лишним доказательством неясности и
недетерминированности мышления в сновидениях. Образы сновидения относятся  к
двум   комплексам  бодрствующего  состояния,  комплексу   самоутверждения  и
комплексу  сексуальному, хотя  в бодрствующем состоянии оба комплекса  резко
разграничены.  Благодаря  недостаточной  чувствительности   к   различиям  в
сновидениях содержание обоих комплексов может  сливаться,  по крайней мере в
символической форме.
     Это явление,  возможно, не сразу понятно,  но  его можно довольно легко
вывести   из   всего  вышесказанного.   [Слияние  одновременно  существующих
комплексов мог бы объяснить небезызвестный в психологии элементарный факт, о
котором  мимоходом  упоминает  Фере  (Fere:  La  pathologie  des  emotions),
заключающийся  в  том,  что  два  раздражения, одновременно  существующие  в
различных  чувственных  областях, усиливают друг друга.  Опыты,  которыми  я
занимаюсь в настоящее время, доказывают, как мне кажется, что автоматическая
деятельность (дыхание) оказывает влияние на одновременную с ней произвольную
деятельность. Комплексы,  судя по всему, что мы о  них  знаем,  представляют
собой постоянное автоматическое раздражение или  деятельность; подобно тому,
как  комплекс  влияет на  сознательное мышление,  он  действует и на  другой
комплекс,  придавая  ему известную форму, так  что один комплекс  включает в
себя элементы  другого, что психологически можно назвать сплавлением. Фрейд,
с  несколько  иной  точки  зрения,  называет  это   "сверхдетерминированием"
(Ueber-Determinierung).]  Проведенные  нами  опыты  с  отклонением  внимания
подкрепляют   предположение,   что   при   ослабленном   внимании   мышление
обуславливается весьма поверхностными ассоциациями.  Состояние  ослабленного
внимания выражается уменьшенной отчетливостью представлений. Когда же неясны
представления, то неясны и их отличия; разумеется, при этом снижается и наша
чувствительность  по  отношению  к  отличиям  представлений,  поскольку  она
является  лишь  функцией  внимания  и  ясности,  которые представляют  собой
синонимы.
     Поэтому ничто  не препятствует  слиянию различных (обычно  разделенных)
представлений  ("психических  молекул").   Экспериментально  это  выражается
умножением  числа косвенных ассоциаций, вызванным отклонением внимания.  Как
известно, косвенные ассоциации в ассоциативных опытах (особенно в  состоянии
отклоненного  внимания)  являются  большей   частью  всего  лишь  словесными
перемещениями с  помощью фразы или звука. Благодаря отклонению внимания наша
психика  теряет  уверенность  при  выборе  выражений  и   допускает  поэтому
различные неправильности в системах речи или слуха, как случается у больных,
страдающих парафазией, - искажением отдельных элементов речи. [Крепелин /56/
придерживается  того мнения, что "правильному выражению  мысли  препятствует
появление отвлекающих  побочных представлений". На  стр. 48 он выражает  это
следующим образом:  "общей  чертой всех перечисленных  наблюдений (парафразы
сновидения)  является  перемещение  основной  мысли,  вызванное  вступлением
побочной  ассоциации в виде существенного звена цепи представлений". Переход
речи  или  мысли  к  побочной  ассоциации  зависит,   по  моему  мнению,  от
недостаточного  разграничения  представлений. Далее  Крепелин  находит,  что
"побочное представление, вызвавшее перемещение мысли", было, очевидно, более
ограниченным, более содержательным, и вытеснило более общее и более туманное
представление. Крепелин называет  этот символический переход "метафорической
паралогией",   в   противоположность   простой   паралогии   перемещения   и
соскальзывания. "Побочные  ассоциации"  представляют  собой, быть  может, по
большей части,  ассоциации по сходству -  во  всяком случае дело чрезвычайно
часто  касается подобных ассоциаций  - поэтому легко  понять, каким  образом
паралогия  принимает характер метафоры. Подобные метафоры могут  производить
впечатление  почти  намеренного искажения мысли сновидения. Таким образом  в
этом отношении Крепелин уже  близок к мнению  Фрейда.]  Мы легко можем  себе
представить,  что   в  нашем  опыте  внешнее  отклонение  заменит  комплекс,
развивающий, наряду  с деятельностью комплекса нашего  эго,  самостоятельную
деятельность. Мы  уже говорили выше  об образующихся  при этом ассоциативных
явлениях. При возбуждении комплекса  сознательные ассоциации расстраиваются,
становятся поверхностными благодаря тому, что внимание обращается на стоящий
отдельно комплекс (задержка внимания). При нормальной деятельности комплекса
нашего  эго  должны  быть  подвергнуты  задержке  другие  наши  комплексы, в
противном  случае станет  невозможной сознательная  функция  ассоциирования,
направленного  по  определенному  пути. Отсюда следует,  что  комплекс может
проявляться  только   косвенно,  посредством  неотчетливых  симптоматических
ассоциаций  (действий),  носящих  более  или  менее символический  характер.
