ывая  сновидения наиболее  важным  источником
информации о бессознательных  процессах, он вернул людям и науке инструмент,
утерянный,   казалось,  безвозвратно.  Он  опытным  путем  продемонстрировал
реальность  бессознательной  части души,  существовавшей  до этого  лишь как
философский постулат, главным образом у К. Г. Каруса и Э. фон Гартмана.
     В заключение хочу отметить, что  современная  культура с ее бесконечной
рефлексией еще не готова к восприятию идеи бессознательного и всего,  что из
нее следует, хотя уже почти полвека живет с нею бок о бок. Тот универсальный
и  основополагающий  факт, что психика  по сути  двуполярна, еще ждет своего
признания.


Знакомство с бессознательным

     После разрыва с  Фрейдом для меня наступил период внутренних колебаний,
будто  я  утратил всякие  ориентиры и не  мог нащупать  почву под ногами. Но
прежде всего  мне необходимо было по-новому  подойти к работе с  пациентами.
Так  пришло  решение во  всем  опираться  на то,  что  они сами говорят,  не
связывая себя каким-то изначальным предубеждением, -  т.е. отдаться  на волю
случая.  Наше  общение сводилось  теперь  к следующему:  пациенты  спонтанно
рассказывали мне о своих снах  и фантазиях, а я лишь задавал им вопросы:  "И
что вы в связи с этим вспомнили?" или "Как вы сами это понимаете? Откуда это
пришло  к  вам?"  и  т.п. Иными словами, объяснение давал  сам  пациент, оно
рождалось   из  его  собственных   ответов  и  ассоциаций.  Я   старался  не
пользоваться  какими  бы то ни было  теоретическими  установками,  а  просто
помогал  пациентам   понять  самих   себя,  объяснить  возникающие   у   них
бессознательные образы.
     Вскоре  я  убедился,  что выбрал верный  путь,  что  сновидения следует
воспринимать именно таким образом -  как исходный материал для интерпретации
бессознательных процессов.  Естественно,  на  этом  пути  меня  подстерегало
множество  неожиданностей.  Я  все сильнее  ощущал  потребность  в  каком-то
объективном критерии, а точнее, - в исходном ориентире.
     В тот  момент  все, чего я  достиг до сих пор, предстало передо мной  с
необычайной ясностью.  Я был почти убежден, что  нашел наконец ключ к мифу и
могу теперь проникнуть в бессознательную область человеческой души. Впрочем,
что-то  мешало  мне утвердиться в  собственном  всемогуществе,  и  вот я уже
спрашивал себя, каковы мои  достижения?  Мне удалось объяснить происхождение
архаической мифологии,  я  написал книгу  о героях,  о  тех мифах, в которых
когда-то обретал  себя  человек. Но как выглядит  миф современного человека?
Можно было бы ответить, что это  христианский миф. "А переживаешь ли ты  сам
этот миф?"  - спросил  я себя. - "По правде говоря, нет.  Это не мой миф". -
"Стало быть, у нас нет больше мифов?" - "Думаю, это не так". - "А каков твой
миф? Миф, в котором ты сам живешь?" Но здесь я вынужден  был прекратить этот
диалог с самим собой - передо мной был тупик.

     В  канун  Рождества  1912   года   мне  приснился  сон.  Я  оказался  в
великолепном итальянском палаццо - с колоннами, мраморным  полом и мраморной
балюстрадой.  Я   сидел   на  золотом  стуле   эпохи  Ренессанса  за  богато
изукрашенным столом. Он был сделан из зеленого камня, похожего на изумруд. Я
понял, что нахожусь в замковой башне. Мои дети сидели рядом со мной.
     Вдруг сверху спланировала красивая белая птица, похоже, небольшая чайка
или  голубь. Она грациозно опустилась на стол, и я жестами попросил детей не
двигаться, чтобы  не спугнуть ее. Неожиданно птица превратилась в  маленькую
светловолосую  девочку  лет  восьми и  побежала  вместе с  детьми  играть  в
галереях замка.
     Я же  остался сидеть, размышляя над увиденным. Но тут малышка вернулась
и нежно обняла  меня,  затем  внезапно  исчезла, и  снова  появилась  птица,
которая  медленно заговорила человеческим  голосом: "Только  в  первые  часы
ночи,  когда  мой  муж  занят  с  двенадцатью  мертвецами,  я  могу  обрести
человеческий облик". После этого она исчезла в синеве, а я проснулся.
