имики  воплотили в образе
Меркурия. Я  пытался дать объяснение в психологии бессознательного, но она и
по  сей день не  понята!  Ведь в большинстве своем люди  даже не знают,  что
бессознательное  существует.  Мое собственное  категорическое знание о  нем,
естественно, не становится их знанием.

     Это случилось в  Боллингене как раз тогда, когда  была построена первая
Башня,  зимой 1923 - 1924 года. Помнится,  снега на земле не было, возможно,
это  была ранняя весна. Я  жил один, может, неделю,  может,  больше.  Вокруг
стояла поразительная тишина, прежде я никогда не ощущал ее так сильно.
     Как-то вечером - отчетливо это помню - я расположился у огня, грея воду
в большом чайнике, чтобы вымыть посуду. Вода начала кипеть, и  чайник запел.
Он звучал как многоголосый хор, как какой-нибудь струнный инструмент или как
целый оркестр. Это напоминало  стереофоническое звучание, которого на  самом
деле  терпеть  не  могу.  Но  в  этот  момент  оно  производило  потрясающее
впечатление: будто один  оркестр  находился в  Башне, а  другой  -  снаружи.
Сначала вступал один, потом другой, словно они отвечали друг другу.
     Околдованный, я сидел и слушал -  больше часа слушал  этот концерт, эту
волшебную мелодию природы. То была тихая музыка,  но со  всеми естественными
диссонансами, что на  самом деле  верно, потому что в  природе существует не
только гармония,  природа  противоречива и хаотична.  Так  было и в  музыке,
звуки наплывали то как волны, то как ветер, и это было так  удивительно, что
передать словами невозможно.
     Ранней весной  1924 года я снова оказался один  в Боллингене. Я затопил
печь. Вечер  стоял  такой  же тихий. Ночью  меня разбудил  звук приглушенных
шагов,  будто  кто-то  ходил  вокруг Башни. Издалека доносилась  музыка, она
звучала  все ближе и  ближе, наконец послышались голоса, чьи-то речи и смех.
Кто  может  там ходить?  Что происходит? Вдоль  озера  тянулась  только одна
маленькая  тропинка, и по ней едва  ли  кто-нибудь стал бы ходить! Размышляя
таким образом, я окончательно  проснулся и, подойдя  к окну, открыл ставни -
все было тихо. Я никого не увидел и ничего не услышал - ни ветра, ничего.
     "Это  действительно странно", -  подумалось мне.  Я  был уверен,  что и
шаги, и голоса, и смех мне не пригрезились, но, похоже, это был  всего  лишь
сон.  Я снова  лег,  думая,  как  я мог так  обмануться и почему мне  вообще
приснился такой  странный  сон.  С  этими  мыслями я заснул,  и все началось
сначала - шаги, голоса, смех и музыка. В тот же момент  передо мной возникли
сотни  темных фигур, возможно,  это  были крестьянские мальчики в воскресных
костюмах. Они спустились с гор и заполонили  пространство  вокруг  Башни, со
смехом  и топотом распевая песни и  играя на гармониках. Меня это разозлило:
"Черт знает что  такое! Я думал - это сон,  а  это на самом  деле, и  это уж
слишком!"  С этим  чувством  я  проснулся, вскочил, открыл  окно,  распахнул
ставни  и  - все опять  было  тихо: лунная ночь  и мертвая тишина. И тогда я
подумал: "Может, здесь были привидения!"
     Разумеется, меня  интересовало, что это значит, отчего  мой сон кажется
мне  настолько  реальным,  что  я  сразу  просыпаюсь.  Обычно  такую реакцию
вызывают привидения, и  пробуждение означает действительное переживание. Сон
таким образом выражал ту вполне  реальную  ситуацию,  в которой я проснулся.
Подобные   сны,   в   противоположность   обычным,   говорят   о   намерении
бессознательного    передать    спящему   ощущение   абсолютной   реальности
происходящего, причем при повторении  это ощущение  усиливается.  Источником
может   быть,  с   одной  стороны,   физическое  потрясение,  с   другой   -
архетипические образы.
     В ту ночь все  происходящее  во  сне было  настолько  реальным или,  по
крайней  мере,   казалось  таковым,  что  я   почти  не   отличал   сна   от
действительности.  Смысла его я понять  не смог.  Что означала  эта вереница
поющих   крестьянских  мальчиков?  Мне  казалось,  они   явились   сюда   из
любопытства, им хотелось посмотреть на Башню.
