гой
стороны", и, если нам случалось увидеть вещий сон, разве можно приписать его
своему разумению?  Мы  ведь  часто  даже  не  знаем,  что такое этот  сон  -
предвидение или некое отдаленное знание?
     Это слово входит  в нас  неожиданно;  мы  претерпеваем  его,  поскольку
пребываем в  глубокой  неопределенности:  ведь если  бог  -  некое complexio
oppositorum,  возможно все,  что  угодно, -  в полном  смысле слова, - равно
возможны истина и ложь, добро и зло. Миф - это нечто двусмысленное или может
быть  двусмысленным,  как  сон или  дельфийский  оракул.  Не стоит отвергать
доводы рассудка, следует не терять надежду на то, что инстинкт придет  к нам
на помощь, и  тогда бог будет на нашей  стороне,  то есть против бога, как в
свое время считал  Иов. Все, в чем выражена "иная воля", исходит от человека
-  его  мысли,  его слова,  его представления и  даже его  ограниченность. И
человек, как правило склонен приписывать  все  именно себе,  особенно когда,
опираясь  на грубые психологические категории, он приходит  к мысли, что все
исходит от  его  намерений  и  от  "него самого".  С  детской  наивностью он
воображает, что знает все,  что можно постичь, и вообще "знает себя". Тем не
менее ему даже в голову  не приходит, что слабость его  сознания, а отсюда и
страх  перед  бессознательным  лишают его способности  отделить  то, что  он
выдумал  сам,  от  того, что явилось  ему  спонтанно, из других  источников.
Человек не может  оценить себя объективно, еще  не может  рассматривать себя
как некое  явление, которое предстает перед ним и с которым, for  better  or
worse  (хорошо ли, плохо ли. - англ.), ему приходится себя идентифицировать.
Первоначально  все, что с ним  происходит,  - происходит помимо его воли,  и
лишь  ценой  огромных  усилий  ему  удается завоевать  и сохранить за  собой
область относительной свободы.
     Тогда и только тогда,  уже утвердившись  в  этом  своем завоевании,  он
способен  понять, всю глубину своей зависимости оттого,  что заложено в  нем
изначально и  над чем он  не властен. Причем эти  его изначальные  основания
вовсе не  остаются в прошлом, а  продолжают жить с ним,  являясь  частью его
бытия;  его сознание  сформировано  ими в той же степени,  что  и окружающим
физическим миром.
     Все, что окружает человека вне его самого  и что он сам обнаруживает  в
себе,  он  сводит  воедино в  идее божественного, описывая  воплощение  ее с
помощью  мифа и объясняя себе затем этот  миф как "слово божье", то есть как
внушение и откровение с "той стороны".


II

     Нет лучшего  средства защитить свое  хрупкое и  столь  зыбкое  ощущение
индивидуальности,  чем  обладание   некой  тайной,  которую  желательно  или
необходимо  сохранить. Уже на  самых ранних  стадиях социальной  истории  мы
обнаруживаем  страсть  к тайным организациям. Там,  где нет поводов скрывать
действительно важные секреты, изыскиваются "таинства", к которым допускаются
лишь избранные и "посвященные". Такова история розенкрейцеров, так было и во
множестве других случаев. Среди подобных  псевдотайн встречаются - по иронии
судьбы - настоящие тайны, о которых  посвященные вовсе  не догадываются. Это
случается,  к  примеру,  в обществах, которые  изначально заимствовали  свои
тайны из алхимической традиции.
     Потребность  в  таинственности  - неотъемлемое  примитивного  сознания,
поскольку причастность  к тайне служит своего рода цементом для общественных
отношений. На социальном уровне тайны с успехом компенсируют недостаточность
отдельной личности, которая, всегда отделяя  себя от других, в то  же  время
вынуждена   жить  в   постоянном  поиске   своей  исходной   бессознательной
идентичности  с  другими.   Таким   образом,  исполнение   человеком  своего
предназначения,  осознание  своей  уникальности -  результат  долгой,  почти
безнадежной  воспитательной работы.  Поскольку даже те  немногие, кого  опыт
инициации - причастность  к  тайне  - в  каком-то смысле  выделяет,  в итоге
стремятся  подчиниться законам  групповой  идентичности,  хотя в этом случае
начинает действовать механизм социальной дифференциации.
