а,  у   маньяков  известное  продление
ассоциационного времени. Но не следует забывать, что при разговорно-слуховом
эксперименте внимание и форма речи играют очень большую роль. Мы наблюдаем и
измеряем   лишь   речевые  выражения,  а  не  связи   представлений.],  чем,
по-видимому, может объясняться отсутствие внимания. [Ускорение эмоциональной
интенсивности  представлений  мы,  по  крайней  мере,  определили  благодаря
наблюдениям.  Но это не исключает того,  что  не известные  нам пока факторы
тоже  должны   приниматься   во   внимание.]  При   мечтательности  внимание
отсутствует  с  самого начала,  а  там, где  нет  внимания,  ход  ассоциаций
принимает характер  мечтательности, то есть принимает медленное, согласное с
законами  ассоциаций,  течение,  главным  образом  по  сходству,  контрасту,
сосуществованию  и  по  разговорно-моторной  связи.  Мы  находим  достаточно
примеров, подтверждающих это, в наблюдениях над собой  или при  внимательном
слежении за обычным разговором. Пеллетье показывает, что ход ассоциаций  при
раннем  слабоумии основан  на  той же  схеме,  что хорошо видно на следующем
примере:  "Je suis l'ktre ancien,  le  vieil Hktre [ассонанс], que l'on peut
ecrire  avec  une H.  Je  suis  universel,  primordial,  divine, catholique,
Romaine [смежность], l'eusse-tu cru,  1'ktre tout  cru,  suprumu [ассонанс],
1'enfant Jesus [ассонанс]. Je m'appelle Paul, c'est un nom, ce n'est pas une
negation [ассонанс], on en  connait  la  signification [ассонанс].  Je  suis
eternel, immense, il  n'y a  ni haut ni bas, fluctuat nec mergitur, le petit
bateau  [Слово immence (огромный) вызывает представление  об океане, затем о
лодке и об афоризме, входящем в герб города Парижа.], vous  n'avais pas peur
de tomber". /32- p.142/
     Этот прекрасный пример весьма ясно показывает тип  хода ассоциаций  при
раннем  слабоумии; ход  этот  совершенно  поверхностный  и развивается среди
многочисленных  звуковых  ассоциаций.  Но  расщепление  при  этом  настолько
сильно,  что его можно сравнить лишь со сновидением, а  не с мечтательностью
нормального  состояния, так  как разговоры, которые мы ведем  в сновидениях,
имеют примерно такой же характер. [На это указывали также Kraepelin:  Archiv
f. Psych. Bd.XXVI. p.595 и Stransky /19/] Большое число подобных примеров мы
находим в книге Фрейда "Толкование сновидений".
     В работе "Диагностические  исследования ассоциаций" было доказано,  что
ослабление    внимания     вызывает    ассоциации     поверхностного    типа
(разговорно-моторные  сочетания,   звуковые  ассоциации  и  т.  д.)  и  что,
наоборот,  когда  ассоциации  приобретают  поверхностный  характер,  можно с
уверенностью говорить  о  расстройстве  внимания.  Итак, согласно полученным
экспериментальным данным, Пеллетье права, соотнося поверхностный тип раннего
слабоумия  с  известным  ослаблением внимания;  она  дает  этому  ослаблению
название, которое предложил  Жане:  "понижение умственного уровня". Здесь мы
снова  видим,  что  она  в своем труде соотносит  отмеченные ею нарушения  с
центральной проблемой апперцепции.
     Подробно разбирая труд Пеллетье, следует заметить,  что она не обратила
внимание  на персеверации; зато мы обязаны ей ценными замечаниями о символах
и символических отношениях,  столь часто встречающихся при раннем слабоумии:
"Надо  заметить,  что символ играет значительную роль в  бреду  пациентов; у
страдающих  манией  преследования  и  у  слабоумных он встречается постоянно
вследствие  того,  что  символ является  низшей формой  мысли.  Символ можно
определить  как  ошибочное  ощущение тождественности  отношения  или  весьма
значительного сходства между  двумя  предметами, имеющими в действительности
сходство весьма отдаленное".
