возобновляется  при  определенных   условиях.  В   одном
известном мне случае, например, кататоническое состояние дважды повторялось,
всякий раз, как  только  больной возвращался  в тот город,  где  он  в  годы
студенчества пережил любовь, которую был не в состоянии забыть. Впоследствии
он избегал этот  город, чтобы  избавиться от  воспоминаний о своей любви. Но
так как  в этом городе  у него были родственники, то ему пришлось в  течение
шести   лет  два  раза  посетить  его.   Оба   раза  вследствие  разбуженных
воспоминаний  он впадал в  кататоническое состояние возбуждения,  вследствие
чего  был помещен  в больницу.  Это  довольно  известный  ученый, никогда не
страдавший другими кататоническими явлениями.
     Нередко болезнь проявляется тогда,  когда предстоит помолвка,  женитьба
или иное сходное значительное эмоциональное событие. Течение болезни также в
сильной степени зависит от психологических условий.  Так, я однажды наблюдал
женщину, поссорившуюся с соседкой из-за какого-то пустяка.  Она всегда  была
раздражительна  и   вспыльчива;  поддавшись  гневу,  она  оскорбила  соседку
действием.  Последняя в  ответ  обозвала ее "сумасшедшей";  на  это  больная
пришла  в   еще  большую   ярость  и  закричала:  "Если  вы  называете  меня
сумасшедшей, то увидите, что значит быть сумасшедшей!" - и бросилась на свою
противницу. Так как скандал этот разыгрался  на улице, то явилась полиция  и
увела неистовую  скандалистку  в  клинику.  Там возбуждение  ее продолжалось
какое-то  время. Но  на  другой  день  при  врачебном осмотре  она  была уже
довольно спокойна и энергично выражала желание  быть выписанной из  клиники,
ибо она не сумасшедшая  и не  должна  оставаться  среди сумасшедших.  Врачи,
однако, нашли, что немедленно ее отпустить еще нельзя.  Но  когда  ее  снова
привели  в отделение,  она не хотела подчиняться,  а  открыто возмутилась  и
вознамерилась уйти  силой. Она выражала  страх,  что  ее  могут  задержать и
надолго  лишить  свободы. Из-за  ее  возбуждения  ее  пришлось  перевести  в
отделение  беспокойных.  Едва  очутившись  в  этом   отделении,  она  начала
буйствовать  и кричать,  что  ее хотят довести  до  сумасшествия и  запереть
вместе  с  сумасшедшими;  этому  она  не хочет подчиниться. "Если вы  хотите
довести меня до сумасшествия, то еще увидите, что значит быть  сумасшедшей",
-  кричала  она.  Непосредственно  вслед  за  этим  она  впала  в  состояние
кататонической  сонливости  с  сильным  бредом  и  припадками  буйства;  это
продолжалось около двух месяцев.
     По моему  мнению, ее кататония  была  не  чем  иным,  как патологически
увеличенной  эмоцией,  проявившейся вследствие  водворения в  клинику, т. е.
психическим шоком, вызванный  лишением  свободы.  Во время  острой стадии ее
болезни она вела себя именно так,  как может вести себя  сумасшедший с точки
зрения простого обывателя.  И  больная в совершенстве продемонстрировала это
"сумасшествие".  Определенно,  это  не  была  истерия,  поскольку  полностью
отсутствовал эмоциональный раппорт.
     В подобном  случае смешно говорить о  первичном органическом  процессе.
Тут все дело в инстинктивной реакции, возникающей при лишении свободы. Точно
такие  же  сильные  патологические  реакции нередко наблюдаются  у  лишенных
свободы  животных. Несмотря  на  очевидность психогенной его  причины,  этот
случай  представляет  собой  классический  пример состояния  кататонического
возбуждения с  типичными гебефренными безумными  идеями и галлюцинациями. Он
ни в каком отношении не отличается от заболевания, возникшего дома, будто бы
без всякой психогенной причины, которое поэтому было бы сочтено обыкновенным
первичным мозговым процессом. Больная до того никогда не впадала  в подобное
состояние. Правда,  у  нее  бывали припадки  патологического гнева; она была
чрезвычайно раздражительна и неуравновешенна, но  вспышки эти обычно стихали
через короткое время; настоящая же кататония обнаружилась лишь в клинике.