     Тайное общество - некое промежуточное звено на пути к индивидуации. Мне
думается,  что дифференциация  -  механизм  коллективный, когда  мы  еще  не
осознали, что выделить  себя из массы окружающих и самостоятельно  встать на
ноги  - задача индивидуальная,  единственная  в  своем  роде.  Всякого  рода
коллективная   тождественность,   например:   членство    в    организациях,
приверженность к  "измам" и  пр.,  уводит  нас  в сторону. Это - костыль для
хромого,  щит  для  трусливого,  постель  для  ленивого,  детские  ясли  для
безответственного в равной степени  убежище для несчастного и слабого. Это -
тихая  бухта  для  потерпевшего  крушение;  лоно  семьи  для   сирот,  земля
обетованная  для разочарованных  странников  и усталых  пилигримов, пастух и
надежная  ограда  для  заблудших овец, мать, дающая  жизнь и  пищу.  Поэтому
считать это промежуточное  звено  западней,  было бы ошибкой.  Напротив, она
долгое время являлась  единственно возможной формой существования  личности,
хотя сейчас, как никогда прежде, нам угрожает именно обезличение. Могущество
коллективной  тождественности никто  не ставит  под сомнение, в наши  дни, и
многие  вправе  считать  ее  своей  конечной  целью.  Поэтому любые  попытки
напомнить   человеку   о   его  самоопределении,   самосовершенствовании   и
самостоятельности  выглядят дерзкими, ничем  не оправданными, вызывающими  и
просто бессмысленными.
     И все же может произойти такое, что у человека по ряду причин возникнет
необходимость  решиться самостоятельно пойти по пути, уводящем  от привычных
форм и образов, рамок и  покровов, самый дух  и образ этой жизни  перестанет
удовлетворять  его. И тогда  он пойдет один и сам станет своим обществом. Он
сам будет являть для  себя некое множество -  множество мнений  и тенденций,
причем не всегда они будут расположены  в одной  плоскости. Он действительно
окажется не в ладах с самим собой,  пытаясь примирить свою множественность с
некой общей необходимостью, столкнется  с  огромными  трудностями. Даже если
внешне  он  защищен  промежуточными  социальными формами,  против внутренней
множественности он бессилен, и этот  внутренний  разлад  может заставить его
смириться, свернуть с пути, сделаться таким, как окружающие.
     Как  и  члены  тайных  обществ,  уклонившиеся  от  недифференцированной
коллективности,  личность на своем одиноком пути нуждается в  тайне, которую
по  разным  причинам  ей  нельзя  или  она не  может  раскрыть. Такая  тайна
поддерживает   личность   в  обособленности  ее  замыслов.  Для  многих  эта
обособленность  становится  непосильной  ношей;  к  таким  принадлежат,  как
правило,  невротики, которые поневоле играют  в  прятки с  другими и  сами с
собой и не способны принять всерьез что  бы то ни  было.  В конце концов они
приносят в  жертву  эту обособленность в пользу некой общей уравнительности,
что безусловно приветствуется окружающими. В этом случае здравый смысл  не в
состоянии  сопротивляться,  и лишь тайна,  разгласить  которую невозможно  -
страшно или  нельзя выразить  словами (могут  принять за "безумную" идею), -
лишь она способна воспрепятствовать неизбежному и остановить деградацию.
     Нередко потребность в такой тайне  становится почти непреодолимой, и мы
неожиданно для себя оказываемся вовлеченными в  идеи и  действия,  в которых
уже не отдаем себе отчета. Дело здесь не в капризе или  гордыне, а скорее мы
которая  настигает  человека с роковой неизбежностью  и, вероятно, впервые в
жизни  ставит  его  перед  фактом существования  чего-то  инородного и более
могущественного, чем он сам и его  "домашний  мир", где он представлял  себя
хозяином.
     Характерный пример тому - история Иакова, который отважился на борьбу с
ангелом  и,  потерпев  поражение,  сумел  все   же  предотвратить  убийство.
