ертной   женщины   основана   на  точном
приспособлении ее духовных содержаний к всеобщему мышлению, то аффективность
экстравертной  женщины  отличается известной  подвижностью  и незначительной
глубиной именно  вследствие ее приспособления к всеобщей жизни человеческого
общества.  А  в  этом  случае  речь  идет  о   социально  дифференцированной
аффективности, имеющей бесспорно  общее значение и даже выгодно отличающейся
от  тяжеловесности,   упрямства   и   страстности   интровертного   аффекта.
Дифференцированная  аффективность  освободила  себя от  хаотического  начала
пафоса  и  превратилась в покорно приспособляющуюся  функцию, правда за счет
внутренне-сосредоточенной   духовной   жизни,   которая   и   блещет   своим
отсутствием.  И тем  не менее  она  существует в бессознательном,  и  притом
именно в той форме, которая соответствует интровертной страсти,  то  есть  в
неразвитом состоянии. Это состояние  характеризуется чертами инфантилизма  и
архаизма.   Неразвитый   дух   дает   аффективному  стремлению   из   своего
бессознательного  такие  содержания  и   тайные  мотивы,  которые  неминуемо
производят  дурное  впечатление   на  критического  наблюдателя,  тогда  как
некритический  человек  не  замечает  их  вовсе.  Неприятное впечатление  от
постоянного  восприятия  плохо  скрытых   эгоистических  мотивов  заставляет
наблюдателя слишком  легко забывать наличность и приспособленную  полезность
наружно проявляемых стремлений. Не будь дифференцированных аффектов, исчезло
бы все, что в жизни есть легкого, несвязывающего, умеренного, безобидного  и
поверхностного. Люди  задохнулись  бы  в насыщенной  пафосом атмосфере или в
зияющей  пустоте вытесненных страстей.  Если  социальная функция  интроверта
имеет в виду, главным образом, единичную личность, то экстраверт обслуживает
общественную жизнь, которая тоже имеет право на существование. Для этого ему
необходима экстраверсия,  потому что она  прежде всего перекидывает  мост от
человека к человеку.
     Известно, что проявление  аффекта действует  суггестивно, тогда как дух
может осуществлять свое воздействие лишь посредственно, на путях кропотливой
передачи. Аффекты, необходимые для социальной функции, отнюдь не должны быть
глубоки,  иначе  они вызывают  страсть в  других людях. Страсть  же тормозит
жизнь   и    процветание   общественности.   Поэтому    приспособленный    и
дифференцированный  дух  интровертного человека  тоже  неглубок,  но  скорее
экстенсивен;  и потому  он не  беспокоит  и  не возмущает,  но вразумляет  и
успокаивает. Но подобно тому, как интроверт беспокоит  силою своих страстей,
так  экстраверт  раздражает  своим полусознательным  мышлением  и  чувством,
бессвязно и непоследовательно проявляющимся по отношению к ближнему, нередко
в форме бестактных и  беспощадных  суждений. Если собрать совокупность таких
суждений и попытаться синтетически построить из них  психологию,  то сначала
получится  основная  концепция  сущего  животного,  которое  по  безотрадной
дикости, грубости и глупости ни в чем не  будет уступать злодейским аффектам
интроверта.  Поэтому  я не могу согласиться  с утверждением Джордана,  будто
наихудшие характеры  встречаются среди страстных интровертных  натур.  Среди
экстравертов наблюдается ровно столько же и  совершенно такой же радикальной
прочности. Если интровертная страстность проявляется в  диких поступках,  то
бессознательная  низость   экстравертного  мышления  и   чувства   совершает
преступления над душой жертвы. Я не знаю, что хуже. В первом случае хуже то,
что поступок всем  виден, тогда как во втором случае  низкий образ мыслей  и
чувств  скрывается  под  покровом  приемлемого  поведения.  Мне  хотелось бы
указать на социальную заботливость, свойственную этому типу, на его активное
участие в доставлении ближним благополучия, а также на  его  ярко выраженное
стремление доставлять  другим радости. У  интроверта все  эти достоинства  в
большинстве случаев остаются лишь в области фантазии.