     Единственное, в чем я уверен,  - этот сон был удивительным  проявлением
бессознательного.  Но объяснить его я не мог,  поскольку не  владел техникой
проникновения в бессознательные процессы. Что  может быть общего у голубя  с
двенадцатью  мертвецами?  Изумрудный  стол  напомнил мне  историю  с  tabula
smaragdina.  Я подумал  и о  двенадцати  апостолах, о двенадцати месяцах,  о
двенадцати  знаках  Зодиака,  но отгадки  найти  не  мог.  В конце концов  я
перестал ее искать. Оставалось одно - ждать,  жить  дальше, доверяясь  своим
фантазиям.
     В их  числе  была одна - постоянная, пугающе навязчивая:  мне  являлось
что-то мертвое  и одновременно живое. Так я видел трупы  в печах крематория,
но после оказывалось, что это  еще живые люди. Эти фантазии достигли пика  и
наконец разрешились в одном сновидении.
     Я находился в месте, напоминавшем  Елисейские поля (Elyscamps) недалеко
от Арля, где есть захоронение эпохи Меровингов.  Во сне я отошел от города и
увидел перед собой аллею, с длинными рядами могил. Это были каменные  плиты,
на которых лежали мертвецы в своих одеждах, со сложенными  на груди  руками,
напоминая рыцарей в  доспехах  в старинных склепах.  Разница состояла лишь в
том,  что мертвецы  в  моем сне были  не из  камня, а  выглядели  как особым
образом   изготовленные   мумии.   Остановившись  перед  первой  могилой,  я
внимательно оглядел  мертвеца,  который  похоже, был из  30-х годов прошлого
века.  Я  изучал его одеяние, когда он  вдруг зашевелился и разнял  руки.  Я
понял, что это произошло  только потому, что я посмотрел на него.  Мне стало
как-то не по  себе; пройдя дальше, я  остановился возле следующего, - он был
из XVIII века и тоже ожил,  как  только я взглянул  на него. Двигаясь  вдоль
всего ряда, я добрался до захоронений XII века - до крестоносца в  кольчуге,
который  показался  мне  вырезанным из дерева.  Я смотрел  на  него довольно
долго, чтобы  убедиться, что он  действительно мертв, и  вдруг заметил,  как
начинают шевелиться пальцы на его левой руке.
     Этот сон долгое время не давал мне покоя. Разумеется,  я сразу вспомнил
идею  Фрейда о  следах  архаического опыта,  что  таятся  в  бессознательном
современного человека.  Но такие сны  и мой  собственный опыт убеждали меня,
что это вовсе  не  реликвии утраченных  форм,  но живая  составляющая нашего
существа. Мои более поздние исследования подтвердили это  предположение, оно
стало отправным пунктом учения об архетипах.
     Однако  потрясающее впечатление, которое  произвели на меня эти сны, не
помогло избавиться от  неуверенности  и  обрести  твердую почву  под ногами.
Напротив, я  испытывал  неослабное внутреннее напряжение.  В какой-то момент
его  сила настолько  возросла,  что  мне показалось,  будто я схожу с ума. Я
начал вспоминать  всю свою жизнь,  все подробности,  особенно  детские годы,
надеясь в прошлом отыскать  причину сегодняшней утраты душевного равновесия.
Но  эта ретроспектива  ни к чему  не  привела, и мне пришлось  расписаться в
собственном бессилии. Тогда я сказал себе:  "Раз  уж я ничего  не знаю, все,
что  мне  остается, -  это просто наблюдать за  происходящим со мной". Таким
образом, я намеренно предоставил свободу бессознательным импульсам.
     Первое,  что  всплыло в  памяти,  это мои ощущения, когда мне  было лет
десять или одиннадцать. В то время я увлеченно играл в кубики. Хорошо помню,
как строил  из них замки  и домики с воротами и круглыми арками из  бутылок.
Несколько  позже  строительным  материалом  стали  обычные  камни,  когда  я
использовал грязь  вместо  раствора. Это увлечение длилось достаточно долго.
Странно, но  воспоминания оказались очень живыми,  эмоциональными  и вызвали
множество ассоциаций.
