интенсивна,  и   благодаря  многочисленным  отголоскам  аффектов   слагаются
чрезвычайно  утонченные   переходы  в  оттенках   и  в   их   восприятии  и,
следовательно,  особая эмоциональная чувствительность, которая проявляется и
вовне в виде особой робости и страха перед  эмоциональными  раздражениями, а
также перед  всякими  ситуациями,  могущими  вызвать  подобные  впечатления.
Чувствительность   направляется   особенно   сильно   против   эмоциональных
проявлений  окружающей среды. Поэтому  резко  выраженные  мнения, аффективно
окрашенные  утверждения,  сильные  воздействия  на чувство  и  тому подобное
отвергаются с  самого начала, и притом из страха пред  собственной  эмоцией,
которая могла бы  опять-таки  вызвать такой отголосок впечатления, с которым
человек  боится не справиться. Из  этой чувствительности со  временем  легко
возникает известная  удрученность,  основанная  на  чувстве,  будто  человек
исключен из жизни. В другом месте /72- S.37/ Гросс склоняется к тому мнению,
что "глубокомыслие"  является особенно характерной чертой этого типа. Там же
он  подчеркивает,  что  реализация  аффективной  ценности   легко  ведет   к
аффективной     переоценке,     к    "преувеличению    важности"     явлений
("Zuwichtignehmen").    Сильное   преобладание   внутренних   процессов    и
эмоционального   элемента   в   этом  образе  позволяет  без   труда  узнать
интровертного человека.  Гросс описывает  этот  тип гораздо  полнее,  нежели
Джордан  свой "impassioned type";  однако в  главных  чертах этот  последний
можно было бы признать тождественным с типом Гросса.
     В  V  главе  своей  книги  Гросс  отмечает,  что в пределах  нормальной
плоскости  оба  описанных  им неполноценных  типа  являются физиологическими
разновидностями   индивидуальности.   Следовательно,   уплощенно-расширенное
сознание и суженно-углубленное сознание  суть разновидности характера.  /72-
S.59/  Тип  с  расширенным  сознанием  является,  по  Гроссу,  прежде  всего
практическим типом благодаря его быстрому приспособлению к окружающей среде.
Внутренняя  жизнь  не  перевешивает у него, ибо  он не  доходит  до развития
крупных   комплексов  представлений.  Эти  люди  "энергично   пропагандируют
собственную личность, а если они стоят на более высокой степени развития, то
они  пропагандируют и великие идеи, перешедшие к ним  по традиции".  [Ср.  с
этим  сходное  определение у  Джордана.]  Гросс  считает, что жизнь чувств у
этого типа  примитивна,  а у вышестоящих представителей его она организуется
при помощи  "принятия готовых  идеалов извне". Благодаря этому  деятельность
или,  соответственно  (по  выражению  Гросса),  жизнь  чувства  может  стать
героической. "Но она всегда банальна". "Героическое" и "банальное" как будто
не  подходят друг к  другу. Однако Гросс тотчас же поясняет  нам, что он под
этим  разумеет:  у  этого  типа  недостаточно  богато  развита  связь  между
эротическим  комплексом представлений и остальным содержанием  сознания,  то
есть  другими комплексами эстетической, этической, философской и религиозной
природы. Фрейд заговорил  бы здесь о  вытеснении эротического  элемента. Для
Гросса  же  зрелая  наличность  вышеприведенной  связи  является  "настоящим
признаком благородной натуры" (с. 61). Для выработки такой  связи необходима
более продолжительная  вторичная функция, ибо  этот синтез может  состояться
только  через углубление и длительное удерживание в сознании этих элементов.
Хотя при помощи  традиционных идеалов сексуальность и может быть загнана  на
пути  социальной  полезности,  однако  она  "никогда  не выйдет  за  пределы
тривиальности".  Это несколько  суровое  суждение  относится  к  фактической
данности, легко  объяснимой сущностью  экстравертного характера:  экстраверт
ориентируется исключительно по внешним данным, так что центр его психической
жизни всегда посвящен занятию этими данными. Для приведения в порядок  своих
внутренних  дел  у  него  остается  поэтому  мало  или  даже  вовсе  ничего.