     Из сказанного следует, что Пеллетье сопоставляет кататонические символы
с расстройством внимания. Правильность этого взгляда подтверждается тем, что
символ  есть  обыкновенное и  давно знакомое  явление  при мечтательности  и
сновидениях.
     Особого внимания заслуживает психология негативизма, которому посвящены
многочисленные  труды.  Можно  с  уверенностью  говорить  о  неоднозначности
симптома   негативизма.  Существует  много   форм  и  степеней   последнего,
клинически еще не изученных и не проанализированных с достаточной точностью.
Нетрудно понять разделение негативизма на формы активную и пассивную, причем
форма активного негативизма включает сложнейшие психологические случаи. Если
бы в этих  случаях был возможен анализ, то  часто можно было бы найти вполне
определенные поводы  для  сопротивления, которые  позволили бы  усомниться в
возможности  говорить в  подобных случаях о негативизме. При пассивной форме
также встречается немало  труднообъяснимых случаев. Однако во многих случаях
ясно  видно,  что  больные  постоянно  придают обратный смысл  даже  простым
волевым  процессам.  По  нашему мнению,  негативизм  в конце  концов  всегда
основан на соответствующих ассоциациях. Я не знаю, существует ли негативизм,
разыгрывающийся в спинном мозгу. Наиболее широкой точки зрения на негативизм
придерживается  Блейлер  /35/,  который  в  своем   труде   доказывает,  что
"отрицательная внушаемость",  то  есть навязчивое стремление  к  контрастным
ассоциациям, является  не  только  составной  частью нормальной психики,  но
часто  и  механизмом   патологических  симптомов  при  истерии,   навязчивых
состояниях   и  раннем  слабоумии.  Механизм  контрастов  является  функцией
независимой   от  нормальной   ассоциативной  деятельности,  и   основан  он
исключительно  на  "аффективности";  поэтому  такой  механизм  приводится  в
действие, главным образом, представлениями, связанными с сильными чувствами,
при принятии решений и т.  д. Этот механизм должен оберегать от опрометчивых
поступков  и заставлять взвешивать все "за"  и "против". Механизм контрастов
Блейлер противопоставляет  суггестивности (внушаемости). Суггестивность есть
способность  восприятия и  реализации  представлений, окрашенных интенсивным
чувством,  механизм же контрастов действует противоположным образом. Поэтому
Блейлер  очень метко называет  его  "отрицательной  суггестивностью". Тесная
связь   обеих   указанных  функций  объясняет  их   совместное   клиническое
существование.  (Внушаемость   наряду   с   непреодолимыми  противоположными
самовнушениями  при   истерии,   негативизм,   автоматическое   повиновение,
эхопраксия при раннем слабоумии.)
     Чрезвычайная  важность  отрицательной   суггестивности   при  обыденных
психических явлениях  объясняет необыкновенно частое  появление  контрастных
ассоциаций: эти ассоциации наиболее близки между собой  [To же самое говорит
и  Паульхан /36/; Жане /37/; Пик /38/;  и  Свенсон  /39/.  Интересный пример
рассказывает Дж. Ройс /40/.].
     Мы  замечаем  нечто подобное в  разговоре:  слова,  выражающие  обычные
контрасты,  весьма  тесно связаны между  собой и относятся  поэтому  большей
частью  к  устойчивым  разговорным  связям  (белый  -  черный)  и  т. д.  На
первобытных   языках   иногда   даже  существует   одно   лишь   слово   для
противоположных   понятий.   Итак,   на   основании   заключений   Блейлера,
сравнительно   легкое   расстройство   чувств   способно   вызвать   явления
негативизма.   Как   отмечает   Жане,  у   людей,   подверженных  навязчивым
представлениям, довольно  "упадка умственного  уровня", чтобы  вызвать  игру
контрастов.  Чего  же  нам  в  таком  случае  следует  ожидать  от  отупения
восприятия при  раннем  слабоумии!  Действительно, мы встречаем  здесь  игру
положительного и отрицательного, которая представляется вполне беспорядочной
и часто  прекрасно выражается в  ассоциациях  речи.  [Ср. анализы Пеллетье и
исследования Странского  /19/]  Итак,  в  вопросе о  негативизме  мы  вполне
обоснованно можем допустить предположение, что и этот симптом тесно связан с
"отупением  способности  восприятия":  центральный  проводник нашей  психики
ослаб настолько, что психика  оказывается уже  не  в состоянии содействовать
положительному  процессу и  противодействовать  отрицательному или наоборот.