[Штадельман  /57  говорит  своим,  к  сожалению,  столь  напыщенным  слогом:
"человек,  страдающий  психическими  отклонениями,  снабжает  частично   или
полностью нарушенное ощущение своего "я"  символом; но  не  в такой степени,
чтобы, подобно психически вполне здоровому человеку, сравнивать это ощущение
с   другими  происшествиями   или  предметами,  а  так,   чтобы   превращать
привлеченный  в  виде  примера образ в действительность, в  его субъективную
действительность,  которая,  по  мнению  других,  является  безумием.  Гению
необходимы  формы  для  его внутренней жизни, которую  он проецирует наружу;
однако  в   то  время,  как   у   человека   с   психическими   отклонениями
символизирующая ассоциация превращается в безумие, у гения она проявляется в
виде усиленного переживания".] (См. все  вышеприведенные примеры). Исходящие
из комплекса влияния  должны  быть в норме  слабыми и  неотчетливыми, ибо им
недостает  полной  занятости  внимания, поглощенного комплексом  нашего "я".
Поэтому  комплекс  нашего "я"  и  автономный комплекс  можно непосредственно
сравнить  с обоими видами  психической  деятельности  при  опыте  отклонения
внимания; подобно тому, как при этом опыте внимание главным образом обращено
на письменную работу,  а только частично - на акт ассоциации, так и основное
внимание  обращено  на  деятельность   комплекса  нашего  "я",   а  на  долю
автономного  комплекса - только его незначительная часть  (при  условии, что
комплекс  не   подвергается  аномальному   возбуждению).   По  этой  причине
автономный комплекс  может мыслить лишь поверхностно и неотчетливо,  то есть
лишь символически; таким  же  должен  быть  характер  его конечных элементов
(автоматизмы,  констелляции),  вносимые  им  в деятельность  нашего  "я",  в
сознание.
     Здесь  мы  должны  кратко остановиться на  понятии  символизации. Слово
"символический"  мы   противопоставляем  слову  "аллегорический".  Аллегория
является для  нас  намеренным, усиленным  чувственными  образами  выражением
мысли,  тогда как  символы  представляют собой  всего лишь неясные  побочные
ассоциации какой-либо мысли, которую они скорее затемняют, нежели проясняют.
Пеллетье говорит: "Символ  есть низшая форма мысли. Его можно определить как
неверное  ощущение  тождественности или  близкой  аналогии  двух  предметов,
которые в  действительности представляют аналогию весьма  отдаленную". Таким
образом,  Пеллетье  тоже  считает отсутствие  чувствительности  к  различиям
условием, необходимым для возникновения символических ассоциаций. Используем
теперь эти соображения применительно ко сну.