     Никогда больше я не испытывал ничего  подобного  и не видел таких снов.
Рассказывать   о  таких  вещах  не   принято,  я  даже  не  припомню,  чтобы
когда-нибудь слышал о чем-то сходном. Объяснение пришло позже, когда я читал
хронику Люцерна XVII века. Там есть такой сюжет: дело было в Альпах, на горе
Пилат,  известной своими  привидениями.  По преданию,  Вотан и  по сей  день
совершает  там  свои  магические действа. Там одного  человека однажды ночью
потревожили люди, идущие длинной вереницей, они с песнями и музыкой окружили
его  хижину.  Именно это я испытал тогда в Башне. На  следующий день человек
спросил пастуха, который у него  ночевал, что  бы это могло значить. Тот, не
задумываясь, ответил: это, должно быть, "salig Lut" (здесь:  души умерших. -
швейц.  диалект), неприкаянные  души,  Вотаново войско.  Блуждая,  они имеют
обыкновение показываться людям.
     Возможно,  на  меня  подействовало  длительное одиночество,  пустота  и
тишина  вокруг, а это  видение множества  людей  принадлежит  к тому же типу
явлений,  что  и  галлюцинации отшельников, и носит компенсаторный характер.
Однако  почему же происходящее было  настолько  реальным? Может быть,  из-за
одиночества моя чувствительность обострилась настолько, что я оказался лицом
к лицу с той самой вереницей "salig Lut".
     Но  такое объяснение  никогда до конца меня не удовлетворяло, я не стал
бы утверждать, что это была галлюцинация. На мой взгляд, ощущение реальности
происходящего,  бесспорно,  заслуживало специального  внимания,  особенно  в
связи с параллельным сюжетом средневековой хроники.
     Вполне  возможно, что я  столкнулся с неким  синхронным явлением, когда
какие-либо происшествия, которые мы подразумеваем или предчувствуем, на деле
вполне  соответствуют  реальности.  У моего  видения  был  ведь и конкретный
исторический  аналог: процессии  молодых людей имели место в средние века  -
это были  колонны  наемников,  которых  обычно  набирали  весной  из  разных
провинций,  они направлялись в  Локарно,  там  сливались  в "casa di  ferro"
(железный отряд. - итал.) и  дальше двигались  маршем в  Милан. В Италии они
были  солдатами, сражающимися под  чужими  знаменами. И мое видение, похоже,
представляло  один  из  таких  регулярных  весенних  наборов, сопровождаемых
песнями и шумными гуляньями.
     Этот странный сон долгое время занимал мои мысли.

     Когда  в  1923  году  мы  начали  здесь  строиться,  моя  старшая  дочь
неожиданно  сказала:  "Как можно  здесь строить? Здесь же  трупы!" Я подумал
тогда:  "Ерунда,  ничего  подобного!" Но, когда мы  делали пристройку  здесь
действительно   обнаружились   человеческие   кости.   Они   находились   на
двухметровой  глубине.  В  локтевом  суставе правой  руки застряла  пуля  от
винтовки  старинного  образца.  Судя  по положению  костей,  тело сбросили в
могилу не сразу, а после того как  оно разложилось. Это  были останки одного
из французских солдат, утонувших в  Линте  в 1799 году,  их тела вынесло  на
берега  Верхнего  озера.  Случилось  это, когда  австрийцы взорвали  мост  у
Гринау, который  штурмовали французы. Фотография разрытой могилы  с датой ее
обнаружения (22 августа 1927 года) хранится у меня в Башне.
     Я устроил солдату официальные  похороны:  его  опустили  в  могилу, и я
трижды выстрелил в воздух. Позже я установил могильную плиту с надписью. Моя
дочь интуитивно  почувствовала  присутствие  мертвеца.  Эту  способность она
унаследовала от моей бабушки по материнской линии.

     Зимой 1955/56 года я высек имена моих  предков на трех каменных плитах,
установленных во  дворе Башни.  Потолок в ней был  расписан  геральдическими
мотивами - моими, моей жены и зятьев.