[Дальнейшие труды о негативизме уже подвергнуты критике Блейлером.]
     Повторим  теперь  все  уже  сказанное: упомянутые  до  сих  пор  авторы
установили, главным  образом, что ослабление внимания, или, выражаясь  шире,
"отупение  способности  восприятия"  (Вейгандт),  характерно   для   раннего
слабоумия. Этим, в  принципе, объясняется поверхностный характер ассоциаций,
автоматическое   повиновение,   апатия,  абулия,  расстройство   способности
воспроизведения и, в ограниченном смысле, негативизм.
     То обстоятельство, что при общем ухудшении способность  воспринимать  и
способность подмечать  в большинстве случаев не  затронуты, на первый взгляд
кажется странным. На  самом деле, при раннем  слабоумии  в доступные  минуты
часто   можно   найти   хорошую,   почти   фотографически   верную   память,
запечатлевающую,   преимущественно,   те   безразличные   события,   которые
непременно  ускользнули   бы  от   нормального   человека.  [Крепелин  также
придерживается мнения,  что  способность восприятия  мало  нарушена; усилена
лишь   склонность  к  произвольному  воспроизведению  случайно  появляющихся
представлений.  Lehrbuch,  VII. Aufl.,  p.  177.]  Именно  эта особенность и
определяет  характер этой памяти:  это  лишь  пассивное записывание событий,
разыгрывающихся  в непосредственной близости;  в то же  время все, требующее
известной  заинтересованности,  проходит для больных бесследно или, как  нам
представляется,  отмечается  наряду с  ежедневным  посещением  врача  или  с
обедом.  Вейгандт прекрасно описал  этот  недостаток  активного  восприятия.
Способность  воспринимать  бывает   обычно   расстроена  лишь   в  состоянии
возбуждения.  Способность  воспринимать   и  подмечать  или,  иначе  говоря,
восприятие  и сохранение  в  памяти,  представляют  собой,  большей  частью,
процессы  лишь пассивные, происходящие без большой затраты энергии,  как при
простом слушании и видении, когда это не связано со вниманием.
     Хотя  из  данного  Вейгандтом понятия отупения  способности  восприятия
(Жане: снижение умственного уровня)  частично можно вывести приведенные выше
симптомы (автоматизм, стереотипия и т.д.), мы все  же  не находим объяснения
их индивидуальному многообразию, их изменчивости,  своеобразному  содержанию
безумных  идей, галлюцинаций  и  т.  п. Многие  исследователи  уже  пытались
разобраться в этих загадках.
     Странский (Stransky) /41- S.1/ разработал вопрос  о  раннем слабоумии с
клинической точки  зрения;  исходя  из  понятия  Крепелина об "эмоциональном
отупении", он установил, что термин этот следует понимать двояко: во-первых,
как "бедность  или  поверхностность эмоциональных  реакций", во-вторых, "как
несовместимость последних с содержанием представлений, овладевших психикой в
данное  время". [Stransky: Jahrb. f. Psych., Bd. XXIV, S. 28.  /42, 43/] Тем
самым  Странский  устанавливает  известное  различие  в  содержании  понятия
Крепелина и  особенно подчеркивает  то, что, с клинической точки зрения,  мы
обнаруживаем   не    одно   только   эмоциональное   отупение.    Поражающее
несоответствие представлений  и аффектов,  которое мы постоянно наблюдаем  у
больных в начальном периоде  развития болезни, является гораздо более частым
симптомом, чем эмоциональное отупение. Несоответствие между представлением и
выражением  чувства  заставляет   Странского  допустить  существование  двух
отдельных  психических факторов, Noopsyche и  Thymopsyche, причем  в  первом
совмещаются все  интеллектуальные, во  втором все  аффективные процессы. Эти
понятия   приблизительно   соответствуют  понятиям  психологии  Шопенгауэра:
интеллект и воля. Несомненно, что  в здоровой психике оба фактора  постоянно
действуют  совместно,  причем  их  действия  необычайно  тонко  согласованы.