     Приведу еще один пример: больной - молодой школьный учитель; постепенно
он перестал как следует работать  и  стал привлекать к себе внимание всякими
странностями.  Его  поместили в  клинику для  наблюдения  за  умственным его
состоянием. Сначала  он был спокоен и  доступен, предполагая, что  его через
короткий  срок  выпустят, так  как  он  душевно  не  болен.  Он  находился в
отделении  для спокойных больных.  Но когда ему пришлось убедиться, что  его
задержали на несколько недель, он стал  возмущаться и сказал врачу: "Если вы
хотите  посадить меня  здесь как сумасшедшего, то  я покажу  вам, что значит
быть сумасшедшим". Непосредственно вслед за этим он впал в состояние тяжкого
возбуждения  с  галлюцинациями  и  безумными  идеями,  которое  продолжалось
довольно долго.
     Но особенно наглядным является следующий случай: молодой человек долгое
время  находился в клинике, куда был помещен с диагнозом "моральное безумие"
(moral  insanity).  [Болезненное  влечение  к безнравственным  и  преступным
действиям, наблюдаемое при различных душевных болезнях  - ред.] С ранних лет
он был  лентяем  и лжецом.  Правда, вскоре  выяснилось, что он не выказывает
никаких  обычных  нравственных  дефектов;  его  случай  был  много  сложнее:
предполагалось  раннее  слабоумие.   Специфических   симптомов,  однако,  не
оказывалось, исключая глубокое нравственное равнодушие. Поведение  его  было
неприятным, раздражающим.  Он был интриганом, подчас выказывал грубость, а в
гневе  прибегал  к  насилию. Поэтому в отделении  для спокойных  больных его
находили  несколько неудобным гостем.  Но  я все  же старался удержать его в
этом отделении,  несмотря на частые жалобы его сожителей.  Однажды, во время
моего отсутствия, его поведение принудило моего заместителя  перевести его в
отделение  для беспокойных. Там его возбуждение усилилось  до такой степени,
что  пришлось  прибегнуть   к  наркотическому   средству.   Сразу   начались
галлюцинации и безумные идеи, не прекращавшиеся в течение нескольких недель.
До  этого  ни  галлюцинаций,  ни безумных идей  у  него никогда  не  бывало.
Появление  их  психически было вызвано  его перемещением  в  неблагоприятную
среду.  Как  известно,  нередко  встречается  и обратный  случай,  а именно,
благоприятное воздействие перемещения в нормальную обстановку.
     Если   бы   сущность  раннего   слабоумия   исключительно  состояла   в
органическом деструктивном  процессе,  поведение больных  этим  заболеванием
было  бы подобно поведению  больных,  страдающих  болезнью  мозга. Состояние
параличных, например, не улучшается и не ухудшается при изменении окружающих
их  условий.  И  в  плохо  поставленных  заведениях  органические   душевные
расстройства   не   ухудшаются   сравнительно   с   расстройствами  больных,
находящихся в  правильно  поставленных  заведениях.  Лишь  раннее  слабоумие
принимает гораздо более  тяжкое  течение при неблагоприятных психологических
условиях.
     Поскольку  очевидно,  что психологический фактор играет решающую роль в
течении  раннего  слабоумия,  то  нет ничего необычного  в том,  что  первый
приступ  может  быть  вызван психологической причиной.  Известно, что раннее
слабоумие  нередко обнаруживается  в психологически значительную минуту, или
когда   разыгрывается   какой-либо  психический  конфликт,   или  вследствие
психического шока. Психиатр,  положим,  возразит, что подобные причины  суть
лишь  повод для проявления скрытого,  давно уже существовавшего болезненного
процесса.  Будь   подобные  психические  причины  действительными  причинами
(causae  efficientes),  то  они  действовали  бы патогенно  при всевозможных
условиях  и  у  всех  субъектов.  Но так  как  этого, очевидно, нет,  то эти
психические  причины суть  лишь повод, главное же  значение нужно  приписать
органическому  болезненному процессу.  Подобное  рассуждение,  без сомнения,
односторонне материалистично. Современная медицина  уже не допускает одной и
только   одной  причины  болезни;  туберкулез,   например,   давно   уже  не
приписывается исключительно  инфекции  специфическим микробом: возникновение
его объясняют  теперь совокупностью многих причин; благодаря этому устарелое
чисто каузальное мышление  уступило место  мышлению  кондиционалистическому.