     Первоначально   герб   Юнгов  украшал   феникс  -  символ  молодости  и
возрождения. Позже мой  дед, желая, возможно насолить отцу, изменил герб. Он
был масоном (вольным каменщиком),  Великим мастером Швейцарской  ложи, и это
обстоятельство  привело к  изменениям,  произведенным им  в фамильном  гербе
Юнгов.  Я   привожу  этот  факт,   который  сам  по  себе  может  показаться
несущественным,  потому,  что он исторически  связан с  моей жизнью и  моими
размышлениями.
     После того  как дед изменил наш герб, феникса на нем  уже не  было. Его
заменили голубой  крест в правом верхнем углу и голубой виноград слева внизу
на золотом поле, их  разделяет голубая полоса с золотой  звездой. Совершенно
очевидно,  что  это  масонская  символика.  Так   же  как  крест  и  роза  у
розенкрейцеров  являют  собой  борьбу  противоположностей  ("per  crucem  ad
rosam", "через крест к розе") - христианского и дионисийского элементов, так
крест  и  виноград  символизируют  дух земной, хтонический, и  дух  высокий,
небесный.  Объединяющий  символ  -  золотая  звезда,  "aurum  philosophorum"
(философское золото. - лат.).
     Философия   розенкрейцеров   вышла    из   герметической,    собственно
алхимической, философии. Одним из основателей ордена был Михаэль Майер (1568
- 1622), известный алхимик и  младший современник малоизвестного, но гораздо
более крупного алхимика Герхарда  Дорна (жившего в конце XVI  столетия), чьи
трактаты составляют первый  том  "Theatrum Chemicum"  (1602). Франкфурт, где
жили  они  оба,  являлся тогда  центром  алхимической философии.  Во  всяком
случае, Михаэль Майер - придворный учитель и  врач Рудольфа II - был местной
знаменитостью.  В  соседнем  Майнце в то  же  время  жил  доктор  медицины и
юриспруденции Карл  Юнг (ум. в 1654), о  котором больше ничего  не известно;
моя родословная замыкается на моем прадеде Зигмунде Юнге,  civis  Moguntinus
(гражданин Майнца. - лат.), родившемся в начале  XVIII века. Это объясняется
тем,  что муниципальные  архивы Майнца сгорели во время  войны за  испанское
наследство.  Вполне  возможно,  что этому  ученому,  д-ру  Карлу Юнгу,  были
известны  труды обоих алхимиков,  поскольку  тогдашняя фармакология  все еще
находилась   под  сильным  влиянием  Парацельса.  Дорн,   например,  открыто
поддерживал  Парацельса  и даже  оставил обширные комментарии к его трактату
"De  vita   Longa".  Кроме   того,  он  более  других  занимался  процессами
индивидуации. Не  буду скрывать, все  это меня занимало  всерьез,  поскольку
значительную   часть   своей   жизни   я   отдал   работе   над   проблемами
противоположностей, особенно в свете алхимической символики.
     Высекая имена  на каменных плитах, я чувствовал, что между мной и моими
предками существует какая-то роковая связь. Я всегда ощущал свою зависимость
от  них, от  того, что  они не дорешили, от  вопросов,  на  которые  они  не
ответили. Мне часто казалось, что существует некая безличная карма,  которая
передается от родителей к  детям.  Я был убежден, что просто обязан ответить
на  вопросы, которые судьба поставила еще перед  моими прадедами, что должен
хотя бы продолжить то, что они не исполнили.  Трудно сказать, сколько в этих
вопросах личного, а сколько - общечеловеческого (коллективного). Мне кажется
- верно второе. Ведь очень  часто  проблема, значимая для многих, не  всегда
признается таковой, в  ней  усматривают только личную  заинтересованность, и
такой  болезненный  интерес,   как  правило,  расценивают  как  персональное
психическое расстройство. Действительно, подобные  нарушения встречаются, но
они  не  всегда  присутствуют  изначально,  а  могут быть  и  производными -
следствием непереносимых социальных условий.  Причину  болезни поэтому нужно
искать  не  столько в ближайшем окружении  человека,  сколько  в  социальной
ситуации.  До сих пор эти  обстоятельства  психотерапии редко  принимались в
расчет.
     Как любой  человек, способный к  некоторому самоанализу, я полагал, что
раздвоение  моей собственной  личности - мое личное дело  и  касается только
меня. Фауст поведал мне об этом, произнеся спасительные слова:  "Но две души
живут во мне, и обе не в ладах друг с  другом",  хотя  и ничего не объяснил.