Внутренняя  жизнь  должна  с  самого  начала  подчиняться  воспринятым извне
определениям.  При  таких  обстоятельствах  не может  сложиться и соединение
более  высокоразвитых функций  с менее  развитыми,  ибо  оно  требует  много
времени  и труда,  длительной и трудной работы  самовоспитания, которая  без
интроверсии  и вообще не может быть выполнена. У экстраверта  не хватает для
этого ни  времени,  ни  охоты; к тому  же ему  мешает в этом то недоверие, с
которым  он  созерцает  свой  внутренний мир, столь же откровенное,  как  то
недоверие, с которым интроверт созерцает внешний мир.
     Не следует, однако, думать, будто интроверт, благодаря своей повышенной
способности к синтезу  и большей силовой возможности реализовать аффективные
ценности,  может,  так  сказать, сразу  осуществить синтез своей собственной
индивидуальности,  то  есть, например,  начать с  гармонического  соединения
высших и низших функций. Такую формулировку я предпочитаю  пониманию Гросса,
полагающего,  что  дело идет  только  об  одной  сексуальности, потому  что,
по-моему, дело  идет  не  только о сексуальности, но  и  о других влечениях.
Конечно, сексуальность является очень распространенной формой  для выражения
необузданных грубых влечений; но таким же  влечением является и стремление к
власти, во всех его многообразных аспектах. Гросс придумал  для  обозначения
интроверта   выражение   "сеюнктивная   личность",   подчеркивая   этим   ту
своеобразную   трудность,   с   которой   этот  тип   связывает   комплексы.
Синтетическая  способность   интроверта   служит  прежде   всего  лишь   для
образования комплексов,  по возможности обособленных друг от друга. Но такие
комплексы прямо-таки мешают развитию высшего единства. Так и у интровертного
сексуальный комплекс  или комплекс  эгоистического  стремления к власти  или
жажды   наслаждений   остаются  изолированными   и   по   возможности  резко
отмежеванными  от  других  комплексов.  Мне   вспоминается,  например,  один
интровертный, интеллектуально высокоразвитый невротик, который по очереди то
витал  в высших  сферах трансцендентального идеализма,  то проводил время  в
грязных   пригородных   притонах,   причем  сознание  его  не  допускало  ни
морального, ни  эстетического конфликта. Обе сферы  начисто разграничивались
как совершенно различные.  В результате возник,  конечно,  тяжкий  невроз  с
навязчивыми механизмами.
     Эти критические замечания нам надо иметь в виду, когда мы следим за тем
изображением, которое Гросс дает типу с углубленным  сознанием.  Углубленное
сознание является, по выражению Гросса, "основой у внутренне сосредоточенных
индивидуальностей".  Вследствие   сильного  контрактивного  эффекта  внешние
раздражения  всегда  рассматриваются   с  точки  зрения  какой-нибудь  идеи.
Влечение к практической жизни в  так  называемой действительности заменяется
порывом   к   "внутреннему  сосредоточению".  "Вещи  воспринимаются  не  как
единичные  явления,  а  как  понятия,  составляющие часть больших комплексов
представлений".
     Такое понимание Гросса вполне совпадает с нашими прежними размышлениями
по  поводу  обсуждавшихся номиналистической и реалистической точек зрения, а
также   их  ранних  стадий,  представленных  в  платонической,  мегарской  и
кинической  школах. Из изображений Гросса нетрудно  усмотреть, в чем состоит
различие  этих  точек зрения: человек  с короткой вторичной функцией имеет в
каждую единицу времени много первичных функций,  лишь слабо связанных  между
собою; поэтому он  особенно привязан к единичному явлению, к индивидуальному
случаю.  Вот  почему  универсалии  суть  для  него  только  имена  и  лишены
действительности. Напротив,  для людей с более длительной вторичной функцией
на  первом плане стоит  всегда  внутренняя  данность: абстракция,  идеи  или
универсалии; они являются для него настоящей действительностью, с которой он
вынужден относить все  единичные  явления.  Естественно,  что он оказывается
реалистом (в смысле схоластики). Так как для интроверта  способ рассмотрения
всегда  важнее,  чем  восприятия  внешнего  мира, то  у  него обнаруживается
склонность быть релятивистом. /72- S.63/ Он ощущает с особенным наслаждением
гармонию   окружающей  среды  /72-  S.64/;  она  отвечает  его   внутреннему
стремлению  к гармонизации его  изолированных комплексов. Он избегает всяких
"несдержанных  вступлений",  потому  что  они  могли бы  повести  к мешающим
раздражениям.  (Исключение надо  сделать для случаев аффективного взрыва!) С
общественной средой  он считается мало  вследствие поглощенности внутренними
процессами. Сильное преобладание собственных идей мешает принятию чужих идей
и  идеалов.   Благодаря   энергичной   внутренней   переработке   комплексов
представлений  они  приобретают  ярко  выраженный  индивидуальный  характер.