     Он начинается повелительным внушением: "ты хочешь спать, ты не  хочешь,
чтобы  что-либо мешало тебе". [Выражения: "инстинкт  сна" или: "навязчивость
сна" являются всего лишь образными  выражениями.  (Claparnde: Esquisse d'une
theorie biologique du sommeil).  Теоретически я становлюсь на  точку  зрения
Жане, которую он формулирует  следующим образом: "с одной стороны, сон  есть
действие, ибо требует известной энергии, необходимой, чтобы решиться на него
в  подходящую минуту и чтобы быть правильно  выполненным; Archive de Psych.,
т. IV. p. 246. Как всякий клеточный процесс, сон должен иметь свой клеточный
механизм  (Вейгандт),  но неизвестно,  в  чем  он состоит. С психологической
точки  зрения сон есть  явление  самовнушения. (Подобные взгляды высказывают
Форель и другие). Так мы понимаем, что  существуют всевозможные переходы, от
чисто гипнотического сна  до сна,  заключающегося в  навязчивой органической
потребности,   производящего   впечатление  отравления  токсинами   обменных
процессов.]  Это  внушение  действует  как абсолютная  команда,  управляющая
комплексом  нашего эго, приостанавливающая все ассоциации. Однако автономные
комплексы уже не находятся  в прямом  подчинении комплекса нашего эго, в чем
мы успели убедиться в достаточной мере.  Их можно только далеко отодвинуть и
ограничить,   но   нельзя  полностью  усыпить,  ибо  они  подобны  маленьким
второразрядным  душам, которые пустили в организме  собственные  аффективные
корни, благодаря  которым они  постоянно бодрствуют. Быть  может, во сне эти
автономные комплексы  так же задерживаются, как и наяву, ибо  команда "нужно
заснуть" задерживает  все побочные мысли. [Инстинктивное  воздержание от сна
можно  психологически обозначить как утрату интереса  к настоящему положению
(Бергсон,  Клапаред).   Влияние  этой  "утраты  интереса"   на   психическую
деятельность есть, по Жане,  "упадок  психологического  напряжения", который
нижеописанным образом обнаруживается в характерных  ассоциациях сновидений.]
Но все же время от времени комплексу удается, почти так же, как при шуме дня
и дневной бодрствующей жизни, показать сонному "я" их бледные, казалось  бы,
бессмысленные побочные ассоциации. Комплексные мысли появиться не могут, так
как  против них-то,  главным  образом, и направлено вышеописанное  внушение.
Если же им удастся преодолеть внушение и добиться полного внимания,  то сон,
разумеется  тотчас же прекратится. Это явление часто наблюдается при гипнозе
истеричных  пациентов. Они засыпают на короткий  промежуток времени,  но  их
внезапно  вспугивает какая-либо связанная с комплексом мысль.  Бессонница во
многих  случаях  зависит от неуправляемых комплексов,  которые не могут быть
преодолены  силой самовнушения. Если мы, применив  нужные  средства,  усилим
энергию  таких пациентов,  то  они вновь обретут способность  спать, так как
будут  иметь возможность  подавить свои комплексы. Подавление  же  комплекса
есть не что иное,  как прекращение  к  нему  внимания.  Итак, комплексы  при
мышлении обладают лишь  частичной отчетливостью, в силу чего они располагают
лишь смутным символическим  выражением  и  смешиваются друг  с  другом из-за
недостаточной дифференциации. Нет  необходимости  допускать  цензуру  мыслей
наших  сновидений  во  фрейдовском смысле. Сдерживание,  вызванное внушением
необходимости заснуть, является вполне достаточным объяснением.
     Следует, наконец, упомянуть еще  об одном характерном влиянии комплекса
-  о  склонности к  контрастным  ассоциациям.  Как  доказал Блейлер,  всякая
психическая   деятельность,   стремящаяся   к    известной    цели,   должна
сопровождаться  контрастами;  это  необходимо для  правильной  координации и
контроля. Опыт  показывает, что  контрасты  сопутствуют  каждому  решению  в
качестве  ближайших  ассоциаций. В  норме контрасты никогда  не препятствуют
размышлениям; напротив,  они их стимулируют; тем самым они полезны для нашей
деятельности. Но если  по какой-либо причине пострадала энергия индивида, то
он   может   стать   жертвой   ложной   игры   контрастов  положительного  и
отрицательного,  ибо  чувства,  сопровождающего  решение,  уже недостаточно,
чтобы  одержать  победу  над контрастами  и  сдержать  их.  Это мы наблюдаем
особенно  часто,  когда сильный  контраст  поглощает  энергию индивида.  Его
энергия  ослаблена, поэтому внимание к тому, что  не  относится к комплексу,
становится поверхностным и  ассоциациям уже  недостает  точно  определенного
направления.  Благодаря  этому,  с одной  стороны,  образуется  плоский  тип
ассоциаций,  с другой  же  стороны, контрасты уже не  могут быть  подавлены.