Мне казалось, что это сказано про  меня. Когда я впервые прочел  "Фауста", я
не   мог  знать,  насколько  пророческим  для  Германии   окажется  странный
героический миф Гете. Я  понял лишь одно: это касается меня  лично. Осознав,
что  именно  гордыня  и непростительное легкомыслие  Фауста явились причиной
убийства  Филемона  и  Бавкиды,  я  ощущал свою вину так,  как  если  бы сам
принимал  в прошлом  участие в их убийстве. Эта странная мысль  пугала меня,
необходимо  было искупить этот грех  или, по крайней  мере, не позволить его
повторения.
     Мои  ложные умозаключения получили неожиданное  развитие. В юности,  не
помню от  кого,  я  услышал поразивший меня рассказ,  будто мой дед  Юнг был
родным  сыном  Гете.  Эта  глупая  история  тем  не менее произвела на  меня
впечатление, как мне казалось, она объясняла мою реакцию на "Фауста". Нет, я
не  верил в так называемую реинкарнацию, но  мне было близко то,  что индусы
называют  кармой.  Тогда  я  и   представить  не  мог,  что  бессознательное
существует,  и, естественно не находил никакого  психологического объяснения
своим реакциям. Просто я ничего не знал о том (а для большинства людей это и
по  сей  день  остается  неизвестным),  что  бессознательное  подготавливает
будущие  события  задолго  до  их  свершения,  что  люди,  обладающие  даром
ясновидения  могут их  предвидеть. Например,  когда Якоб  Буркхардт  узнал о
коронации  кайзера  в Версале, он воскликнул  "Это  крах Германии!" Архетипы
Вагнера  уже  стояли  у ворот,  а  с  ними пришел дионисийский  опыт  Ницше,
происходящий, видимо, все же от  буйного Вотана. Гордыня Вильгельма поразила
Европу и стала причиной катастрофы 1914 года.
     В  юности  (в 1890-х) я бессознательно следовал этому  духу времени, не
умея противостоять ему. "Фауст" пробудил во мне нечто такое, что в некотором
смысле помогло мне  понять самого себя. Он поднимал проблемы, которые  более
всего меня волновали: противостояние  добра и зла, духа и материи,  света  и
тьмы. Фауст, будучи сам неглубоким философом, сталкивается с темной стороной
своего  существа, своей  зловещей тенью - Мефистофелем. Мефистофель, отрицая
самое  природу,  воплощает  подлинный дух  жизни  в противоположность  сухой
схоластике Фауста,  поставившей  его  на грань самоубийства.  Мои внутренние
противоречия  проявились  здесь  как  драма.  Именно  Гете  странным образом
обусловил  основные  линии и  решения моих внутренних  конфликтов. Дихотомия
Фауст  -  Мефистофель  воплотилась для меня в одном единственном человеке, и
этим человеком был я. Это касалось меня лично, я узнавал себя.  Это была моя
судьба и все перипетии драмы - мои собственные; я принимал в них участие  со
всей  пылкостью. Любое решение  в данном  случае  имело для  меня  ценность.
Позднее я сознательно во  многих  своих  работах  акцентировал  внимание  на
проблемах, от которых уклонился  Гете в "Фаусте", -  это уважение к извечным
правам  человека,  почитание старости  и  древности,  неразрывность духовной
истории и  культуры.  [Эта  установка Юнга нашла  свое выражение в  надписи,
которую он сделал у въезда в Башню: "Philemonis Sacrum - Fausti Poenitentia"
(Филемонова святыня  - Фаустово  раскаяние). Когда надпись была вмурована  в
стену, Юнг поместил те же слова над входом во вторую Башню. - ред.]

