са утра
скончалась двоюродная сестра моей жены.
     Предупреждения мы получаем довольно  часто, но не  умеем их распознать.
Так, однажды мне приснился сон, будто я нахожусь на какой-то garden party. Я
встретил там мою сестру и очень  удивился - она умерла несколько лет  назад.
Там  же  присутствовал мой  покойный друг. Все прочие  оказались моими  ныне
здравствующими знакомыми. Мою сестру, однако,  сопровождала дама, которую  я
хорошо знал, и  даже во сне понял, что  она, видимо,  скоро умрет.  "Она уже
отмечена",  - подумал  я. Во сне я хорошо знал, кто она  и  где живет, - она
жила  в  Базеле. Но  пробудившись, я уже не  смог  ее  вспомнить,  хотя  все
остальные фрагменты  сна  видел как наяву. Я перебрал всех своих  базельских
знакомых, надеясь, что припомню, кто же это был. Ничего не получилось!
     Через несколько недель мне сообщили о смерти одной моей приятельницы. Я
сразу же понял, что это была она - женщина,  увиденная во сне, которую я  не
мог  вспомнить.  А ведь я  отлично знал  ее  -  она долгое  время была  моей
пациенткой.  Перебирая всех своих знакомых,  я  забыл  о ней, хотя  в первую
очередь должен был подумать о ней.
     Когда  такое  случается,  нами  овладевает  страх  перед  разного  рода
возможностями и  способностями бессознательного.  В подобных ситуациях нужно
быть   очень  осторожными,  помня,   что  такого   рода  "сообщения"  всегда
субъективны: они могут иметь некоторое отношение к реальности, но могут и не
иметь. Но я не единожды  убеждался, что  те  построения, которые возникали у
меня  на  основании  таких  "подсказок"  бессознательного, в  основном  себя
оправдали. Речь, конечно,  идет не о том, чтобы составить книгу из подобного
рода откровений,  но  я должен признать, что  у меня есть свой "миф", именно
из-за  него  я снова и  снова обращаюсь к проблемам бессознательного. Миф  -
самая ранняя форма знания. Когда я  говорю о том, что бывает после смерти, я
делаю это по внутреннему побуждению и не могу идти дальше снов и мифов.
     Можно,  наверное,  с  ходу  заявить, что мифы и сновидения, связанные с
происходящим  после  смерти,  не  что   иное  как  компенсаторные  фантазии,
заложенные в самой природе: всякая  жизнь желает продолжаться вечно. У  меня
есть лишь одно возражение: миф.
     Кроме  того, есть  люди, убежденные  в том, что на некую часть души  не
распространяются законы пространства и времени. Научное подтверждение тому -
известные эксперименты Дж. Б.  Раина.  [Дж. Б. Райн - американский психолог,
который провел серию экспериментов по внепространственным ощущениям. - ред.]
Многочисленные случаи спонтанных  предчувствий, внепространственных ощущений
и  т. п., а также  те  примеры, которые я  приводил, - доказывают, что  душа
подчас  функционирует  по  ту  сторону  пространства,  времени   и   законов
причинности. Это означает, что нашим представлениям о пространстве, времени,
а следовательно и причинности, - явно не  хватает полноты. Целостная картина
мира требует как  минимум  еще  одного измерения,  в  противном случае очень
многое остается непонятным и необъяснимым. Вот почему рационалисты не устают
повторять, что парапсихологических явлений в действительности не существует,
ведь на этой зыбкой  основе и держится их картина мира.  Если же такого рода
феномены  вообще имеют место, рационалистический миропорядок  явно перестает
кого-либо удовлетворять: он не полон. Отсюда со  всей неизбежностью вытекает
другая  проблема  -  возможность   существования   иной  реальности.  И  нам
приходится  признать  то,  что  наш  мир, с его  временем,  пространством  и
причинностью, скрывает за собой (или под собой) иной порядок вещей,  где нет
"здесь" и "там", "раньше" и "позже". По  моему  убеждению,  по меньшей  мере
части  нашего   психического  существа   присуща  релятивность   времени   и
пространства.  Она  представляется  абсолютной,  как только мы удаляемся  от
сознательных процессов.