"Жизнь  чувства  бывает  часто  социально  непригодной, но зато  она  всегда
индивидуальна". /72- S.65/
     Это  утверждение  автора  мы  должны подвергнуть обстоятельной критике,
потому что оно содержит проблему, которая, как мне по опыту известно, всегда
вызывает величайшие  недоразумения в  отношениях  между  различными  типами.
Человек  интровертного мыслительного  типа,  которого в данном случае  Гросс
имеет в виду,  по  возможности  не  проявляет вовне  никаких  чувств, а лишь
логически корректные воззрения и корректный  образ  действия в  значительной
степени потому,  что он,  во-первых,  питает  естественное  нерасположение к
выставлению   чувств   напоказ,  и,  во-вторых,   потому,   что   он  боится
некорректностью  вызвать в  своих ближних беспокоящие  раздражения, то  есть
аффекты.  Он боится неприятных аффектов  в других, потому что он приписывает
другому  свою   собственную   сензитивность,  а  быстрота   и   порывистость
экстравертного  человека всегда и не раз уже причиняли  ему расстройство. Он
вытесняет свое чувство, от этого оно иногда разрастается до страсти и потому
воспринимается им  самим уже слишком отчетливо. Эмоции, которые его  мучают,
хорошо  известны ему. Он сравнивает их с теми чувствами, которые  выказывают
ему  другие,  конечно  прежде всего люди экстравертного чувствующего тина, и
находит,  что  его  собственные "чувства" -  совсем  другие  сравнительно  с
чувствами других  людей.  Поэтому он  приходит к  мысли,  что  его "чувства"
(точнее  сказать:  его  эмоции)   единственны   в  своем   роде,   то   есть
индивидуальны.  Естественно, что  они отличаются  от  чувств  экстравертного
чувствующего  типа,  ибо  эти последние являются дифференцированным  орудием
приспособления  и  потому  они  лишены той "настоящей страстности",  которой
отличаются  внутренние  чувства  интровертного  мыслительного  типа.  Однако
страсть, характеризующаяся  влечением, имеет в себе мало индивидуального,  и
если   она   есть,   то   она   присуща   одинаково   всем   людям.   Только
дифференцированное  может  быть индивидуальным. Поэтому в проявлении сильных
аффектов  различие  между типами тотчас же стирается,  уступая место общему,
"слишком человеческому". В действительности, по моему  мнению, экстравертный
чувствующий тип претендует в первую очередь на индивидуальность чувства, ибо
его чувства дифференцированы; но  относительно своего мышления он  впадает в
такую же иллюзию. У  него есть мысли, которые его мучают. Он сравнивает их с
теми мыслями, которые высказываются  в  окружающей его среде, то есть прежде
всего людьми  интровертного мыслительного типа.  Он находит, что  его  мысли
мало  согласуются  с  теми,  поэтому он считает их  индивидуальными,  а себя
самого,  быть  может,  оригинальным мыслителем;  или же он  совсем вытесняет
мысли, потому что  ведь никто  же,  кроме него,  не думает ничего такого.  В
действительности же это  мысли,  которые имеются  у  всего света, но которые
редко   высказываются  вслух.   Итак,   по  моему  мнению,   вышеприведенное
утверждение  Гросса  проистекает из  субъективной иллюзии,  которая, однако,
вместе с тем является общим правилом.