Ветхозаветному Иакову  повезло: его истории  верят  безусловно. Современного
"Иакова", вздумай  он рассказать подобную историю,  его  слушатели  встретят
многозначительными  улыбками.  Он  просто  никогда не решится  заговорить  о
подобных вещах, особенно если  имеет собственный  взгляд  на  природу  этого
посланца  Яхве.  К  тому  же  nolens-volens  он  станет  обладателем  тайны,
обсуждать  которую  не  принято,  и  тем  самым  окажется  каким-то  образом
"отмеченным",  reservatio  mentalis  (духовная   изоляция.  -  лат.)   будет
преследовать его до  тех пор,  пока он не начнет  лицемерить и притворяться.
Однако  всякому, кто  хочет  усидеть на двух стульях, стремится  идти  своим
путем и одновременно  следовать  неким  коллективным  установлениям,  грозит
нервное  расстройство.  Современному  "Иакову"  не  по   силам  осознать  ту
очевидную вещь, что из них двоих ангел  был так или иначе  сильнее, ведь нет
никаких доказательств, что ангел удалился не прихрамывая.
     Итак,  человек, ведомый своим демоном -  своим двуединством, выходит за
пределы  промежуточной  стадии  и  попадает в глухую неизвестность, где  нет
проторенных  путей и надежного прикрытия,  где нет  спасительных  заповедей,
которые приходят на помощь человеку в трудную минуту, когда у него возникнет
беспощадный  и разрушительный конфликт с долгом. Обычно такие вылазки в  "No
Man's  Land" (необитаемую землю. - англ.) длятся недолго, и лишь до тех пор,
пока  не  случаются  подобные  конфликты,  но  как  только атмосфера  начнет
сгущаться, они мягко сходят на нет.  Я не смею осуждать того, кто отступает,
но тому,  кто ставит себе в заслугу собственную слабость и малодушие, трудно
найти оправдание. Кстати,  я не  думаю, что мое презрение принесет  ему хоть
какой-то вред, и поэтому считаю себя вправе высказать его.
     Тот же,  кто, оказавшись в подобной ситуации,  на свой страх  и  риск в
одиночку ищет решение и берет на себя всю ответственность за него, кто перед
лицом  Судьи  отмаливает  его денно и  нощно,  тот обрекает  себя на  полную
изоляцию. Иногда он сам  себе и упрямый защитник, и беспощадный  обвинитель,
никакой суд - ни  мирской, ни духовный -  не способен  вернуть ему спокойный
сон; в  его жизнь входит настоящая тайна, тайна, которую он не разделит ни с
кем. Когда б он не был сыт по  горло всем этим, он, возможно, не оказался бы
в подобной ситуации.  Очевидно, для того, чтобы  впутаться в нее, необходимо
повышенное  чувство ответственности.  Именно оно не  позволяет сбросить свой
груз  на чужие плечи и согласиться с  чужим - коллективным - решением. И суд
тогда свершается не "на миру", но в мире внутреннем, и приговор выносится за
закрытыми дверями.
     Эта  перемена  наделяет  личность каким-то  ранее незнакомым смыслом, с
этого момента она уже не известное и социально определяемое эго, а внутренне
противоречивое суждение о том, в чем же  собственно ее ценность - для других
и для себя самой. Ничто так не действует на активность самосознания, как эти
внутренние конфликты.  Здесь  обвинение располагает  неоспоримыми  фактами и
защита  вынуждена отыскивать неожиданные и  непредвиденные  аргументы. И при
этом,  с  одной стороны,  мир  внутренний берет  на себя  значительную часть
бремени  мира  внешнего,  позволяя  последнему  избавиться  от  части  своей
тяжести. С другой стороны, мир внутренний  обретает больший вес, уподобляясь
некоему этическому трибуналу.  Но главное  состоит  в том, что эго, когда-то
четко  определенное,  отныне  перестает  быть  только  прокурором  и  теперь
вынуждено   защищаться.   Оно  становится  двусмысленным   и   расплывчатым,
оказываясь  между молотом и наковальней,  и эта  внутренняя противоречивость
несет в себе некую сверхупорядоченность.