Нарушение  этой  согласованности  аналогично атаксии и дает  картину раннего
слабоумия  с  ее  неадекватными  и  непонятными  аффектами.  В  этом  смысле
разделение  психических функций  на Noo- и  Thymo-психические  соответствует
действительности.  Тогда  встает  вопрос:  является  ли  простое  содержание
представлений,  которое  у  больного  сопровождается   сильнейшим  аффектом,
несовместимым только  для нас (ибо мы лишь  весьма  приблизительно  способны
познать  психику  больного),  или же  эта несовместимость  существует и  для
личного ощущения больного?
     Объясню этот вопрос примером: я посещаю одного человека в его  конторе;
внезапно этот человек в бешенстве вскакивает и, сильно волнуясь, принимается
ругать клерка, только что  положившего газету  на стол направо, а не налево.
Я,  конечно,  изумлен  и составляю  себе  суждение о  нервной системе  этого
человека.  Впоследствии  я  узнаю от  другого  служащего, что  данный  клерк
совершал  указанную оплошность  уже неоднократно, и  поэтому возбуждение его
начальника вполне объяснимо.
     Не получи  я  последующего разъяснения, я составил  бы  себе совершенно
неправильную  картину   психологии  этого  человека.   Относительно  раннего
слабоумия мы, врачи,  часто  находимся в подобном же положении: своеобразное
отчуждение  больных  не позволяет нам  глубже заглянуть  к  ним в  душу, что
подтвердит  каждый  психиатр.  Итак,  легко   можно  себе  представить,  что
возбуждение   является  для   нас  непонятным   лишь   из-за  незнания   его
ассоциативных причин. С нормальным  человеком тоже может  случится, что  его
долгое время будет преследовать  дурное настроение,  причем  он не  осознает
вызвавшую  его  причину.  Мы,  например, без  нужды подчеркиваем  простейшие
ответы,  говорим  раздраженным  голосом и т. д. Если и нормальный человек не
всегда осознает  причину своего плохого настроения, как же нам разобраться в
психике   пациента  с  диагнозом  раннее   слабоумие?  Вследствие  очевидной
недостаточности  способов нашего психологического диагноза  мы  должны очень
осторожно  относиться  к  возможности  действительной  "несовместимости"  по
Странскому. Хотя при клиническом опыте часто кажется,  что  мы имеем  дело с
несовместимостью, последняя  свойственна  далеко не  одному  только  раннему
слабоумию; при истерии несовместимость также явление обычное; ее находят уже
при  так  называемых  "преувеличениях"  истериков.  Противоположностью этому
является  известное   равнодушие  истеричных  людей,   их   так   называемое
"великолепное равнодушие" (belle indifference).  Точно так же мы часто видим
сильнейшее волнение без  всякой видимой причины, иногда по поводу чего-либо,
что,  казалось  бы,  совсем  не  связано с  этим  волнением. Но  психоанализ
раскрывает  эти причины, и мы  начинаем понимать, почему  больные  реагируют
подобным образом.  При  раннем  слабоумии мы пока не в состоянии вникнуть  в
причины,  и их связь  нам неизвестна. Поэтому  мы допускаем  "атаксию" между
Noo-  и  Thymo-Psyhe.  При  истерии  же  мы  знаем,  благодаря  анализу, что
"атаксии" не существует;  есть только  чрезмерная  чувствительность, которая
становится  нам  вполне понятной,  когда  нам известен болезненный  комплекс
представлений. [Например,  истеричная дама впадает в один  прекрасный день в
сильную депрессию, приводя в качестве причины серую дождливую погоду. Однако
анализ  показал,  что  депрессия  наступила в  годовщину печального события,
сильно   повлиявшего  на  всю  жизнь  пациентки.]  Неужели  нужно  допустить
существование совершенно нового  механизма  при  раннем  слабоумии, если нам
известно, каким путем несовместимость возникает при истерии? Мы  еще слишком
мало знаем о  психологии нормальных людей и истериков [Бине (Les alterations
de la  personnalite,  89) Истерики  являются  для нас всего лишь отобранными
лицами, у которых мы видим в увеличении те явления, которые  мы встречаем  у
множества других лиц, не страдающих истерическим неврозом.], чтобы  решиться
при столь трудной для изучения  болезни, как раннее слабоумие,  на то, чтобы
допустить  новые,  неизвестные  остальной   психологии   механизмы.  Следует
соблюдать  осторожность  с  новыми  объяснительными  принципами,  поэтому  я
отвергаю ясную и остроумную по существу гипотезу Странского.
