбинировать. До него  доходят всевозможные  слухи, и ему приходится делать
судорожные  усилия,  чтобы  по возможности превратить  грозящее  поражение в
победу.   Возникают   бесконечные   таинственные  соперничества,  и  в  этой
ожесточенной борьбе  человек  не  только  не  гнушается  никакими дурными  и
низкими  средствами, но  употребляет во  зло и добродетели, только для того,
чтобы иметь возможность козырнуть.  Такое развитие ведет  к истощению. Форма
невроза не столько истерична, сколько неврастенична; у женщин при этом часто
страдает  физическое здоровье,  появляется,  например,  анемия  со всеми  ее
последствиями.


     5. Общий обзор интровертных рациональных типов

     Оба предыдущих  типа суть  типы рациональные, ибо они  основываются  на
функциях разумного  суждения.  Разумное суждение основывается не  только  на
объективно данном,  но  и на  субъективном.  Преобладание того  или  другого
фактора,  обусловленное психическим расположением, существующим часто уже  с
ранней  молодости,  склоняет,  правда,  разум в ту или  другую сторону.  Ибо
действительно разумное суждение должно было бы ссылаться как на объективный,
так  и  на субъективный фактор,  будучи способным отдать должное  и  тому  и
другому.  Но это было  бы идеальным случаем  и предполагало  бы  равномерное
развитие  экстраверсии  и интроверсии. Однако оба движения взаимно исключают
друг  друга,  и,  пока их  дилемма существует, они  несовместимы  в  порядке
сосуществования, разве  только  в  порядке  последовательности. Поэтому  при
обычных  условиях невозможен  и  идеальный разум.  Рациональный  тип  всегда
обладает типически видоизмененным разумом.  Так,  интровертные  рациональные
типы  несомненно  обладают  разумным  суждением,   но  только  это  суждение
ориентируется преимущественно по субъективному  фактору.  При этом нет  даже
нужды нарушать правила логики, ибо односторонность  заложена в  предпосылке.
Предпосылка и  есть то преобладание субъективного  фактора,  которое имеется
налицо до всяких выводов и суждений. Субъективный  фактор выступает с самого
начала как  имеющий, само собою разумеется,  более высокую ценность,  нежели
объективный.  При этом,  как  уже  сказано,  речь  идет отнюдь не о какой-то
приписанной  ценности, а  о естественном предрасположении,  существующем  до
всякой   оценки.    Поэтому   суждение   разума   неизбежно   представляется
интровертному  в  нескольких  оттенках иначе,  нежели  экстравертному.  Так,
например - чтобы привести самый общий случай, - интровертному представляется
несколько  более   разумной  та   цепь   умозаключений,  которая   ведет   к
субъективному  фактору, чем та, которая ведет  к объекту.  Это, в  единичном
случае,  сначала  маловажное,  почти  незаметное  различие ведет  в  больших
размерах к  непримиримым противоположностям, которые  тем более  раздражают,
чем бессознательнее является  в единичном случае то  минимальное перемещение
точки зрения, которое вызвано психологической предпосылкой. Главная  ошибка,
которая встречается при этом почти неизменно, состоит  в том,  что стараются
указать   ошибку  в  умозаключении,  вместо  того  чтобы  признать  различие
психологических предпосылок.  Такое  признание является трудным для  всякого
рационального типа, ибо оно подрывает якобы абсолютное значение его принципа
и отдает его на усмотрение его врага, что равносильно катастрофе.
     Интровертный  тип  подвержен  этому  недоразумению,  может  быть,  даже
больше,  чем  экстравертами; и не потому,  чтобы  экстравертный был для него
более беспощадным или более критическим противником, чем он сам мог бы быть,
но потому, что тот стиль эпохи, в котором он участвует, - против него. Не по
отношению  к экстравертному  большинству,  а  по отношению к  нашему  общему
западному  мировоззрению он должен чувствовать свое меньшинство.  Так как он
по убеждению следует за общим стилем, то он подкапывается сам под  себя, ибо
современный   стиль  с  его  почти  исключительным  признанием   видимого  и
осязаемого оказывается  противным его  принципу.  Он  вынужден  обесценивать
субъективный  фактор вследствие его невидимости и заставлять  себя следовать
за  экстравертной  переоценкой  объекта.  Он  сам  слишком  низко  оценивает
субъективный   фактор  и  поэтому  страдает   от  посещающего   его  чувства
собственной  неполноценности. Поэтому неудивительно, что именно в наше время
и особенно в  тех движениях, которые несколько обгоняют нашу  современность,
субъективный  фактор обнаруживается в преувеличенном  и поэтому безвкусном и
карикатурном виде. Я имею в виду современное искусство.