Множество   примеров   тому   дает  истерия,  при  которой   мы  имеем  дело
исключительно с контрастами чувств (об этом говорит Блейлер), а также раннее
слабоумие,  при  котором дело  также касается  контрастов чувств  и  речевых
контрастов  (об этом сказано у  Пеллетье). Экспериментальным  путем  речевые
контрасты были выявлены Странским в его опытах с принудительной речью.
     Остается добавить несколько общих замечаний, подытоживающих сказанное в
главах второй и третьей о природе комплексов и ходе их развития.
     Каждое аффективное событие становится  комплексом. Если это событие  не
встречает уже  существующий родственный  ему комплекс и если оно имеет  лишь
мгновенное значение, то оно постепенно  тонет, вместе с бледнеющей  окраской
чувств, в общей массе  "латентных" воспоминаний и останется  там до тех пор,
пока  какое-либо родственное  впечатление  не  пробудит его вновь.  Если  же
богатое аффектами событие встретит  уже  существующий  комплекс, то  оно его
усилит  и  будет способствовать его  временному господству.  Наиболее  яркие
примеры этого дает истерия, где кажущиеся мелочи могут вызвать сильный взрыв
аффекта. В подобных  случаях впечатление прямо или  символически затрагивает
не вполне вытесненный комплекс и вследствие этого вызывает комплексную бурю,
которая  часто  представляется  нам  совершенно  неадекватной  вызвавшему ее
событию.  Наиболее  сильные  комплексы  связаны  также с  наиболее  сильными
чувствами и инстинктами.
     Поэтому  не  следует  удивляться  тому,  что  большая  часть комплексов
относится к  сексуально-эротической сфере (как и большая часть  сновидений и
истерических  заболеваний).  Особенно  у  женщин,  у  которых  сексуальность
является центром психической жизни, едва ли найдется комплекс, не  связанный
с  сексуальностью.  К  этому  же  обстоятельству следует, вероятно,  отнести
значение,  которое имеет  сексуальная  травма  для истерии  и которое  Фрейд
считает всеобщим. Во всяком  случае, сексуальность  всегда  следует иметь  в
виду при психоанализе, хотя я этим не утверждаю, что истерия во всех случаях
зависит исключительно от сексуальности. Всякий другой  сильный комплекс, как
мне   представляется,  может  вызвать   истерические   симптомы   у   людей,
предрасположенных  к  этому заболеванию.  Оставляю в стороне  все  комплексы
иного рода, ибо  я  уже  пытался в  другом месте дать общее  представление о
наиболее распространенных типах.
     Нормальному индивиду,  конечно, желательно освободиться  от навязчивого
комплекса, препятствующего надлежащему  развитию личности (ее приспособлению
к окружающим  условиям). Такое освобождение является, в большинстве случаев,
делом  времени. Однако  порой  данному  лицу  приходится для освобождения от
комплекса  применять искусственные  средства.  Мы  уже  знаем, что  одним из
важнейшим средств является  смещение (displacement); иногда люди прибегают к
чему-то   совершенно   новому,   полностью  контрастирующему  с   комплексом
("мастурбационный  мистицизм").  Истерия излечивается, если удается  дать ей
новый  навязчивый  комплекс.   [Истерия  применяет   всевозможные  средства,
направленные  на то,  чтобы защититься от комплекса:  превращение в телесные
симптомы,  раскалывание  сознания  и  т.д.] (Аналогичное  мнение высказывает
Соколовский). После  вытеснения комплекса еще долгое время  остается сильная
комплексная  чувствительность, то  есть  повышенная  готовность  комплекса к
повторному   прорыву.   Если   вытеснение   было  осуществлено  лишь   путем
формирования    компромиссов,    то    сохраняется    постоянное     чувство
неполноценности, истерия, при которой возможна лишь ограниченная способность
приспособления  к окружающим условиям. Если же комплекс остается неизменным,
что,  разумеется, возможно лишь при сильнейшем повреждении нашего  "я" и его
функций, то мы имеем  дело с ранним слабоумием. [Подобную (?) мысль выражает
и  Штадельманн,  но, к сожалению, она почти полностью заглушена обилием  его
изысканных  понятий. /57/]  Следует учитывать, что здесь  я  говорю только с
психологической  точки зрения и констатирую лишь то, что  имеется в  психике
пациента с вышеуказанным диагнозом. Высказанное суждение отнюдь не исключает
возможности  того, что  упорное существование  комплекса вызвано  внутренним
отравлением,  которое  первоначально было  вызвано тем  самым аффектом.  Это
предположение я считаю вполне вероятным,  ибо оно согласуется с тем  фактом,
что в большинстве  случаев раннего слабоумия комплекс стоит на первом плане,
тогда как при всех первичных отравлениях (алкоголь, уремические яды и т. д.)