     Дальнейшее  преимущество   дифференцированных  аффектов  заключается  в
прелести, в красоте формы. Они создают эстетическую, благотворную атмосферу.
Существует поразительное множество экстравертных  людей, которые  занимаются
каким-нибудь  искусством  (по большей части музыкой)  не столько потому, что
они особенно к  этому способны,  сколько  потому, что они могут служить этим
общественности.  Страсть к порицанию  тоже  не  всегда  бывает неприятна или
лишена  ценности.  Она  нередко   остается   в   пределах   приспособленной,
воспитательной тенденции, которая приносит очень много  пользы.  Зависимость
суждений  тоже  не всегда  и не  при  всех  обстоятельствах  является  злом;
напротив,  она   нередко  содействует  подавлению  сумасбродства  и  вредных
излишеств,  отнюдь  не полезных для  жизни  и блага общества. Вообще было бы
совсем неправильно утверждать,  что  один тип  в каком-либо отношении ценнее
другого. Типы взаимно дополняют друг друга, и  их различие создает именно ту
меру напряжения, которая необходима  и  индивиду, и обществу  для сохранения
жизни.

     в) Экстравертный мужчина

     Об  экстравертном  мужчине  Джордан  говорит (с.  26  и  др.):  "Он  не
поддается  учету  и  остается  неопределенным в  своей  установке; он  имеет
склонность к капризам, к взволнованной суетливости; он всем недоволен, любит
осуждать; судит отрицательно  обо  всем  и обо  всех, - самим же собою очень
доволен.  Хотя  его суждение нередко  бывает  ложно,  а проекты часто терпят
крушение, однако он безгранично верит  в них. Сидней Смит  сказал однажды об
одном из своих современников, известном государственном деятеле: он в каждый
данный  момент   был  готов  принять  начальство  над  флотом  проливов  или
ампутировать ногу. У него есть готовая формула для всего, что встречается на
его пути: или "все это вранье", или  же "это давным-давно известно".  На его
небосклоне нет места для двух солнц. Если же  наряду с ним появляется другое
светило,  то он становится мучеником.  Это человек рано созревший. Он  любит
управлять  и  часто бывает  в  высшей степени полезен  обществу.  Заседая  в
благотворительной комиссии,  он  одинаково интересуется как  выбором прачки,
так и  избранием председательствующего.  Он отдает себя обществу целиком, со
всеми силами. Он выступает в обществе с  самоуверенностью и  настойчивостью.
Он  всегда  старается  приобретать  опыт,  потому что опыт помогает  ему. Он
предпочитает  быть  известным  председателем  комиссии,  состоящей  из  трех
членов, нежели неизвестным благодетелем  целого народа. Отсутствие блестящих
способностей  отнюдь не умаляет его важности.  Деятелен ли он? Он убежден  в
своей энергии. Болтлив  ли он?  Он  верит  в свой ораторский  дар. Он  редко
создает новые идеи или открывает новые  пути,  но  он  всегда бывает тут как
тут,  когда надо  последовать  за чем-нибудь или же  что-нибудь схватить  на
лету,  применить  и выполнить. Он склонен придерживаться  раз  установленных
общепризнанных   религиозных  и   политических  убеждений.   При   известных
обстоятельствах  он  бывает  склонен  восторженно изумляться смелости  своих
еретических идей. Однако нередко его идеал так высок и несокрушим, что ничто
не в состоянии помешать образованию широкого и справедливого жизнепонимания.