     Недооценка  собственного  принципа  делает  интроверта  эгоистичным   и
навязывает ему  психологию  угнетенного.  Чем эгоистичнее он становится, тем
более  ему  кажется, будто  другие, те,  которые, по-видимому, могут принять
современный  стиль  целиком, являются  угнетателями, от  которых  он  должен
защищаться и обороняться. В большинстве случаев он не видит, что главная его
ошибка заключается в том, что он не привязан к  субъективному  фактору с той
верностью  и преданностью, с  которой  экстраверт  ориентируется по объекту.
Вследствие  недооценивания  собственного принципа его склонность  к  эгоизму
становится  неизбежной,  и  этим-то  он  и  заслуживает того  предубеждения,
которое  имеет против  него экстраверт. А  если бы  он остался  верен своему
принципу, то  было  бы  совершенно  ложным осуждать его  как  эгоиста; тогда
правомерность его установки была  бы удостоверена силой ее общих воздействий
и рассеяла бы недоразумения.


     6. Ощущение

     Ощущение,  которое  по всему своему существу  зависит  от объекта  и от
объективного   раздражения,   также   подлежит   в   интровертной  установке
значительному изменению.  Оно тоже имеет  субъективный  фактор, ибо рядом  с
объектом,  который ощущается,  стоит  субъект,  который  ощущает  и  который
привносит  к  объективному  раздражению  свое субъективное  расположение.  В
интровертной установке ощущение основывается преимущественно на субъективной
части  перцепции.  Что  мы имеем в  виду при  этом - легче всего  увидеть из
произведений  искусства,  воспроизводящих внешние  объекты.  Если, например,
несколько  художников  пишут один и тот  же пейзаж,  стараясь точно передать
его,  то  все-таки каждая  картина будет отличаться от другой,  и  не только
благодаря более  или менее развитому умению, но, главным образом, вследствие
различного видения;  мало  того,  в некоторых  картинах  проявится даже ясно
выраженное  психическое различие в настроении и движении красок и фигур. Эти
свойства  выдают более или  менее  сильное соучастие  субъективного фактора.
Субъективный  фактор  ощущения  есть,  по существу,  тот же самый, как  и  в
других,   выше    обсужденных    функциях.    Это    есть    бессознательное
предрасположение, которое  изменяет  чувственную перцепцию  уже  во время ее
возникновения  и  тем   самым   лишает   ее   характера  чисто  объективного
воздействия. В этом случае ощущение относится  преимущественно к  субъекту и
лишь  во  вторую очередь  к объекту. Насколько необычайно  силен может  быть
субъективный  фактор,  свидетельствует  яснее всего искусство.  Преобладание
субъективного   фактора   доходит  иногда   до   полного  подавления   чисто
объективного воздействия; и все же при этом ощущение остается ощущением, но,
конечно, в таком случае оно становится  восприятием субъективного фактора, а
воздействие объекта  опускается  до роли простого возбудителя.  Интровертное
ощущение   развивается  в  этом  направлении.   Хотя  настоящее  чувственное
восприятие и существует, однако кажется, будто  объекты совсем не проникают,
собственно говоря, в субъект, но  будто  субъект видит  вещи совсем по-иному
или  видит совершенно иные вещи, чем другие люди. В  действительности данный
субъект  воспринимает  те  же  вещи,  как  и  всякий  другой,  но совсем  не
останавливается  на  чистом воздействии  объекта, а  занимается субъективным
восприятием, которое вызвано объективным раздражением.
     Субъективное восприятие заметно отличается от  объективного. В  объекте
его или совсем нельзя найти, или же, самое, большее, можно найти лишь  намек
на него, иными словами, оно хотя и может быть сходным в других людях, однако
его нельзя непосредственно обосновать объективным  состоянием  вещей. Оно не
производит впечатления продукта  сознания, для этого оно слишком родовое. Но
оно  производит психическое  впечатление, ибо в нем заметны элементы высшего
психического  порядка.  Однако  этот порядок  не  согласуется с содержаниями
сознания.   Дело   идет  о   коллективно-бессознательных  предпосылках   или
предрасположениях,   о   мифологических  образах,  изначальных  возможностях
представлений. Субъективному восприятию  присущ характер значительного.  Оно
говорит что-то большее, чем чистый образ объекта, - конечно, лишь тому, кому
субъективный  фактор вообще  что-нибудь  говорит. Другому  же  кажется,  что
воспроизведенное субъективное впечатление страдает тем  недостатком, что оно
не имеет достаточного сходства с объектом и поэтому не достигает своей цели.