     "Повышенная  контрактивная  сила   дает  возможность  самоуглубления  в
предметы, лишенные уже всякого непосредственного жизненного  интереса". /72-
S.65/  Этими   словами  Гросс  отмечает   существенную  черту  интровертного
душевного  уклада:  интровертный  имеет  склонность развивать мысль  саму по
себе,  совершенно  отвлекаясь от  всякой внешней  действительности.  В  этом
имеется  и  преимущество и  опасность.  Это  большое  преимущество  -  уметь
развивать мысль абстрактно независимо от чувственности. Опасность же состоит
в   том,  что  от  этого  ход  мыслей   удаляется  от   всякой  практической
применимости,  вследствие  чего  пропорционально  понижается  его  жизненная
ценность. Поэтому интроверту всегда грозит опасность слишком уйти от жизни и
слишком рассматривать вещи в их  символическом аспекте. Гросс подчеркивает и
эту черту. Однако и у экстравертного положение не лучше, но только вещи даны
ему  иначе.  Он обладает  способностью  настолько  сокращать свою  вторичную
функцию, что переживает почти исключительно позитивные первичные функции, то
есть  он вообще  не всматривается больше ни во  что, а  в каком-то опьянении
несется поверх действительности, вещей  больше не  видит  и не реализует,  а
только пользуется  ими  еще  как возбуждающими  средствами. Эта  способность
является  большим  преимуществом,  потому  что  при помощи ее  можно  бывает
вывести  себя из  целого ряда трудных  ситуаций  ("Ты  погиб, как только  ты
поверил в опасность". Ницше);  но она является и большим минусом, потому что
в  конце  она  завершается  катастрофой,  ибо  она  часто  заводит  в  почти
неразрешимый хаос.
     Гросс  выводит  из  экстравертного  типа  так  называемых  цивилизующих
гениев, а из интровертного типа так называемых гениев культуры. Первая форма
соответствует  "практическому осуществлению", последняя  -  "абстрагирующему
измышлению". В заключение Гросс выражает свое  убеждение  в  том, что  "наше
время особенно  нуждается в суженно-углубленном сознании в противоположность
прежним  временам,  которые имели сознание более  широкое и более  плоское".
/72-  S.68/  "Нас радует идейное, глубокое, символическое.  Через простоту к
гармонии - вот в чем искусство высшей культуры".
     Конечно, Гросс  писал эти  слова в 1902 году.  А  теперь? Если по этому
вопросу вообще  позволительно высказать мнение,  то нам пришлось бы сказать:
мы, очевидно, нуждаемся как  в том,  так  и в  другом  -  в  цивилизации и в
культуре, в сокращении  вторичной функции у одних и в продлении ее у других.
Ибо мы не создаем одно без другого, и - увы, нам  надо сознаться в этом  - у
современного человечества  не хватает и того и другого. Осторожно выражаясь,
мы скажем:  в  чем у  одного  излишек,  в  том  у  другого  недостаток.  Ибо
постоянные толки о прогрессе стали неправдоподобны и подозрительны.
     Резюмируя все вышесказанное, я бы хотел  отметить, что воззрения Гросса
в большой мере совпадают  с моими. Даже моя  терминология -  экстраверсия  и
интроверсия  -  находит  свое  оправдание в  понимании  Гросса. Нам остается
только  критически  осветить  основную гипотезу  Гросса,  а  именно  понятие
вторичной функции.