В  большинстве  случаев  его  жизнь отмечена  моральностью,  правдивостью  и
построена на идеальных принципах; однако страсть к непосредственным эффектам
ставит его подчас в затруднительное положение. Если он в публичном заседании
случайно  не  занят,  то  есть  ему нечего предложить, или  поддержать,  или
заявить и  некому  оппонировать, то он по крайней мере встанет и  потребует,
чтобы  закрыли  окно  из-за сквозняка или же,  напротив, открыли  его, чтобы
впустить свежий воздух. Воздух ему так же необходим, как внимание. Он всегда
склонен думать то, о чем его никто не просит. Он убежден, что люди видят его
таким, каким он  хотел  бы быть  в их глазах,  то  есть что они видят в  нем
человека,  который ночей  не  спит,  заботясь  о  благах своих  ближних.  Он
обязывает других и поэтому никак не  может обойтись  без  награды.  Он умеет
волновать других своей речью, не будучи сам взволнован. Он быстро схватывает
желания и мнения других. Он предупреждает о грозящей беде, ловко  организует
и ведет переговоры с противниками. У него всегда есть в запасе проекты, и он
обнаруживает кипучую  деятельность.  Если есть какая-нибудь  возможность, то
общество  должно  получить  от  него   приятное  впечатление;  если  же  это
невозможно, то оно должно быть  по  крайней мере повергнуто  в  изумление, а
если и это не удается, то оно  должно быть  хотя бы напугано и потрясено. Он
спаситель по  призванию; в  роли призванного спасителя  он  очень  сам  себе
нравится. По его мнению, мы, сами по себе, не способны ни к чему путному, но
мы  можем  верить в него, мечтать о нем, благодарить Бога, что он послал нам
его,  и  жаждать,  чтобы  он заговорил с  нами.  В  спокойном  состоянии  он
несчастен,  и потому он не умеет по-настоящему отдыхать. После трудового дня
ему нужен возбуждающий  вечер -  в театре, на концерте, в церкви, на базаре,
на обеде, в клубе или же во всех этих местах. Если он пропустил собрание, то
он по крайней мере прерывает его демонстративной извинительной телеграммой".
     По этому описанию тоже нетрудно узнать тип. Но и тут, как и  в описании
экстравертной  женщины,  если  не  более,  выступает  элемент  карикатурного
осуждения,  несмотря  на  констатирование отдельных положительных  черт. Это
происходит  отчасти   оттого,   что  такой  метод  описания  не  может  быть
справедливым по отношению к  экстравертному человеку; потому что невозможно,
так  сказать, интеллектуальными  средствами показать  специфическую ценность
экстраверта  в ее настоящем  свете; тогда как  по отношению к интроверту это
гораздо  легче,  потому  что  его  сознательная  разумность  и  сознательная
мотивация могут быть выражены интеллектуальными средствами, точно так же как
и факт его страсти и вытекающие из нее поступки. У экстраверта же, напротив,
главная  ценность  лежит  в  его  отношении  к  объекту.  Мне  кажется,  что
единственно  только сама жизнь дает экстравертному человеку ту  справедливую
оценку,  которую ему не  может дать  интеллектуальная критика.  Только жизнь
обнаруживает его ценность и признает ее. Можно, правда,  констатировать, что
экстравертами  социально  полезен,  что  он  имеет  большие  заслуги  в деле
прогресса человеческого общества и т. д.  Однако  анализ его средств  и  его
мотиваций всегда будет давать отрицательный результат, и  притом потому, что
главная  ценность  экстравертного  человека  лежит не  в  нем  самом,  а  во
взаимоотношении между ним  и объектом. Отношение к объекту принадлежит к тем
невесомым   величинам,   которых   никогда   не   ухватит   интеллектуальное
формулирование.
     Интеллектуальная критика не может не выступать с анализом и не может не
довести наблюденный материал до полной ясности через указание на мотивации и
цели. Но  из  этого возникает образ,  имеющий для психологии  экстравертного
человека значение карикатуры; и если кто-нибудь вообразит,  что он найдет на
основании  такого описания верный  подход к экстраверту-человеку,  то он,  к
удивлению своему, увидит, что подлинная личность его не имеет  ничего общего
с   этим  описанием.  Такое  одностороннее   понимание   безусловно   мешает
приспособиться  к  экстраверту.  Для  того  чтобы  верно  понять  его,  надо
совершенно исключить мышление о  нем;  подобно тому  как экстраверт только в
том случае правильно приспособится к интроверту, если он сумеет  принять его
духовные  содержания как таковые,  не  считаясь с их  возможной практической
применимостью.  Интеллектуальный анализ  не может не  приписать  экстраверту
всевозможных  задних  и побочных мыслей,  умыслов, целей  и тому  подобного,
собственно  говоря, не существующего в  действительности, но  самое  большее
лишь примешивающегося в виде призрачного воздействия бессознательных глубин.