     Не только  мои сны  - иногда  и сны других - помогали мне  формировать,
корректировать и подтверждать мои  догадки о жизни после смерти. Особую роль
я отвожу сну, который приснился моей ученице, шестидесятилетней женщине,  за
два месяца до ее смерти. Она  увидела себя на том свете - в школьном классе,
где за первыми партами сидели ее покойные  уже подруги. Все чего-то ожидали.
Она поискала глазами  учителя  или лектора, но никого не обнаружила. Наконец
до нее дошло, что она и есть тот самый лектор,  ведь все умершие должны дать
после  смерти отчет о своем жизненном  опыте. Мертвым это  было  чрезвычайно
интересно, словно события и  впечатления  земной жизни могли здесь на что-то
повлиять.
     Во  всяком  случае, в этом  сне  собралась  самая  странная  аудитория,
которую только можно себе вообразить:  здесь проявился самый горячий интерес
к последнему психологическому исходу человеческой жизни, жизни, в которой не
было ничего замечательного - по  крайней мере для нас. Но если предположить,
что эта "аудитория"  существует вне времени, тогда "завершение", "событие" и
"развитие"   превращаются   в  некие   сомнительные   понятия,   в  какие-то
невозможные, недостающие состояния, и  вполне понятно жгучее любопытство,  к
ним обращенное.
     Женщина перед  тем, как увидела этот сон, испытывала  страх при мысли о
смерти и  старалась  отогнать ее. Но смерть  - предмет слишком значительный,
особенно  для  стареющего человека,  когда  она перестает быть, скажем  так,
отдаленной возможностью, когда человек оказывается стоящим прямо перед ней и
вынужден дать ответ. Но  для этого ему нужен некий миф о  смерти, потому что
"здравый смысл" не подсказывает ничего, кроме ожидающей его черной ямы.  Миф
же способен предложить иные образы, - благотворные  и  полные смысла картины
жизни  в стране мертвых. Если человек в них верит хотя бы немного, он так же
прав  или неправ,  как тот, кто  не верит в них. Отвергнувший миф, уходит  в
ничто, а тот,  кто следует архетипу, идет по дороге жизни и полон жизни даже
в  момент смерти.  Оба,  естественно,  остаются в  неведении, но  один живет
наперекор своему инстинкту, другой - в согласии с ним. Разница существенная,
и преимущество последнего более чем очевидно.
     Бессознательные образы сами по себе лишены какой бы  то  ни было формы,
и, чтобы они, эти образы, сделались "знанием",  необходим человек, необходим
контакт с сознанием. Начиная свои исследования в области бессознательного, я
выяснил, что в моих фантазиях часто возникают фигуры  Саломеи и Ильи.  Затем
они отошли  на  задний план, но спустя примерно  два года  появились  снова.
Удивительно, но они совершенно  не  изменились, говорили  и  поступали  так,
будто  за это время  ничего не случилось. Это была одна из самых невероятных
ситуаций, в которые я  когда-либо попадал.  Я  как бы начал все с начала,  я
стал им все заново объяснять и рассказывать.  Это  было поразительно. Только
много позже я понял суть происшедшего: все эти два года они были погружены в
бессознательное -  в  безвременье,  оставаясь  там,  не  входя  в  контакт с
сознанием, не ведая о том, что происходило в этом мире.
     Я достаточно рано  осознал, что пытаюсь,  как бы  поучать эти образы из
бессознательного, или "души умерших", - подчас их трудно  различить. Впервые
я  понял  это  в 1911 году,  когда  путешествовал на велосипеде  по северной
Италии. Мы с другом  возвращались через Павию к Ароне  и  в  долине  Маджоре
заночевали. Мы  собирались  проехать  вдоль  озера, а  затем  через Тессин в
Фай-до, где рассчитывали сесть на цюрихский поезд. Но в Ароне мне  приснился
сон, который перечеркнул все наши планы.