     "Вот оно что,  -  подумал я, - стало быть, все  это  еще имеет для меня
значение.  Маленький  мальчик  созидает  нечто,  живет творческой жизнью,  и
сейчас  мне недостает именно этого. Но я  уже не могу оказаться вновь на его
месте.  Разве  можно  преодолеть  расстояние  между   взрослым  человеком  и
одиннадцатилетним мальчиком?" И все же, если я хотел восстановить эту связь,
мне  не оставалось  ничего  другого, как  снова стать ребенком и  безмятежно
играть в свои детские игры.
     Этот экскурс  в прошлое  во многом повлиял  на мою  дальнейшую  судьбу.
После  длительного  внутреннего сопротивления  я в  конце концов вернулся  к
играм, хотя и  не без болезненного  и унизительного чувства  принуждения. Но
ведь у меня действительно не было иного выбора.
     Я принялся собирать подходящие камни: какие-то находил на берегу озера,
какие-то - в  воде. Я построил замок и  несколько домиков - этакую маленькую
деревню. Поняв, что в ней  должна быть церковь, я сложил квадратное здание с
куполом  и  колокольней.  Оставалось  лишь  соорудить  алтарь,  но  здесь  я
заколебался.
     Это  мучило  меня  как  некая  задача, которую необходимо было  решить.
Однажды  я, как обычно, брел  вдоль озера, подбирая  камни,  попадавшиеся  в
прибрежном песке, и вдруг  увидел красный камень в форме  пирамидки, высотой
около четырех сантиметров. Камень был отшлифован волнами, его форма была как
бы задана самой природой. Я подумал: "Вот и алтарь!" Я поместил его в центре
под  куполом  и,  когда  устанавливал, вспомнил подземный  фаллос  из  моего
детского сна. Такую ассоциацию я нашел вполне удовлетворительной.
     Строительством я занимался ежедневно после обеда, если только позволяла
погода. Быстро поев, я включался в игру и играл  до  прихода пациентов. Если
удавалось  закончить  работу раньше,  вечером я вновь  возвращался  к  своим
камням. Мысли  мои при  этом становились удивительными, позволяя предаваться
фантазиям, которые прежде казались мне туманными, почти неощутимыми.
     Естественно,  я много  размышлял, пытаясь проникнуть в смысл того,  что
делал, задавая  себе вопрос:  "Чем же  ты, собственно,  занимаешься? Строишь
маленькую деревню  так, будто совершаешь  некий  ритуал!"  Ответить на  этот
вопрос я не  мог,  но почему-то был  уверен в том, что нахожусь  на  пути  к
своему мифу. Мое строительство послужило началом некоего нового этапа, когда
фантазии хлынули нескончаемым потоком. Я старательно их записывал.
     "Игры"  стали   для   меня   необходимостью.  Когда   мне   приходилось
сталкиваться  с  затруднениями,  или  с  неразрешимой  ситуацией, я  начинал
рисовать  или  играть с камнями. И всякий раз  это было неким  rite d'entree
(ритуальным действом. - фр.) -  я находил спасительную мысль и возвращался к
работе.  Все, написанное  в  этом  году,  написано благодаря моей  работе  с
камнем. Я целиком отдался этой работе  после  смерти жены. Последние  дни ее
жизни, ее смерть и все, что мне пришлось передумать за это время, совершенно
выбили  меня из колеи. Мне  стоило больших  усилий  вновь прийти в  себя,  и
работа с камнем помогла мне.
     Близилась  осень 1913 года,  и напряжение,  которое я ощущал прежде,  -
нечто мрачное  и гнетущее,  теперь,  казалось, вырвалось наружу, разлилось в
самом воздухе. Причиной этого была уже не столько моя личная психологическая
ситуация,   сколько  окружающая  меня  действительность.  И   это   ощущение
нарастало.
     В  октябре,   когда  я   путешествовал  в  одиночестве,  меня  посетило
неожиданное видение  -  чудовищный поток,  накрывший  все северные земли. Он
простирался  от Англии до России, от  Северного моря до подножий Альп. Когда
же он приблизился  к  Швейцарии, я  увидел,  что горы растут, становятся все
выше и  выше, как бы  защищая от него нашу страну. Передо  мной развернулась
картина  ужасной катастрофы: я видел могучие желтые  волны, несущие какие-то
обломки и бесчисленнее трупы, потом это море  превратилось в кровь.  Видение
длилось  около  часа. Я был потрясен,  мной овладели дурнота и стыд  за  мою
слабость.