     Всегда бывает рискованно применять  физиологические  или "органические"
гипотезы к психологическим процессам. Известно, что в период больших успехов
в  области  исследования мозга господствовало нечто вроде  мании фабриковать
физиологические   гипотезы  для  психологических  процессов,  и   среди  них
гипотеза, что  во  время сна клеточные  отростки  оттягиваются назад,  - еще
далеко не самая нелепая  из, тех,  которые находили себе серьезную  оценку и
"научное обсуждение".  С  полным  правом говорили  впоследствии  о настоящей
"мифологии  мозга". Однако я отнюдь не намерен рассматривать гипотезу Гросса
как  "миф о  мозге";  для  этого слишком  велика  ее  рабочая ценность.  Это
превосходная   рабочая   гипотеза,   что   неоднократно  и  в  должной  мере
признавалось и другими авторами. Идея вторичной функции столь же проста, как
и гениальна.  С помощью  этого простого понятия можно  свести  очень большое
число сложных душевных  явлений к одной удовлетворительной формуле; и притом
таких  явлений, которые по  своей  разнородности не  поддались  бы  простому
сведению  и   классифицированию  при  помощи  какой-нибудь  гипотезы.  Такая
счастливая  гипотеза всегда вводит нас в искушение, побуждая переоценить  ее
объем и применимость. Может  быть, и в данном случае это так. А между тем  и
эта  гипотеза  имеет,   к  сожалению,  лишь  ограниченную   сферу  значения.
Отвлечемся совсем от  того факта, что  эта  гипотеза сама по себе  есть лишь
постулат, ибо никто  никогда не видел  вторичной  функции мозговой клетки  и
никто не мог бы доказать ни  того, что вторичная функция  в  принципе должна
производить  качественно  такое  же  контрактивное  действие   на  ближайшие
ассоциации, как  и первичная функция,  которая  по самому определению своему
существенно отличается от вторичной  функции, -  ни того, почему это так. Но
есть  другое обстоятельство, которое, по моему мнению, имеет гораздо больший
вес:  habitus психологической установки у  одного  и того же  индивида может
измениться в  течение самого короткого  срока. Если  длительность  вторичной
функции образует физиологический  или  органический  характер, то  он должен
рассматриваться  как  более  или менее  устойчивый. В  таком  случае  нельзя
ожидать, что длительность вторичной функции внезапно изменится, ибо этого мы
никогда  не наблюдаем в чертах физиологического или органического характера,
за исключением  патологическх  случаев. Как я  уже  многократно подчеркивал,
интроверсия  и экстраверсия вовсе  не характеры, а механизмы,  которые,  так
сказать,  по  желанию  могут  быть  включены  или  исключены.  И  только  из
привычного   преобладания   того  или  другого   механизма   -   развиваются
соответствующие характеры. Конечно, такое преобладание покоится на известном
врожденном   расположении,  которое,   однако,  отнюдь  не  всегда  является
абсолютно  решающим. Мне часто приходилось видеть, что влияние среды  бывает
почти столь же важно. Однажды я наблюдал даже такой случай: человек,  живший
в   непосредственной   близости   с   интровертом   и  ясно   обнаруживавший
экстравертное  поведение, изменил свою установку  и стал интровертом,  когда
впоследствии  вошел в  близкие  отношения с  ярко  выраженной  экстравертной
личностью. Я видел много  раз, как известные личные влияния в самый короткий
срок  существенно  изменяли  длительность вторичной  функции,  даже  у  ярко
выраженного  типа,  а  также, как  прежнее состояние восстанавливалось,  как
только чужое влияние отпадало.
     Мне кажется, что на основании такого опыта следовало бы обращать больше
внимания на  свойства  первичной функции.  Гросс  и  сам  подчеркивает  /72-
S.12,30,37/ особенную продолжительность  вторичной функции  после насыщенных
аффектом представлений  и тем  ставит  вторичную  функцию  в  зависимость от
первичной. И  в самом деле, нет достаточного убедительного основания, в силу
которого  учение  о  типах следовало  бы строить  на  длительности вторичной
функции;  с  тем  же основанием его можно  было  бы, пожалуй,  обосновать на
интенсивности первичной  функции, ибо  очевидно, что длительность  вторичной
функции  зависит  от интенсивности  в  затрате  энергии,  от  работы клетки.
Конечно,  против этого можно  было  бы возразить, что длительность вторичной
функции зависит  от  быстроты восстановления и  что есть индивиды с особенно
исправным питанием мозга в  противоположность другим,  с менее благоприятной
одаренностью.  В  этом  случае  мозг экстравертного должен  был  бы обладать
большей  способностью  восстановления,  нежели мозг  интровертного.  Но  для
такого,  очень неправдоподобного,  предположения  нет  никаких  оснований  и
доказательс