     Поэтому   интровертное  ощущение   больше   постигает  глубокие   планы
психического мира, нежели его поверхность. Оно ощущает, как имеющую решающее
значение,  не  реальность  объекта,  а реальность  субъективного фактора,  и
именно  изначальных образов, которые в  их  совокупности представляют  собой
психический мир зеркальных отображений. Но это зеркало обладает своеобразным
свойством -изображает наличные содержания сознания не в знакомой и привычной
нам форме, но, в известном смысле, sub specie aeternitatis, то есть примерно
так, как видело бы их сознание, прожившее миллион лет. Такое сознание видело
бы становление и исчезновение вещей одновременно с их настоящим и мгновенным
бытием,  и не только  это, но  одновременно  и другое - то, что было  до  их
возникновения и будет после их исчезновения. Настоящий  момент  является для
этого  сознания  неправдоподобным.  Само  собой  разумеется,  что  это  лишь
уподобление, которое, однако, мне нужно  для того, чтобы  хотя до  некоторой
степени  наглядно  пояснить  своеобразную  сущность интровертного  ощущения.
Интровертное  ощущение  передает  образ,  который не  столько  воспроизводит
объект, сколько покрывает его осадком стародавнего и грядущего субъективного
опыта.  От  этого  простое  чувственное впечатление развивается  в  глубину,
исполненную  предчувствий,   тогда  как  экстравертное  ощущение  схватывает
мгновенное и выставленное напоказ бытие вещей.


     7. Интровертный ощущающий тип

     Примат интровертного  ощущения  создает  определенный тип, отличающийся
известными  особенностями.  Это  иррациональный тип, поскольку он производит
выбор из происходящего не  преимущественно на основании разумных суждений, а
ориентируется  по  тому,  что именно  происходит  в данный момент. Тогда как
экстравертный ощущающий тип определен интенсивностью воздействия  со стороны
объекта,  Интровертный  ориентируется  по  интенсивности субъективной  части
ощущения,  вызванной  объективным раздражением.  При  этом, как видно, между
объектом и  ощущением  совсем  нет  пропорционального  соотношения, а  есть,
по-видимому, только совершенно несоразмерное и произвольное. Поэтому  извне,
так сказать, никогда нельзя предвидеть,  что произведет впечатление и что не
произведет его.  Если бы  была налицо  способность и  готовность  выражения,
пропорциональная силе ощущения, то иррациональность  этого  типа чрезвычайно
бросалась  бы в глаза. Это и  имеет  место, например,  в  том  случае, когда
индивид  является творящим художником. Но так как это исключительный случай,
то затруднение в выражении, столь характерное для интроверта, также скрывает
его  иррациональность. Напротив, он  может обратить  на  себя внимание своим
спокойствием,   своей   пассивностью   или  разумным   самообладанием.   Эта
своеобразность, которая вводит в заблуждение поверхностное суждение, обязана
своим  существованием  его неотнесенности к объектам.  Правда,  в нормальном
случае объект совсем не обесценивается сознательно, но  устраняется в  своем
свойстве  возбудителя  тем  путем,  что  возбуждение  тотчас  же  замещается
субъективной   реакцией,   которая  не  имеет  более  никакого  отношения  к
реальности объекта. Это, конечно, действует как обесценивание объекта. Такой
тип легко может поставить вам  вопрос:  для чего люди вообще существуют, для
чего вообще объекты имеют еще право на существование, если  все существенное
все равно ведь происходит без объекта? Это  сомнение может быть правомерно в
крайних  случаях, но  не в  нормальном случае, ибо  объективное  раздражение
необходимо для ощущения, но только  оно вызывает у интроверта нечто иное,  а
не то, что следовало бы предположить по внешнему положению дела.
     Внешнему  наблюдению дело представляется  так, как  если бы воздействие
объекта  вовсе   не  проникало  до  субъекта.  Такое  впечатление  правильно
постольку,   поскольку   субъективное,   возникающее   из   бессознательного
содержание  втискивается  между сторонами  и перехватывает действие объекта.