     Далеко не  всякий классический  конфликт, -  вероятно, а  скорее всего,
никакой - не может быть "разрешен" в самом деле, при  том что спорить о  нем
можно  до судного  дня.  Однажды  решение вдруг  придет - подобно  короткому
замыканию. Практически  жизнь  не может существовать как бесконечно длящийся
конфликт. Противоположности и  вызываемые  ими  конфликты  не исчезают  даже
тогда,  когда  становятся  импульсом  к  действию,  они  постоянно  угрожают
единству личности, вновь и вновь опутывая жизнь сетями противоречий.
     В подобных ситуациях благоразумнее, наверное,  было  бы не пускаться во
все тяжкие, не покидать  надежное укрытие и  теплый кокон, оберегая себя тем
самым  от  внутренних  потрясений.  Те,  кого ничто  не  вынуждает  оставить
отцовский кров, могут чувствовать себя в полной безопасности. А те немногие,
кто оказался выброшен на тот одинокий - окольный - путь, очень скоро познают
все недостатки и все прелести человеческой природы.
     Исходной  точкой  любого вида  энергии является  разность  потенциалов,
естественно поэтому, что  жизнеспособность психической структуры  составляет
ее внутренняя полярность, что было известно еще Гераклиту. Как теоретически,
так  и практически она присуща  всему  живому, и  противостоит этой властной
силе лишь хрупкое  единство эго, которое тысячелетиями удерживается, защищая
и ограждая себя от внешних и внутренних столкновений. То, что это единство в
принципе   стало  возможным,   связано,   видимо,   с  извечным  стремлением
противоположностей  прийти: к равновесию то  же наблюдается в энергетических
процессах,  возникающих при столкновении тепла и холода, высокого и  низкого
давления  и  т.  д.).  Энергия,  лежащая в  основе сознательной  психической
деятельности,  предшествует ей  и  посему,  вне  всякого сомнения,  является
бессознательной.  По  мере  того  как  она  превращается в  осознанную,  она
проецируется  на некие  образы,  будь  то мана,  боги,  демоны  и  пр.,  чья
нуминозность служит источником жизненной силы. Это  продолжается до тех пор,
пока названные формы мы  не признаем за таковые. Но постепенно  их очертания
размываются, теряют  силу,  и  тогда эго, то есть  эмпирическая личность,  в
буквальном  смысле овладевает  этим  источником  энергии:  с  одной стороны,
личность стремится использовать эту энергию, что  ей  даже удается  или,  по
крайней  мере,  так ей  кажется; с  другой же -  она  сама оказывается  в ее
власти.
     Сия  гротескная ситуация  складывается  тогда, когда  мы  принимаем  во
внимание  только сознание  и считаем его  единственной  формой  психического
бытия. В этом случае  так называемая  инфляция, то  есть  обратная  проекция
неизбежна.  Если  же  мы учитываем существование некой бессознательной души,
содержимое  такой  проекции  может быть  воспринято на  уровне  предваряющих
сознание  врожденных инстинктов.  Тогда они  сохраняют свою объективность  и
автономность  и  инфляции   не  происходит.   Архетипы,  которые,  предваряя
сознание, определяют его, реально проявляются там, где они существенны -  то
есть  как априорные  структурные  формы на  инстинктивном уровне. Их следует
воспринимать не как  вещь в себе,  а лишь как доступную для восприятия форму
вещи.  Разумеется,  не  только  архетипы  определяют  специфическую  природу
восприятия, они лишь коллективный его компонент. Но как нечто инстинктивное,
они   соответствуют   динамической  природе  инстинкта,   а   следовательно,
располагают   особой  энергией,   которая   вызывает   или  подчиняет   себе
определенные  импульсы или модели  поведения; иными  словами  при  некоторых
обстоятельствах они обладают властью (нуминозум!). Таким образом,  понятие о
них  как  о своего  рода daimonia  (некая  сила, "демон".  -  греч.)  вполне
соответствует их природе.