     Спустя  две недели  видение - более кровавое  и страшное - повторилось.
Тогда же я услышал,  как  некий внутренний голос произнес: "Смотри,  вот что
произойдет!"
     Помнится,  что  зимой  кто-то  поинтересовался,  каков  мой прогноз  на
ближайшее  будущее. Я  ответил,  что у  меня нет  прогнозов, но что я  видел
потоки крови. Это видение не давало мне покоя.
     Задавая себе вопрос, не является  ли мое видение предвестником грядущих
революционных событий, я все же не  мог представить себе  ничего подобного и
решил, что это  касается только меня, что мне угрожает психоз. Мысль о войне
даже не приходила мне в голову.
     Вскоре после этого,  весной и ранним летом 1914 года, мне трижды снился
один и тот же сон - что в разгар лета  вдруг  наступает арктический холод  и
вся  земля  покрывается льдом. Я  видел  замерзшую и совершенно обезлюдевшую
Лотарингию с ее каналами, заледеневшие реки и озера, закоченевшие и погибшие
растения. Этот сон я видел в  апреле и мае, и в последний раз - в июне  1914
года.
     Гибельный  вселенский  холод  я  увидел  и  в   моем  третьем  сне,  но
заканчивался  этот  сон  неожиданным  образом. Перед моими глазами  возникло
дерево, цветущее, но бесплодное. ("Мое древо жизни", -  подумал я.) И вот на
морозе  его  листья  вдруг  превратились  в  сладкий  виноград,  исполненный
целительного сока. Я нарвал ягод и отдал их каким-то людям, которые, похоже,
ожидал и этого.
     В   конце  июля  1914  года   я  получил  приглашение  от   Британского
медицинского  общества  приехать  на конгресс в  Абердин, там  я должен  был
выступить с докладом "О значении бессознательного в психопатологии". Все это
время  меня  преследовало  ожидание  надвигающейся  катастрофы: я  знал, что
такого  рода сны  и видения посланы  судьбой. Мое тогдашнее  состояние,  мои
страхи заставили увидеть нечто фатальное в том, что сейчас я должен говорить
о значении бессознательного.
     Первого  августа  разразилась   мировая  война.  Передо  мной  возникла
проблема:  я просто обязан был разобраться, что же произошло и насколько мое
состояние было обусловлено неким коллективным духом. Прежде всего нужно было
понять  самого себя. И  я начал с того, что составил перечень всех фантазий,
которые приходили мне в голову, пока я строил свои домики.
     Поток фантазии был  непрерывным, и я пытался делать все возможное чтобы
не  заблудиться,  чтобы  каким-то  образом  разобраться  во  всем   этом.  Я
чувствовал себя совершенно беспомощным, уже не  веря, что смогу справиться с
этим  мощным потоком чужеродных  образов. Постоянное напряжение не  спадало,
иногда казалось, будто на меня обрушивались каменные глыбы. Одна буря шла за
другой. В состоянии ли я чисто  физически  вынести то, что  погубило других,
что надломило Ницше,  а в свое  время -  и Гельдерлина. Но во  мне поселился
некий демон, с  самого начала внушавший, что  я  должен добраться до  смысла
своих  фантазий.  Я  испытал ощущение, что некая  высшая  воля  направляла и
поддерживала меня в этом разрушительном потоке бессознательного. И она же  в
итоге  дала мне силы выстоять. [Рассказывая об  этом,  Юнг  пришел в сильное
волнение. "Froh dem  Tode entronnen zu sein" (Счастлив избежавший смерти), -
повторял он строки из "Одиссеи", которые выбрал в качестве эпиграфа к данной
главе. - ред.]
     Возбуждение  зачастую доходило до  такой  степени,  что я вынужден  был
прибегать к йоге, дабы как-то обуздать свои чувства. Моей целью было узнать,
что  же  со мной происходит. И как только мне удавалось успокоиться, я снова
обращался к своему подсознанию. Вновь ощутив себя самим  собой, я давал волю
всем  звучавшим во мне образам и голосам. Индус  же занимается йогой с целью
прямо противоположной,  стремясь полностью освободиться от психической жизни
во всем ее непредсказуемом многообразии.