     Это, конечно, верно, что экстраверт, если ему нечего больше сказать, по
крайней мере  потребует, чтобы  отворили  или затворили окно.  Но кто же это
заметил? Кому это,  по  существу,  бросилось в глаза? Ведь только  тому, кто
старается  отдать  себе  отчет  в  возможных  причинах  и  намерениях такого
поступка, то есть тому, кто рефлектирует, расчленяет и воссоздает, тогда как
для всех остальных этот маленький шум растворяется в общем шуме жизни, и они
не видят никакого повода  усматривать в этом то или  другое. Но именно так и
проявляется психология экстраверта: она принадлежит к  явлениям повседневной
человеческой жизни и не  имеет никакого,  ни большого ни меньшего, значения.
Только размышляющий  видит  нечто  большее, и притом  нечто,  по отношению к
жизни  неверное; оно  верно лишь  применительно к бессознательному,  заднему
плану мыслей экстравертного  человека.  Он  видит не настоящего человека,  а
лишь его тень.  И  тень подтверждает это  суждение  к  ущербу  сознательного
настоящего человека.  Мне кажется, что в целях  понимания было  бы правильно
отделять человека от его тени, то есть его бессознательного, иначе дискуссия
грозит   впасть  в  небывалое  смешение   понятий.  В   другом  человеке  мы
воспринимаем  такое,  что не  входит в  его сознательную психологию, но  что
просвечивает  из области  его бессознательного;  это  нередко  вводит  нас в
заблуждение, заставляя  приписывать наблюдаемое качество и его сознательному
эго. Жизнь и судьба поступают так же; но психолог, который дорожит познанием
психической структуры и возможностью улучшить взаимопонимание людей,  должен
был бы поступать  иначе; он должен тщательно отделять сознательную область в
человеке от  бессознательной;  ибо ясности и понимания можно добиться только
при  сопоставлении  сознательных  точек зрения,  но  не при  сведении  их  к
бессознательным скрытым основаниям, к косым лучам и едва уловимым оттенкам.

     г) Интровертный мужчина

     О  характере интровертного мужчины (the more impassioned and reflective
man) Джордан говорит (с. 35): "Он не меняет своих удовольствий час  от часу;
его любовь к какому-нибудь удовольствию имеет характер самопроизвольности, и
он ищет  его  не из простой неугомонности.  Если  он  занимает  какую-нибудь
общественную  должность,  то  это  потому,  что  имеет  на  то  определенную
способность  или же определенный проект,  который  он  хотел бы  провести  в
жизнь.  Окончив  свое дело, он охотно  устраняется. Он  способен  признавать
достоинства   других  и  предпочел  бы,  чтобы   дело   его  процветало  под
руководством другого,  нежели гибло бы в его руках.  Он легко  переоценивает
заслуги своих  сотрудников. Он никогда не  будет  и не может быть  привычным
хулителем. Он развивается медленно,  он медлителен и неуверен,  он  не будет
религиозным вождем, у  него никогда нет достаточной уверенности в  себе  для
того,  чтобы признать что-нибудь  окончательной ошибкой и  сжечь  за нее  на
костре своего ближнего. Хотя  он и не лишен мужества, однако он недостаточно
убежден  в  непогрешимости своей истины,  чтобы во  имя  ее и самому идти на
костер. При наличности  больших способностей другие  люди выдвигают  его  на
первый план, тогда как представитель иного типа сам выдвигается вперед".
     Мне  кажется  весьма показательным,  что  об  интроверте-мужчине  автор
фактически  говорит не более того, что мною здесь  приведено.  Больше  всего
поражает, что нет описания той самой  страсти, из-за которой он и называется
"impassioned". Конечно,  в диагностических  догадках  надо  быть осторожным,
однако  этот случай  дает повод предположить, что глава  об интроверте вышла
столь скудной по некоторым субъективным причинам. После столь же подробного,
сколь  и  несправедливого изображения  экстравертного  типа  можно  было  бы
ожидать  столь же основательного  описания и для интровертного  типа. Почему
автор не дал нам его?