     Наши души,  как  и тела, состоят из тех  же элементов, что тела  и души
наших  предков.  Качественная  "новизна"  индивидуальной  души  -  результат
бесконечной перетасовки составляющих. И тела и души  исторически обусловлены
имманентно:  возникая  вновь,  они  не   становятся  единственно   возможной
комбинацией, это лишь мимолетное пристанище неких  исходных черт. Мы  еще не
успели усвоить опыт средневековья, античности и первобытной древности, а нас
уже  влечет  неумолимый  поток  прогресса, стремительно рвущийся  вперед,  в
будущее,  и  мы  вслед за  ним  все больше  и  больше  отрываемся  от  своих
естественных  корней.  Мы отрываемся от  прошлого,  и оно  умирает  в нас, и
удержать его невозможно. Но  именно утрата этой преемственности, этой опоры,
эта  неукорененность нашей культуры и есть ее так называемая "болезнь": мы в
суматохе и спешке, но все более и  более живем будущим, с  его химерическими
обещаниями   "золотого  века",  забывая   о   настоящем,  напрочь   отвергая
собственные  исторические основания.  В бездумной  гонке за новизной нам  не
дает покоя все возрастающее чувство  недостаточности, неудовлетворенности  и
неуверенности. Мы разучились жить тем, что имеем, но живем  ожиданиями новых
ощущений, живем не  в свете настоящего  дня,  но в сумерках  будущего, где в
конце  концов -  по  нашему убеждению - взойдет солнце. Зачем нам знать, что
лучшее  - враг хорошего и  стоит слишком дорого, что наши надежды на большие
свободы обернулись лишь большей зависимостью от государства, не говоря уже о
той ужасной опасности, которую принесли с собой выдающиеся научные открытия.
Чем менее мы понимаем смысл  существования наших отцов и прадедов, тем менее
мы  понимаем  самих  себя. Таким  образом отдельный  человек теряет навсегда
последние  родовые корни  и инстинкты,  превращаясь лишь  в частицу  в общей
массе  и следуя  лишь тому,  что Ницше  назвал  "Geist  der  Schwere", духом
тяжести.
     Опережающий рост качества, связанный с техническим  прогрессом,  с  так
называемыми "gadgets" (приспособлениями. - англ.),  естественно,  производит
впечатление, но лишь вначале, позже, по прошествии времени, они уже выглядят
сомнительными,  во всяком случае  купленными слишком дорогой ценой.  Они  не
дают счастья  или  благоденствия, но  в большинстве своем создают иллюзорное
облегчение; как всякого рода сберегающие время мероприятия они на поверку до
предела ускоряют  темп жизни,  оставляя  нам  все меньше  и  меньше времени.
"Omnis fastinatio ex parte  - diaboli est" - "Всякая спешка -  от  дьявола",
как говорили древние.
     Изменения  же  обратного  свойства,   напротив,   как  правило  дешевле
обходятся  и дольше живут, поскольку возвращают нас к простому, проверенному
пути, сокращая наши  потребности в  газетах, радио,  телевидении и в прочих,
якобы сберегающих наше время, нововведениях.

     В этой книге я излагаю  очень субъективные вещи, это мое миропонимание,
которое ни в коем случае не следует расценивать как некое измышление разума.
Это скорее видение,  приходящее к  человеку тогда, когда он старается  уйти,
отстраниться от внешних голосов и образов. Мы гораздо лучше слышим и гораздо
лучше  видим,  если  нас  не  зажимают  в тисках  настоящего,  если  нас  не
ограничивают  и  не преследуют  нужды этого часа  и  этой  минуты,  заслоняя
собственно саму минуту и образы, и голоса бессознательного. Так мы  остаемся
в  неведении, даже не предполагая, насколько в нашей  жизни присутствует мир
наших предков с его элементарными благами, не задумываясь, отделены ли мы от
него непреодолимой стеной. Наш душевный  покой и  благополучие  прежде всего
обусловлены  тем, в какой  мере исторически  унаследованные  фамильные черты
согласуются с эфемерными нуждами настоящего момента.
     В моей Башне в Боллингене я чувствую себя так, словно живу одновременно
во множестве  столетий. Башня переживет  меня, хотя все в  ней  указывает на
времена давно прошедшие. Здесь очень немногое говорит о сегодняшнем дне.
     Если  бы  человек  XVI  века  оказался  в  моем  доме,  лишь  спички  и
керосиновая  лампа   явились   бы   для   него   новинкой,  в  остальном  он
ориентировался бы без труда. В Башне нет ничего, что могло бы не понравиться
душам предков, - ни телефона, ни электричества. Здесь я пытаюсь найти ответы
на вопросы, которые занимали их при жизни и которые они не сумели решить;  я
пытаюсь  -  плохо ли,  хорошо ли - просто как могу. Я даже  изобразил  их на
стенах, и это  похоже на то  будто вокруг меня собралась  большая молчаливая
семья,  живущая здесь н