     Когда  мне  удавалось перевести  чувства в образы, то  есть найти в них
какие-то скрытые картины, я достигал покоя и равновесия. Если бы я не  сумел
объяснить  себе  собственные чувства, они  захлестнули бы  меня и в конечном
счете разрушили  бы  мою нервную систему. Возможно,  на какое-то время мне и
удалось  бы отвлечься, но это лишь  усугубило  бы мой неизбежный невроз.  По
своему  опыту я знал, как полезно, с терапевтической точки зрения, объяснять
эмоции, находить скрытые за ними образы и картины.
     Я старался записывать  свои фантазии  так подробно, насколько  это было
возможно,  стараясь выявить  их  психологические  источники. Но  адекватного
отображения не  получалось: мой  язык был слишком  беспомощным.  Поначалу  я
писал  языком  темным  и  архаическим,  -  архетипы выглядели патетичными  и
высокопарными, что меня раздражало.  (Мне это действовало на нервы, как если
бы  кто-то  скреб ногтем по штукатурке или ножом по тарелке.) Но я  не знал,
каким языком  пользовалось мое бессознательное, и у  меня  не было выбора: я
записывал то, что слышал. Создавалось впечатление, будто мои уши слышат его,
мой язык произносит; наконец, я слышал собственный шепот -  я повторял вслед
за бессознательным.
     С самого начала я расценивал свой диалог с  бессознательным как научный
эксперимент,  который проводил  сам и в  результатах  которого был  жизненно
заинтересован.  Сегодня можно сказать, что это был  эксперимент,  который  я
поставил на  себе.  Одна  из самых больших  сложностей  была связана с моими
собственными негативными реакциями.  Я позволил  чувствам овладеть мной. Я -
зачастую  против  воли  -  записывал  фантазии,   ошеломлявшие   меня  своей
абсурдностью.  Ведь  когда не  понимаешь  их  смысла, они кажутся чудовищной
смесью высокого и смешного. Это дорого мне обошлось, но это,  на мой взгляд,
было предназначено мне судьбой. Ценой невероятных усилий мне удалось наконец
выбраться из лабиринта моих фантазий.
     К  этим  фантазиям,  которые  так  волновали  меня  и,  можно  сказать,
управляли мной, я испытывал не только непреодолимое отвращение, они вызывали
у меня неописуемый ужас. Больше всего я опасался потерять контроль над собой
и сделаться  добычей своего бессознательного. Как психиатру мне было слишком
хорошо известно,  что это значит. И  все  же я  пошел на риск, позволяя этим
образам завладеть мной, и главным образом потому, что, не испытав все сам, я
не решился бы поставить  в подобную ситуацию пациента. Отговорки вроде  той,
что де  рядом  с пациентом кроме всего прочего находится еще некий помощник,
были для меня неприемлемы. Я был убежден, что этим так называемым помощником
являюсь я сам, что у  меня нет собственного знания, а есть лишь сомнительной
ценности  теоретические предрассудки. Мысль  о том, что  весь риск  от  этих
опасных  экспериментов  связан  не  столько со мной лично,  сколько  с моими
пациентами, в критических ситуациях существенно поддерживала меня.

     Это случилось в один из адвентов 1913  года (12 декабря). В этот день я
решился на исключительный  шаг.  Сидя  за письменным столом,  я погрузился в
привычные уже сомнения, когда вдруг все оборвалось, будто земля в буквальном
смысле  разверзлась у  меня  под ногами,  будто  я  провалился  в  ее темные
глубины. Меня охватил панический страх, но внезапно и на не такой уж большой
глубине  я ощутил под ногами какую-то вязкую  массу.  Мне сразу стало легче,
хотя  вокруг  была  кромешная тьма.  Потом, когда  глаза привыкли,  я  начал
понимать, что это  не тьма, а как бы  сумерки. Передо мной  у входа в темную
пещеру  стоял  карлик, сухой и темный  как мумия. Я протиснулся мимо  него в
узкий проход и побрел по  колено в ледяной воде к другому концу  пещеры, где
на каменной стене светился красный кристалл. Я приподнял камень и увидел под
ним  щель.  Сначала  я  ничего  не  мог  различить,  заглянув  в  нее,   но,
присмотревшись, обнаружил воду, а  в ней - труп молодого белокурого человека
с окровавленной головой. Он проплыл  мимо меня, за  ним следом плыл огромный
черный  скарабей. Затем из воды поднялось ослепительно красное солнце.  Свет
бил в  глаза, и я хотел засунуть  камень  обратно в отверстие, но не успел -
поток  хлынул наружу