     Но  взамен  мы  имеем  прекрасный  экспериментальный  труд  Странского,
являющийся основой для понимания важного симптома - бессвязности речи. /19/
     Бессвязность речи есть продукт основного психологического расстройства.
(Странский  называет  ее  "интрапсихической   атаксией").  При  расстройстве
отношений  между жизнью чувств и  представлений (что наблюдается при  раннем
слабоумии),  развивается  быстрый  ход  мыслей  (летучесть  мыслей),  когда,
согласно  Пеллетье, имеет  место  перевес  законов  ассоциации над  влиянием
направления.  Тогда  же  вследствие указанного  расстройства  наблюдается  и
отсутствие свойственной  нормальному мышлению способности ориентироваться  с
помощью  одного  главного  представления  (Липман).  В  процессе  речи  (как
доказывают наши опыты ассоциаций при отвлеченном внимании) должно возникнуть
преобладание чисто  поверхностных  связующих элементов  (разговорно-моторные
ассоциации и  звуковые реакции). Одновременно происходит уменьшение разумных
связей.  Помимо  того,  возникают и другие  расстройства:  увеличение  числа
сменных ассоциаций, бессмысленных  реакций, повторение  (часто многократное)
слова-раздражителя.  Персеверации  при  отклонении  внимания  бывают  весьма
противоречивы;  согласно  нашим опытам,  их число у  женщин возрастает,  а у
мужчин уменьшается. В  очень многих  случаях нам удалось установить  наличие
сильного  чувства  при  возникновении  персевераций,  ибо  к  этому  склонно
представление,  сильно  окрашенное чувством.  О  том  же  свидетельствует  и
повседневный  опыт. Путем отклонения  внимания вызывается известная  пустота
сознания,  при  которой представления  могут легче персеверировать,  чем при
полном внимании.
     Странский подверг  исследованию  беспрерывные ряды  ассоциаций речи при
ослаблении  внимания.  Люди, с которыми  он  проводил  опыты, должны были  в
течение минуты говорить в фонограф все, что  им приходило в голову. При этом
они не должны были обращать внимание на то, что они говорят. Исходной точкой
являлось  какое-либо  данное  им  слово-раздражитель. На  половине опыта  он
отклонял их внимание каким-то внешним фактором.
     Эти  опыты  дали  интересные  результаты:  последовательный ход  слов и
предложений  напоминает речь больных  при раннем слабоумии!  Опыт проводился
таким образом,  что  определенное  направление  речи было  невозможно;  лишь
данное  слово-раздражитель  некоторое  время играло  роль едва  определенной
"темы рассуждений". Весьма  резко выступали поверхностные связующие элементы
(отражая  распад  логических   связей);  появлялось  множество  персевераций
(например,   повторений   предшествующего   слова,   что,    приблизительно,
соответствует  повторению слова-раздражителя наших опытов); далее появлялись
многочисленные контаминации [/44/ Под контаминацией следует понимать слияние
многих  предложений  или  слов  в  одно  предложение  или  слово,  например:
Unvorbereitet  wie  ich  mich   habe  -  представляет   собой  слияние  двух
предложений: 1.  Unvorbereitet  wie  ich  bin;  2. Vorbereitet wie  ich mich
habe.],  и  в теснейшей связи  с  этим  происходило образование  новых  слов
(неологизмы).
     Для  иллюстрации  приведу из  обширных материалов  Странского несколько
примеров. "На одной ноге стоят аисты, у  них есть жены, у них есть дети; это
они  приносят  детей,   детей,  которых  они  приносят  домой,  этого  дома,
представление, которое люди имеют об аистах, о  деятельности  аистов;  аисты
большие  птицы - с длинным клювом и питаются лягушками;  далее следует  игра
слов  по созвучию:  "Froeschen Froeschen, frischen, Froschen,  die  Froschen
sind Fruschen an der Frueh,  in der Frueh sind sie mit