     Во сне я оказался на каком-то собрании, где находились души  умерших. Я
испытывал к ним чувства, подобные тем, какие возникли у меня гораздо позже в
храме  из  черного  камня (в моем видении 1944 года). Они  беседовали  между
собой  на  латыни.  Господин в завитом  парике  обратился  ко мне с каким-то
сложным вопросом, суть  которого я по пробуждении вспомнить не мог. Я понял,
о чем он говорит, но не настолько хорошо владел латынью, чтобы ответить ему,
- и мне стало так стыдно, что я проснулся с ощущением своего позора.
     Первое,  что  пришло мне в голову, -  это  книга,  над  которой я тогда
работал ("Метаморфозы и символы либидо"). Чувство  унижения, охватившее меня
из-за того, что не смог ответить, заставило меня немедленно сесть на поезд и
отправиться домой,  чтобы засесть за книгу. Я не мог потерять здесь еще  три
дня. Я должен был работать и найти ответ.
     Лишь гораздо  позже мне стал понятен смысл сна и моя реакция  на  него.
Господин  в  парике  был,  скорее всего, духом предков,  духом  мертвых,  он
задавал мне вопросы -  а я не сумел ответить! Видимо,  тогда еще  не  пришло
время, я не был готов, но смутно ощущал, что в своей книге отвечаю на тот же
вопрос.  Этот вопрос поставили мои  - в  прямом смысле  -  духовные праотцы,
надеясь и ожидая, что узнают от меня  то, что  стало известно людям после их
ухода.  Если вопрос и  ответ  уже  прозвучали в вечности и всегда оставались
там, тогда  мои усилия не требовались - ответ можно было бы получить в любом
другом  столетии.  Кажется,   что   на   самом  деле  в  природе  существует
беспредельное знание, а оно существует  всегда - но осознается оно  только в
свое время.  Точно  также как человек,  который может жить многие годы, имея
самое поверхностное представление о  каких-то вещах, вдруг в какой-то момент
осознает их с необыкновенной ясностью.

     Много позже, когда я писал "Septem sermones...", мертвые снова задавали
мне свои вопросы. Они  явились, по их  словам,  "из Иерусалима, где не нашли
того, что искали". Тогда  я удивился, ведь  принято считать, что им известно
много больше,  чем нам, и  христианская церковь учит,  что в "той"  жизни мы
встретим Бога. Но в моем случае души мертвых  "знали" только то, что им было
известно  на  момент их смерти  и  ничего кроме  этого. Отсюда их стремление
проникнуть в человеческую жизнь  и человеческое знание. Я часто  ощущаю, как
они становятся у нас за спиной и ждут разрешения своих вопросов и разрешения
наших судеб. Мне казалось, что для них от этого зависит все - от того, какие
ответы они  получат на свои вопросы, то есть они были как бы подвластны тем,
кто жил после них в этом меняющемся мире. Мертвые вопрошали так, как если бы
все  знание  или, я  бы сказал, всеобъемлющее  сознание  не  находилось в их
распоряжении, но принадлежало только  живым,  телесным  душам.  Поэтому  дух
живой (так я думаю)  имеет преимущество  перед духом  отлетевшим  по крайней
мере в одном пункте, а именно - в способности получать  ясное  и завершенное
представление  о  чем бы то  ни было.  Для меня  трехмерный мир во времени и
пространстве  - это система координат:  то, что здесь мы различаем  как  ось
ординат  и  ось   абсцисс,   в  вечности,  может  представлять  собой  некий
первоначальный  образ  с  "рассеянным  фокусом",  некое  рассеянное  "облако
сознания" вокруг архетипа.  Но система координат необходима для того,  чтобы
уметь различать дискретные  элементы  содержания.  Любая  подобная  операция
выглядит  немыслимой  в  состоянии  "рассеянного   всезнания"  или   некоего
безличного   сознания,  в   котором  отсутствует   пространственно-временная
определенность.  Познание  же,  как   и  размножение,  предполагает  наличие
противоположностей: здесь - там, верх - низ, до - после.

     Если бы после смерти было возможно существование сознательного, оно, на
мой  взгляд,  развивалось  бы  в  том  же  направлении, что и  "коллективное
сознание" человечества, которое всегда имеет некую верхнюю, хотя и плавающую
границу. Бытие  многих  людей до  самой их смерти находится ниже  уровня  их
потенциальных возможностей и,  что важнее,  ниже уровня, на котором в тех же
временных рамках находятся  другие. Отсюда и потребность  первых  достигнуть
после  смерти  той степени  осознанного  восприятия явлений, на  которую  не
удалось подняться при жизни.
