ание, и я  спросил, не было ли чувство любви
для нее мучительно. Она ответила, что при  обращении своем поняла, насколько
грешно  питать  подобное  чувство  к мужчине.  На  это я  возразил, что  это
представляется мне маловероятным, и  что  ее  своеобразная установка, должно
быть,  зависит  от  какой  либо иной причины.  Она  поняла  мои  сомнения  и
призналась, что  давно  испытывала  страх пережить  подобное  чувство.  Этот
страх, по ее словам, возник в ней после дурного поступка, совершенного ею на
16-м   году:   она   вместе  с  подругой-однолеткой  спровоцировала  пожилую
женщину-имбецила на  непристойное  действие. И  в  школе  и дома ее  за  это
побранили и наказали. Лишь  впоследствии  она  поняла,  что  поступила очень
дурно. Она стала  чрезвычайно  стыдиться своей  шалости и дала обет  с  этой
минуты  вести чистую и незапятнанную жизнь. Она до того стыдилась всех своих
соседей, что неохотно  выходила из дому,  так  как ей казалось,  что  другие
помнят о  ее проступке. Таким образом  она пришла к своему замкнутому образу
жизни и в конце концов привыкла к нему.
     Больная,  очевидно, была нравственно чистым  ребенком, но слишком долго
оставалась таковым, что нередко  наблюдается у людей,  наделенных от природы
тонкой чувствительностью. Вследствие  этой  своей детской безответственности
она и  смогла  в 16  лет совершить столь недопустимый  поступок. Последующее
осознание его  привело к  глубокому  сокрушению.  Вполне понятно,  что  этот
случай навсегда затуманил ощущение любви, и  что поэтому все, хотя бы издали
относящееся к ней, больной представлялось мучительным.  Поэтому и чувство ее
к мужчине должно было казаться  ей виной. Своим немедленным отъездом  она не
дала развиться  отношениям с X. и таким образом сама навсегда отрезала  себя
от всякой надежды.
     В ее стремлении перенести  свои надежды в  область религии и найти  там
утешение  ничего необычного нет. Подобные  реакции сами по  себе не являются
болезненным  признаком;  они  весьма  нередки  у  людей,  обладающих  тонкой
чувствительностью.  Положим,  что эта  ее  реакция была  преувеличена.  Лишь
внезапность и интенсивность  ее обращения выходят из ряда обыденных событий,
хотя подобные  случаи нередко  наблюдаются, например,  при  возобновляющихся
встречах, причем  не  приходится  искать  их  причины  в  душевной  болезни.
Патогенные впечатления по  существу  своему не болезненны,  они  лишь крайне
интенсивны. Подруга ее не испытала по поводу непристойной шалости, в которой
также  принимала участие,  глубокого  раскаяния,  преследовавшего больную  в
продолжение  нескольких лет. Это  раскаяние отрезало ее от общения с другими
людьми. Благодаря этому стремление к подобному общению до  того скопилось  в
ней,  что  бурно  прорвалось  при  встрече  с X. Через это возник дальнейший
травматический момент. Вследствие  этого же она стала до того чувствительна,
что  одна  мысль о  том,  что  X.  не отвечает  на  ее  любовь,  вызвала  ее
немедленный  отъезд. Но она попала лишь в  еще большие затруднения, ибо дома
одиночество стало для нее невыносимым. Поэтому  в ней усилилось стремление к
общению с  другими  людьми, которое  и привело ее  в  религиозное  собрание.
Впечатления, полученные ею  в этом  собрании  совершенно опрокинули  всю  ее
относительно  позитивную  установку  по  отношению   к  жизни,  что  она   и
почувствовала как обращение. Подобный переворот представляет собой нарушение
сознательной точки зрения; благодаря этому  происходящее  в  бессознательном
получает возможность одержать верх.
     В подобном случае  наступает,  по  крайней мере  на какое-то мгновение,
умственное  замешательство. Форма,  в  которую  оно выливается,  зависит  от
первичного  предрасположения.  При  известном  предрасположении  возникла бы
истерия;  в данном же случае это оказался галлюцинаторный психоз. Характерно
еще то, что прекрасные голубые глаза явившегося больной Христа соответствуют
глазам молодого человека из ее деревни, который ей и раньше уже нравился.