Согласно  последнему объяснение заключается всегда в приведении  условий, от
которых объясняемое находится в функциональной зависимости. Несомненно лишь,
что  при   отсутствии   известного  органического  предрасположения  никакая
психическая  причина  не в состоянии вызвать настоящей душевной болезни.  Но
резко  выраженная  предрасположенность  может существовать и  не  переходя в
душевное  расстройство,   покуда   возможно  избегать   тяжких   психических
конфликтов  и  аффективных  потрясений.  Положим,  справедливо,  что  именно
аномальное предрасположение с известной неизбежностью приводит к психическим
конфликтам,  и,  благодаря этому, (в своего рода  порочном круге  - circulus
vitiosus), вызывает душевное  заболевание. В таких случаях с внешней стороны
кажется,  что лишь  дегенеративное расположение  мозга постепенно приводит к
разрушительному  процессу.  Но  я  утверждаю,  что  в громадном  большинстве
случаев  раннего  слабоумия  субъект  вследствие  прирожденного  или,  реже,
благоприобретенного аномального  расположения  вовлекается в психологические
конфликты,   по   существу   своему   еще   отнюдь  не   патологические,   а
общечеловеческие.  Конфликты   эти  вследствие  особой  своей  интенсивности
являются  несоразмерными  с остальными душевными способностями, и поэтому их
нельзя побороть  обычным  человеческим способом,  т. е. ни развлечением,  ни
разумным  самообладанием.  Эта невозможность разрешить  конфликт  и вызывает
действительную  болезнь. Когда данный субъект  почувствует, что  никто не  в
состоянии  ему помочь и что сам он также не в силах справиться с внутренними
затруднениями,  его   охватывает  паника,  приводящая   к  хаосу   душевного
расстройства. Этот  процесс  протекает  обыкновенно  в  период  инкубации  и
поэтому редко  попадает  под наблюдение психиатра,  ибо никому из окружающих
еще  не  может прийти мысль обратиться к врачу-специалисту.  Подобные случаи
нередки в  практике врачей по нервным  болезням. Если удается психологически
разрешить данный конфликт, то психоз может быть устранен.
     Положим, можно возразить, что нельзя доказать, будто в подобном  случае
действительно разыгралась  бы  душевная  болезнь, если  бы конфликт  остался
неразрешенным. Само  собою  разумеется,  я не могу привести  доказательства,
которое убедило бы  моих противников.  Действительным доказательством явился
бы  лишь тот случай, когда  у страдающего  ранним слабоумием,  установленным
диагностически,   т.    е.   со    специфическими   симптомами,    результат
терапевтического воздействия был бы непосредственно наблюдаем. Но и подобное
доказательство может быть устранено возражением, что кажущееся выздоровление
есть лишь отсрочка заболевания  - ремиссия, -  которая и  так должна была бы
наступить. Поэтому скрепить  подобное доказательство достаточно убедительным
образом почти  невозможно, не говоря уже о том, что душевные болезни большею
частью совершенно не поддаются нашим терапевтическим мерам.