     Тот кто думает,  что  подобные  формулировки могут что-либо изменить  в
природе вещей, слишком верит в силу слов. Реальные вещи не меняются от того,
что  мы даем им разные имена, это имеет значение  только для нас самих. Если
кто-то  воспринимает  "бога" как  "абсолютное ничто", это вовсе не  отменяет
существования  высшего организующего  принципа; мы  распоряжаемся собой так,
как  и   прежде,  изменение  имен  не  в   состоянии  что-либо   отменить  в
действительности, но оно способствует формированию у нас некой отрицательной
установки. Наименование же  чего-либо ранее неизвестного, напротив, является
положительной   интенцией.   Таким  образом,  рассуждая  о  "боге"  как   об
"архетипе", мы  ничего не говорим о его реальной природе,  но допускаем, что
"бог" -  это  нечто в нашей психической структуре, что было прежде сознания,
и, поэтому  Его никоим образом невозможно считать порожденным сознанием. Тем
самым  мы не  уменьшаем  вероятности  Его  существования, но приближаемся  к
возможности  Его  познать. Последнее обстоятельство крайне  важно, поскольку
вещь,  если   она   не   постигается  опытом,   легко   отнести  к   разряду
несуществующих. Такую возможность, конечно, не могли упустить так называемые
верующие,   которые   видят   в   моей   попытке    воссоздать   изначальную
бессознательную психическую структуру  только  атеизм или, на  худой  конец,
гностицизм, и никогда  -  психическую  реальность,  то есть бессознательное.
Если  бессознательное  в  принципе  существует, оно  должно  включать в себя
предшествующую   эволюцию   нашей   сознательной   души.  В   конце   концов
представление о том, что человек во всем  своем блеске был создан на  шестой
день творения  -  сразу,  без  каких-либо предварительных  стадий,  -  такое
представление  слишком  примитивно  и  архаично,   чтобы  удовлетворять  нас
сегодня.  Но во всем, что имеет отношение к  душе, мы продолжаем  упорно ему
следовать; нам  удобнее  считать, что  душа  не  имеет предпосылок,  что это
tabula  rasa (чистая доска. - лат.), что она всякий раз вновь появляется при
рождении и что она лишь то, чем сама себя представляет.
     И в филогенезе, и в  онтогенезе сознание  вторично - и  эту очевидность
пора наконец признать. Также, как тело имеет свою анатомическую предысторию,
исчисляемую  миллионами  лет,  так  и  психическая система, как всякая часть
человеческого  организма,  является   результатом  такой  эволюции,  повсюду
обнаруживая следы более ранних стадий своего развития. Как сознание начинало
свою эволюцию  с  бессознательного  животного  состояния,  так проходит этот
процесс  дифференциации каждый ребенок.  Предсознательное  состояние психики
ребенка  - это  все,  что  угодно,  только не  tabula  rasa; его психическая
структура  уже   включает   осознаваемые   индивидуальные  проформы  и   все
специфические   человеческие  инстинкты,  а  кроме  того,  она  обнаруживает
априорные основания высших функций.
     На этих сложных основаниях эго развивается, опираясь на  них  в течение
всей жизни.  Если  же они перестают функционировать, следует холостой ход, а
затем  смерть. Их  реальность слишком многое  определяет  в  нашей  жизни. В
сравнении  с  ними  даже  внешний  мир  вторичен  -  зачем  он  нужен,  если
отсутствует эндогенный  инстинкт,  отвечающий за  восприятие? Всем, наконец,
известно,  что  никакая  сознательная  воля   не  может  вытеснить  инстинкт
самосохранения. Этот инстинкт рождается в виде некой принудительной силы или
воли, или приказа, и  если - как это  в той или  иной степени происходило  с
незапамятных  времен  - мы присваиваем  ему  имя  какого-то  демона, мы,  по
крайней мере,  точно  отражаем  психологическую ситуацию. Когда мы с помощью
понятия архетипа пытаемся  чуть точнее  определить момент, когда  этот демон
завладел нами,  мы  ничего не отменяем, а лишь  становимся ближе к источнику
жизненной энергии.
     И это совершенно естественно, что я как психиатр (то есть  "врачеватель
душ") пришел к подобной мысли, ведь главное для меня - каким образом я смогу
помочь своим  пациентам  вернуться к исходным  здоровым  основаниям. Я давно
осознал, что  для  этого необходимы  самые разные знания. В  конце концов  и
медицина  пришла  к  тому же. Ее прогресс  обусловлен не трюками и  чудесами
исцеления, не  упрощением метода, наоборот - она стала невероятно сложной, и
не  в  последнюю очередь з