комплексы играют подчиненную роль. В пользу моего предположения, быть может,
говорит и то, что многие случаи раннего слабоумия начинаются с поразительных
истероидных  симптомов,   которые  лишь  постепенно,  с  течением   болезни,
"дегенерируют" характерным  образом, то  есть  становятся  стереотипными или
бессмысленными.  Поэтому   в   прежней  психиатрии  прямо   и  говорилось  о
дегенеративных истерических психозах.
     Итак, все только  что сказанное можно сформулировать следующим образом.
При  взгляде извне нам видны лишь объективные признаки аффекта. Эти признаки
постепенно  (или  очень   быстро)   усиливаются   и  искажаются,   так   что
поверхностный наблюдатель  теряет способность предполагать в них  нормальное
психическое  содержание.  Тогда начинают  говорить о  раннем слабоумии. Быть
может, будущая, более совершенная, химия  или  анатомия  сумеют когда-нибудь
проследить  тут аномалии  обмена  веществ или  действия  токсинов.  Наблюдая
изнутри (что, конечно,  возможно  только с  помощью  сложных  заключений  по
аналогии),   мы  видим,   что   человек  уже   не  в   состоянии  отделаться
психологически  от  своего комплекса;  все его ассоциации относятся  к нему;
поэтому он предоставляет комплексу констеллировать  все свои действия, из-за
чего неизбежно происходит определенное опустошение личности.  Однако нам еще
не известно,  как  далеко  простирается психологическое  влияние  комплекса;
можно  лишь  предполагать,  что токсические  воздействия также играют важную
роль при прогрессирующей дегенерации.


4. Раннее слабоумие и истерия

     Исчерпывающее  сравнение  раннего  слабоумия  и  истерии  можно было бы
произвести  только в  том  случае,  если  бы  нам  были  полностью  известны
расстройства ассоциативной деятельности при  обоих указанных заболеваниях, а
также при аффективных расстройствах у нормальных людей. В настоящее время до
этого еще далеко. Здесь я лишь намерен напомнить о психологическом сходстве,
базируясь на приведенных выше разъяснениях. Как покажет дальнейшее  описание
ассоциативных  экспериментов  в случаях  раннего  слабоумия, предварительное
сравнение   раннего   слабоумия   с   истерией  необходимо   для   понимания
кататонических ассоциаций.


     I. Эмоциональные расстройства

     Новейшие исследователи раннего слабоумия (Крепелин, Странский и другие)
считают  расстройство эмоций почти  центральным явлением картины  болезни. С
одной  стороны,  они  говорят  об  эмоциональном  отупении,  с  другой  -  о
несоответствии между идеационным содержанием и аффектом.
     Не  буду тут рассматривать тупость сознания на конечных этапах болезни,
ибо сопоставление  с истерией тогда едва  ли уместно (это,  несомненно,  два
различных  заболевания).  Здесь  мы  ограничимся  рассмотрением   апатичного
состояния  в  течение  острого  периода  болезни.  Эмоциональное  состояние,
поражающее нас во многих случаях раннего слабоумия, имеет известное сходство
с "великолепным  равнодушием" многих истеричных  людей,  которые  безмятежно
улыбаясь излагают свои