     В настоящее время еще рано говорить о возможности психотерапевтического
вмешательства при  известных  психозах. Мое мнение насчет  этого  далеко  не
оптимистично. Я  считаю,  что  исследование  роли  и  значения  психического
фактора в  качестве  фактора этиологического  обещает открыть  более широкие
горизонты.  Большая   часть   психозов,   которые   были   мною  подвергнуты
исследованию для определения их этиологической подкладки,  имеют чрезвычайно
сложную структуру, так  что  мне  невозможно  обозреть  их  в пределах  этой
работы.  Иногда  лишь  встречаются  простые  случаи,  возникновение  которых
нетрудно  изложить.  Так, я припоминаю случай  молодой крестьянской девушки,
внезапно заболевшей признаками  душевного расстройства. Перед  консультацией
ее  врач  передал мне, что она всегда  была очень тихой и лишь недавно стала
проявлять  болезненные  симптомы.  Она  рассказала ему,  что  однажды  ночью
внезапно  услыхала голос  Бога.  Она  долго разговаривала с Богом, и Христос
также  ей  внезапно  явился.  При  посещении  я  нашел  больную  спокойной и
совершенно безучастной. Она целый день стояла у печки, покачивалась в разные
стороны и  почти ни с  кем не  говорила.  Встреча  со мною не  вызвала в ней
никакой реакции, точно она каждый день меня видела. Глаза ее глядели пусто и
тупо. Равнодушным тоном, точно дело шло о совершенно обыденных событиях, она
подтвердила,  что  слышала  голос  Бога  и  видела  Христа.  Я  попросил  ее
рассказать подробности;  на это она  снова ответила без всякого аффекта, что
вела с  Богом  продолжительные  разговоры. О  содержании этих разговоров она
будто бы  ничего  не  помнила.  Христос  обладал  наружностью  обыкновенного
человека, глаза  его  были голубые. Он также говорил  с нею,  но она  уже не
помнила,  что он ей сказал.  На  это я заметил, что можно лишь пожалеть, что
она  так  легко забывает содержание  разговоров с такими важными  лицами. Не
записала  ли  она чего  либо из  этих разговоров? - В ответ на  это  больная
вытащила календарный листок, на котором, по  ее словам, она что-то записала.
Но на нем  оказался  лишь крестик, которым она отметила  то число,  когда  в
первый раз услышала голос Бога; более  она  ничего  не могла  вспомнить. Бог
говорил  с  нею о  мире  и  о том, что  произойдет в  будущем.  Все  это она
рассказывала  отрывистыми фразами, часто  ни  к кому не обращаясь;  голос ее
постоянно оставался совершенно равнодушным. Она интеллигентна,  подготовлена
к  педагогической  деятельности,  но  не  интеллектуальных,  ни  аффективных
реакций ее религиозные переживания в ней не вызывают.
     О связном изложении ее истории можно и не думать.
     Историю  эту приходится  с  трудом  из  нее извлекать, так сказать,  по
кусочкам, но не  из-за  активного  сопротивления,  как  это часто  бывает  у
истеричных, а из-за ее абсолютного безучастия и недостатка  интереса. Ей как
будто совершенно безразлично, спрашивает  ли ее кто-либо и  отвечает ли  она
как следует.  С  врачом  у  нее,  по-видимому,  нет никакого  эмоционального
контакта.  Ее  равнодушие  таково, что у  присутствующих  должно  возникнуть
впечатление, будто  в ней  нет ничего, о чем бы  стоило ее расспрашивать. На
мой  вопрос,  не  мучило  ли  ее  что-либо  как  раз  перед  ее  религиозным
переживанием, она ответила  отрицательно  с полным равнодушием. Ее ничего не
мучило, никаких конфликтов у нее не было, отношения ее с родственниками были
прекрасные,  с  подругами тоже.  Ее  мать  припоминала только, что некоторое
временя тому  назад больная  с  сестрой присутствовала на одном  религиозном
собрании,  после  которого она  сильно волновалась, утверждая, что  пережила
обращение.  В следующую ночь она  услышала голос  Бога. Больная подтвердила,
что пережила  обращение;  она почувствовала себя обращенной к вере. Домашний
врач  ее   семьи,   живо  заинтересовавшись  ее  случаем,  попытался  узнать
какие-либо  подробности, ибо  здравый смысл  подсказывал  ему,  что подобное
расстройство  должно иметь подготовительный период. Но  из-за  непритворного
равнодушия больной он  пришел  к убеждению,  что тут действительно ничего не
кроется. Все мои расспросы близких больной также  были  безрезультатны.  Они
лишь подтвердили, что в детстве больная  всегда была нормальна и здорова, но
приблизительно с 16-го года стала вести очень  тихую и замкнутую  жизнь,  не
выказывая,  впрочем,  никаких  признаков  умственной ненормальности. Никаких
следов  дурного  наследственного   предрасположения  в  семье   нельзя  было
отыскать. Таким образом, случай этот этиологически представляется совершенно
непроницаемым.