Это  вмешательство   может   наступить  с  такой  резкостью,  что  получится
впечатление, будто индивид прямо-таки защищается  от  воздействия объекта. И
действительно, в  несколько  обостренных случаях такое  защитное  ограждение
имеет  место.  Если   бессознательное  хотя  бы  несколько  усиливается,  то
субъективное участие  в  ощущении  до такой степени  оживляется,  что  почти
всецело покрывает воздействие объекта.  Из этого возникает, с одной стороны,
для объекта - чувство полного обесценивания,  с другой стороны, для субъекта
-   иллюзорное  восприятие  действительности,  которое,  правда,   только  в
болезненных  случаях  заходит так  далеко,  что  индивид  оказывается  не  в
состоянии   различать   между   действительным   объектом   и   субъективным
восприятием. Хотя столь важное различение исчезает вполне  лишь в  состоянии
близком  к психозу,  однако  уже  задолго  до  того субъективное  восприятие
способно в высокой  степени влиять на  мышление, на чувство и  на  поступки,
хотя объект  еще ясно видится  во  всей его действительности. В тех случаях,
когда  воздействие  объекта  -  вследствие  особых  обстоятельств,  например
вследствие чрезвычайной  интенсивности или полной аналогии с бессознательным
образом,  -  проникает  до  субъекта,   этот   тип  и  в  своих   нормальных
разновидностях бывает вынужден  поступать согласно  со своим бессознательным
образцом.  Эти  поступки имеют по отношению  к объективной  действительности
иллюзорный характер  и являются  поэтому  чрезвычайно странными.  Они  сразу
вскрывают чуждую  действительности субъективность  этого  типа. Но  там, где
воздействие  объекта  проникает  не вполне, оно  встречает проявляющую  мало
участия  благосклонную  нейтральность,  постоянно  стремящуюся  успокоить  и
примирить. То, что слишком низко, несколько приподнимается,  то, что слишком
высоко,  несколько  понижается,  восторженное  подавляется,  экстравагантное
обуздывается, а  необыкновенное сводится к "правильной" формуле -  и все это
для  того, чтобы удержать воздействие объекта в должных границах. Вследствие
этого и этот тип  действует подавляюще  на окружающих, поскольку  его полная
безобидность  не является вне всякого сомнения.  Но если этот  случай  имеет
место, тогда индивид легко становится жертвой агрессивности и властолюбия со
стороны  других.  Такие  люди обыкновенно позволяют злоупотреблять  собою  и
мстить за то усиленным сопротивлением и упрямством не у места.
     Если  нет  художественной  способности  выражения, то  все  впечатления
уходят вовнутрь, вглубь и  держат  сознание в  плену,  лишая его возможности
овладеть зачаровывающим впечатлением при помощи сознательного выражения. Для
своих   впечатлений  этот   тип   располагает  до  известной   степени  лишь
архаическими возможностями  выражения, ибо мышление или чувство относительно
бессознательны, а поскольку они  сознательны, то имеют в  своем распоряжении
лишь необходимые банальные и повседневные выражения. Поэтому они, в качестве
сознательных   функций,   совершенно  непригодны   для  адекватной  передачи
субъективных  восприятий.  Поэтому  этот  тип  лишь  с  чрезвычайным  трудом
доступен  для объективного понимания,  да  и сам  он в  большинстве  случаев
относится к себе без всякого понимания.
     Его развитие удаляет  его, главным образом, от действительности объекта
и передает его на произвол  его субъективных восприятий, которые ориентируют
его сознание в смысле некоей архаической действительности,  хотя и этот факт
остается   для  него  совершенно  бессознательным,  за  отсутствием  у  него
сравнительного суждения. Фактически же он вращается в мифологическом мире, в
котором  люди, животные, железные  дороги, дома, реки и  горы представляются
ему отчасти милостивыми богами,  отчасти  зложелательными  демонами.  Но  то
обстоятельство,   что  они  представляются  ему   такими,  остается  у  него
неосознанным.  А  между  тем  они, как таковые,  влияют  на его  суждения  и
поступки.  Он судит  и  поступает так,  как  если бы  он имел дело с  такими
силами.  Он начинает замечать это  только тогда, когда он открывает, что его
ощущения совершенно отличаются от действительности. Если он склонен больше в
сторону  объективного разума,  то он  ощутит такое отличие как  болезненное;
если же он, напротив, верный своей иррациональности, готов признать за своим
ощущением значение реальности, тогда объективный мир станет для него миражем
и  комедией.  Однако  до  такой  дилеммы  доходят  лишь  случаи,  склонные к
крайности. Обыкновенно индивид довольствуется своей замкнутостью и, относясь
к  внешней  действительности как к  банальности, обращается  с ней,  однако,
бессознательно-архаически.
     Его  бессознательное отличается, главным образом, вытеснением интуиции,
которая  имеет  у  него  экстравертный  и архаический  характер.  Тогда  как
экстравертная   интуиция  отличается  характерной   находчивостью,  "хорошим
чутьем"     для    всех    возможностей    объективной     действительности,
архаически-экстравертная   интуиция  обладает  способностью   пронюхать  все
двусмысленное,  темное, грязное и опасное на задних планах действительности.
Перед  этой  интуицией  действительное и  сознательное намерение  объекта не
имеет  никакого  значения,  ибо  она  подозревает  за  ним  все  возможности
архаически-предшествующих  ступеней такого  намерения.  Поэтому в  ней  есть
нечто  прямо-таки опасно  подкапывающееся,  что  нередко стоит в самом ярком
контрасте с доброжелательной безобидностью созна