     Этот  вывод я сделал, изучая сны  о мертвых.  Однажды  мне  приснилось,
будто я навестил друга, умершего две недели назад.  При жизни  он никогда не
выходил  за  рамки   общепринятых,   традиционных   представлений  и  всегда
воздерживался от любой рефлексии. В моем сновидении он жил на холме, похожем
на  Туллингеров  холм близ  Базеля.  Там  возвышался  старинный замок, стены
которого образовывали  кольцо  вокруг  площади, на которой стояли  маленькая
церквушка и  какие-то одноэтажные постройки. Мне это напомнило площадь перед
замком  Рапперсвиль. Стояла осень, листья вековых деревьев уже окрасились  в
золотистые тона, и весь  пейзаж был словно пронизан мягким солнечным светом.
Мой  друг  сидел за столом со  своей дочерью, которая  изучала психологию  в
Цюрихе.  Я знал,  что они говорили о психологии. Он был так увлечен беседой,
что  едва  поприветствовал  меня  легким  движением  руки,  будто  собирался
сказать: "Не мешай мне!" Этот приветственный жест был и знаком прощания.
     Сон таким  странным  образом  дал  мне  понять,  что друг мой реализует
теперь истинную  природу своего психического  существа  -  то,  чего не смог
сделать  при жизни.  Потом образы этого сна напомнили мне финал второй части
"Фауста"  -  святых   отшельников,  ютящихся  на  уступах   горы,   которые,
по-видимому,  являют собой различные взаимодополняющие и  превосходящие друг
друга ступени развития.
     У меня был и другой опыт, связанный с развитием души после  смерти. Это
случилось примерно через год после смерти моей жены. Ночью я вдруг проснулся
с ощущением того, что мы  с женой находимся на юге Франции, в Провансе,  где
провели  вместе  целый  день.  Она  собирала  материалы  о  Граале.  Видение
показалось мне не лишенным смысла: моя жена умерла, не закончив эту работу.
     В подобном субъективном объяснении для меня не  было ничего нового: то,
что  жена  не завершила свой труд, я  и так знал. Но мысль о том, что жена и
после смерти продолжала  работать и совершенствоваться - как ни понимай это,
-  казалась  преисполненной  глубокого   смысла,  сновидение  принесло   мне
долгожданное целительное успокоение.
     Такого рода представления, конечно,  неточны и вряд ли  могут кого-либо
удовлетворить. Они подобны плоской проекции, или же наоборот - четырехмерной
модели  трехмерного  тела,  где  для  наглядности  используются  определения
трехмерного мира. Математика  же не раздражает тот факт, что обозначаемые им
отношения   превосходят   эмпирическое   понимание.    Таким   же    образом
дисциплинированное   воображение,  монтируя   модель   непостижимого   мира,
использует принципы  логики  и базируется  на эмпирических данных,  то  есть
пересказах снов. Этот свой метод я называю  методом "необходимых показаний".
Он воспроизводит  принцип амплификации  в  толковании сновидений; причем его
несложно продемонстрировать на большом количестве такого рода "показаний".
     Единица  -  первая  цифра  некоего единства,  но она  же  и  собственно
"единство",  она  обозначает  и "едино", и "всеедино", и "единственность", и
"недвойственность",  единица -  это  не  только число, но  философская идея,
некий  архетип,  божественный  атрибут,  монада.  Для  человеческого  разума
подобные заключения вполне естественны, но в то же время он детерминирован и
ограничен  собственными представлениями о  единице и ее  импликациях.  Иными
словами, наше  определение  не произвольно,  а  продиктовано  самой природой
единицы, и  потому  оно необходимо. Теоретически аналогичную операцию  можно
проделать  с  каждым  из  последующих  чисел,  но на  практике  очень  легко
оказаться в тупике,  ведь с возрастанием  количества усложняется содержание,
которое в итоге уже просто невозможно исчислить и осознать.