     В настоящее  время больная уже не слышит голоса Бога, но почти лишилась
сна; по ее словам ей "страшно много приходится думать". Но о чем она думает,
узнать невозможно: по-видимому, она и сама этого не знает. Она говорит,  что
в голове у нее все в смятении, и намекает на электрические токи,  проходящие
через ее голову; она не знает, откуда они, быть может, они исходят от Бога.
     Скорей  всего,  нет  никаких  разногласий  по поводу  диагноза  раннего
слабоумия. Истерией это не может быть, ибо никаких истерических симптомов не
имеется;  нет  и  главного  признака  истерии,  -  эмоциональной  связи  или
раппорта.
     Попытка моя проникнуть в этиологию  этого случая привела  к  следующему
разговору между мной и больной:
     Я: Вы пережили обращение до того, как услышали голос Бога?
     Она: Да.
     Я: Если Вы пережили обращение, то до него Вы, значит, были грешны?
     Она: Да.
     Я: В чем же состоял Ваш грех?
     Она: Не знаю.
     Я: Но ведь Вы должны же сознавать, в чем Вы поступили дурно?
     Она: Да, я была не права.
     Я: Что же Вы сделали?
     Она: Я встретилась с мужчиной.
     Я: Где?
     Она: В городе.
     Я: Да ведь нет греха в том, чтобы встретиться с мужчиной.
     Она: Нет.
     Я: Кто это был?
     Она: Господин X.
     Я: Разве он Вас заинтересовал чем-либо?
     Она: Я его любила.
     Я: А теперь Вы его больше не любите?
     Она: Нет.
     Я: Отчего?
     Она: Не знаю.
     Я не буду утомлять читателя дословным воспроизведением этих  вопросов и
ответов,  продолжавшихся  почти  два  часа. Больная  отвечала  односложно  и
равнодушно, так  что приходилось, ставя вопрос,  напрягать всю свою энергию,
чтобы  продолжать разговор.  Казалось, что невозможно ничего добиться и  что
дальнейшие  вопросы  бесполезны.   Нужно  особенно  отметить  эту  установку
больной,   ибо   именно  подобная   установка  главным  образом   затрудняет
психическое исследование и нередко делает его безрезультатным.
     Положение  с самого  начала  было весьма несложно,  и я  постоянно  мог
приблизительно угадать, что будет  сказано  в  следующее мгновение; это дало
мне  терпение и мужество взяться  в процессе консультации  за  столь трудную
задачу,  как  этиология.  В  более  сложных  случаях,  где  дело  идет не  о
действительных событиях,  а, скорее, о  фантастических  сплетениях, подобные
вопросы  и предугадывание  бывают  гораздо более затруднительны;  часто  они
прямо невозможны, особенно если больной неразговорчив. Вполне понятно, что в
заведении  для  душевнобольных врач  просто не имеет  времени так  вникать в
каждый   отдельный   случай,  а   потому   неудивительно,  что   психогенная
взаимозависимость большей частью ускользает от наблюдения. Могу вас уверить,
что  будь больная помещена  в  клинику  для  душевнобольных,  запись истории
болезни не заключала бы того, что я только что изложил перед вами.
     Более  глубокое  исследование этиологии данного случая  дало  следующие
результаты: в городе больная посетила свою подругу, и у нее  познакомилась с
господином X. Она тут же почувствовала, что полюбила его. Отдав себе отчет в
этом, она испугалась силы охватившего  ее чувства  и стала очень молчаливой.
Подруге  своей она  ничего  не  сказала о  том,  что  в ней происходит.  Она
надеялась, что и г-н X. ее любит. При вторичной  встрече он  был чрезвычайно
приветлив и вежлив с нею, но взаимной любви она в нем не заметила. Тогда она
немедленно  уехала  и вернулась  в  родительский  дом.  При  этом  ей  стало
казаться,  что она грешит  силой своего  чувства.  Положим,  она никогда  не
отличалась особой религиозностью, но тут известное чувство вины не оставляло
ее.  Когда несколько недель спустя  ее  подруга приехала к ней,  они  вместе
отправились  на  религиозное собрание, где она  и  пережила  обращение. Этим
обращением она искупила свой грех и  в то же время освободилась  от любви  к
господину  X. Внезапность ее отъезда,  когда она почувствовала,  что X ее не
любит, обратила на себя мое вним