     Если мы предположим,  что Джордан сам принадлежит к интровертному типу,
то мы поймем, почему ему не захотелось давать этому типу такое же беспощадно
резкое описание, как то, которое он дал своему противоположному образу. Я не
хотел  бы  сказать,  что это произошло от  недостатка  объективности,  но от
недостаточного познания своей собственной тени. Интроверт никак не  может ни
знать, ни угадать, в каком виде  он представляется человеку противоположного
типа,  -  разве  только если  он попросит  экстраверта  рассказать  ему свои
впечатления,  рискуя,   однако,   что  после  этого  ему   придется  вызвать
рассказчика на дуэль.  Дело  в  том,  что  экстраверт  столь  же мало примет
вышеприведенное описание  за доброжелательное  и  точное изображение  своего
характера, насколько интроверт будет  склонен выслушать свою  характеристику
от экстравертного  наблюдателя  и  критика. В обоих  случаях  характеристика
будет одинаково обесценивающей. Ибо насколько интроверт стремится постигнуть
экстраверта  и  при  этом совершенно  не попадает в  точку,  настолько  же и
экстраверт,  стараясь  понять  внутреннюю духовную  жизнь  другого со  своей
внешней  точки  зрения,  решительно  промахнется.  Интроверт  всегда  делает
ошибку, пытаясь  выводить поступки  из  субъективной психологии экстраверта,
экстраверт же  может понимать  внутренне состредоточенную духовную жизнь как
следствие  внешних  обстоятельств.  Абстрактный  ход мыслей должен  казаться
экстраверту  фантастичным, своего  рода бредом,  если ему  не видны при этом
объективные отношения.  И  в самом деле, интровертные сплетения  мыслей суть
часто не что иное, как пустые  выдумки. Во  всяком  случае  об  интровертном
мужчине можно было бы еще  многое сказать,  его можно было  бы  изобразить в
таком же  ярком  и  невыгодном свете,  в каком  Джордан  в  предыдущей главе
выставил экстравертного.
     Важным   мне  кажется  замечание  Джордана  о   том,  что  удовольствие
интроверта отличается самопроизвольностью (genuin).  Кажется, что это вообще
есть отличительная черта  интровертного чувства: оно именно самопроизвольно,
оно  существует  потому,  что  возникает  из  себя самого,  оно  коренится в
глубинах человеческой природы, оно, как своя собственная цель, рождается как
бы из себя самого; оно не хочет служить какой-нибудь иной цели и не отдается
ей; оно довольствуется  тем,  что  осуществляет  себя само.  Это находится в
связи   с  самопочинностью  архаических  и  естественных  явлений,  еще   не
подчинившихся  целесообразным заданиям цивилизации. По праву  или без права,
во  всяком   случае  не  считаясь  ни  с  каким   правом   и   ни   с  какой
целесообразностью,   аффективное   состояние  проявляет  себя,   навязываясь
субъекту даже помимо его воли и против его  ожиданий.  В нем нет ничего, что
давало бы право допустить предумышленную мотивацию.
     Я  не  хотел  бы входить  здесь  в  обсуждение последующих  глав  книги
Джордана. Он ссылается в виде примера на  ряд исторических личностей, причем
не раз  обнаруживаются неверные точки зрения,  основанные на  упомянутой уже
ошибке, а именно на  том, что автор вносит критерий активности и пассивности
и смешивает его с другими критериями. Эта часть ведет к тому заключению, что
активная личность  причисляется  и  к  бесстрастному  типу и,  наоборот, что
страстная натура всегда  обречена  на пассивность. Я пытаюсь  избежать такой
ошибки тем, что вообще исключаю момент активности как особое мерило.
     Но  Джордану принадлежит та заслуга, что он  был  первым (насколько мне
известно), кто дал сравнительно верную характеристику эмоциональных типов.


V. Проблема типов в поэзии. Прометей и Эпиметей Карла Шпиттелера


1. Предварительные замечания о типизировании Шпиттелера

     Если  бы  наряду  с  упреками, которые  навлекают на  поэта  чрезмерные
сложности  аффективной  жизни, не привлекала бы  к себе внимания и