     Каждое последующее единство имеет иные свойства. Например,  особенность
числа "4" заключается в  том, что  оно позволяет решить  уравнение четвертой
степени, но уже уравнение пятой степени  - нет. "Необходимым показанием" для
числа  "4",  будет  то,  что  помимо  всего  прочего оно  венчает предыдущую
последовательность  чисел. Поскольку  каждое очередное единство  приобретает
еще  одно  или  несколько математических свойств, последующие  показания все
больше усложняются, и наконец они уже не поддаются формулировке.
     Бесконечная   последовательность   натуральных    чисел   соответствует
бесконечному   разнообразию   индивидуальных   созданий.   Это   бесконечное
количество  состоит из индивидуумов, и уже свойства десяти первых показывают
-  если они вообще  что-то показывают  -  некую абстрактную  космогонию.  Но
свойства  чисел  одновременно являются  качествами материи,  и  определенные
уравнения способны прогнозировать ее поведение.
     Я осмелюсь  утверждать, что, кроме собственно математических выражений,
существуют  и другие, соотносимые с реальностью самым непостижимым  образом.
Взять  хотя  бы  порождения  нашей  фантазии, их в силу большой  частотности
вполне возможно рассматривать  как consensus omnium (общее  мнение. - лат.),
архетипические  мотивы. Как  существуют математические уравнения,  о которых
нельзя сказать, каким  именно физическим  реальностям они соответствуют, так
существует  и  мифологическая реальность,  о которой  мы не можем сказать, с
какой   психической  реальностью  она  соотносится.  К  примеру,  уравнения,
позволяющие  рассчитать   турбулентность  разогретых  газов,  были  известны
задолго  до  того, как эти  процессы  были досконально  изучены. Подобным же
образом с  давних пор существуют  мифологемы, определявшие течение некоторых
скрытых от сознания процессов, названия которым мы смогли дать лишь сегодня.

     Верхним  пределом знания, доступного мертвым, является, на  мой взгляд,
тот уровень  сознания, который уже был  некогда достигнут. Возможно, поэтому
земной  жизни придается  такое значение и  так  важно,  что "уносит с  собой
человек" в  момент смерти. Только  в  этой, земной  и  противоречивой  жизни
достигается высшая  ступень  сознания. В этом  и заключается  метафизическая
задача человека, которая без "мифологизирования" решения не имеет. Миф - это
необходимое  связующее звено между  бессознательным  и сознательным знанием.
Разумеется,  бессознательному   известно  больше,   но  это  особое  знание,
существующее  в  вечности,  не  разделенное  на   "здесь"  и   "сейчас",  не
переводимое  на  наш  рациональный  язык.  Только  при  амплификации   наших
"показаний",  как это  было  показано  выше  на  примере  числительных,  оно
становится доступно нашему пониманию, открывается под новым  углом зрения. И
каждое удачное толкование сна является повторением этого процесса, утверждая
нас  в этом знании.  Отсюда очень важно,  обращаясь к  снам, освободиться от
предвзятых,   доктринерских   установок.   Но  как  только  появится   некая
"одинаковость"  толкований, нужно признать,  что в наших интерпретациях есть
некоторая предубежденность, и следовательно, они бесплодны.
     Хотя  удовлетворительных  доказательств бессмертия  души и  продолжения
жизни после смерти  еще никто  не  представил, существуют  явления,  которые
заставляют над этим задуматься. Я  могу принять их как возможные отсылки, но
не решусь, конечно, отнести их к области абсолютного знания.
     Как-то ночью я  лежал без  сна и  размышлял о внезапной  смерти  одного
моего друга, которого похоронили накануне. Эта смерть потрясла меня. Вдруг у
меня  возникло  ощущение,  что  он  находится  здесь,  в этой  комнате.  Мне
показалось, будто  он стоит в изножье  моей кровати и зовет идти за ним. Это
был не призрачный, а его зримый образ, созданный моим воображением. Но, если
быть  честным, я должен  был  спросить себя:  имеются  ли у  меня какие-либо
доказательства того, что это только фантазия? Допустим, что это не так и что
мой  друг  действительно  был  здесь,  но  я  решил,  что  он  - плод  моего
воображения,  - хорошо ли это  с  моей стороны? Тем не ме