     Если  бы  даже  этот  случай зависел от  органического  дегенеративного
процесса, то я  все же  совершенно исключаю возможность, чтобы  этот процесс
был причиной и того  первого переживания  на  16-м году, которое, собственно
говоря,  и легло  в основание  болезни.  Для такого предположения  у нас нет
никаких  данных;   как  нет   основания   предполагать,   что   впечатление,
произведенное  X., было вызвано каким-либо органическим процессом; ибо тогда
всякое подобное впечатление должно было бы  быть болезненным. Если мы вообще
захотим допустить возможность органического процесса,  то  последний мог  бы
начаться   лишь   после   сильного   потрясения,    вызванного   обращением.
Следовательно он  оказался бы лишь вторичным. Исходя из этого,  я уже десять
лет  тому  назад  установил,  что раннее  слабоумие  в огромном  большинстве
случаев   есть  психогенное   заболевание,  при  котором   токсические   или
разрушительные  процессы  начинают  развиваться  лишь  с  течением  времени,
вследствие неразрешенных психологических осложнений. При этом  я не  отрицаю
возможности,  что  в этой обширной области встречаются  и такие  случаи, где
психологические симптомы суть следствия органического заболевания.
     Непосредственно после нашего  разговора в  состоянии больной  наступило
явное  улучшение.  Наряду  со  многими  случаями,  когда  подобные  решающие
разговоры  не  вызывали  никакой реакции,  я  наблюдал  немало  и таких, при
которых, напротив, реакция на разговор выражалась или видимым улучшением или
же  резким   ухудшением.  Я  не  вижу  причины  не  допустить  тут  сильного
психологического влияния.
     Я вполне сознаю, что в кратком реферате невозможно  исчерпать вопроса о
психогенезе.  Надеюсь, однако,  что из моих слов вы вынесли впечатление, что
психологические  исследования  душевных   болезней  еще  представляют  собой
широкое и невозделанное поле.


Умственное расстройство и психическое

     [Опубликовано под  заглавием: "Heilbare Geisteskranke?". Части раздела,
озаглавленного  "Moderne   Grenzfragen  der  Psychiatrie",  опубликованы  в:
Berliner  Tageblatt,  21  апреля  1928.  Редакторы  изменили  в   публикации
первоначальное название работы, воспроизведенное здесь.]
     Популярные в конце девятнадцатого столетия материалистические воззрения
наложили свой отпечаток, среди прочего, на теорию медицины и  в  особенности
на теорию психиатрии. Эпоха,  завершившаяся Первой мировой войной, верила  в
справедливость  аксиомы: умственные расстройства  являются  болезнями мозга.
Более   того,   можно  было  безнаказанно   объяснять  невроз   воздействием
метаболических  токсинов  или  нарушениями  внутренней  секреции.  В области
невроза этот химический материализм, или, как можно  было  бы  его  назвать,
"мифология мозга", был опровергнут  быстрее, чем в области психиатрии.  Идея
органической  основы невроза, по  крайней мере  в теории, была  опровергнута
исследованиями французских психопатологов (Жане и школа Нанси) при поддержке
Фореля  в  Швейцарии  и  Фрейда  в  Австрии.  В  настоящее  время  никто  не
сомневается  в "психогенной"  природе  неврозов.  "Психогенез" означает, что
основные причины  невроза или условия его возникновения коренятся в психике.
Это  может   быть,   например,  психический   шок,  изнурительный  конфликт,
неправильная психическая адаптация, роковая иллюзия и т. п.
     Каким  бы ясным  и  очевидным ни  казался психический характер  причин,
вызывающих  невроз,  вопрос  о  психогенезе  других  умственных  расстройств
вызывает сомнения. Не говоря о том, что такие группы умственных расстройств,
как  старческое  слабоумие  и  прогрессивный  паралич,  являются  симптомами
поражения мозга, существуют и другие группы  умственных  расстройств, такие,
как эпилепсия и шизофрения, которые  тоже связаны с деятельностью мозга. При
неврозах  не  приходится   сталкиваться   с  такими   нарушениями   мозговой
деятельности, разве что в самых исключительных случаях, например, при ложных
неврозах,  причиной  которых   является  "diaschisis"   (Монаков:  косвенная
дисфункция). К  настоящим умственным расстройствам относятся шизофрении; они
поставляют основной контингент в наши психиатрические больницы. Почти каждый
случай, определяемый как "сумасшествие" относится к этой группе заболеваний.
(Термин  "шизофрения"  был  предложен  Блейлером  и  означает  "расщепленный
разум". Он заменил предложенный ранее Крепелиным термин "dementia praecox".)
Поэтому если  мы хотим говорить о  психогенезе  умственных  расстройств,  то
нашим основным предметом должна быть шизофрения.
     В 1907 г. мной  была  опубликована книга "Психология dementia praecox".
Постепенно  я  утвердился  во  мнении  о  психогенной природе  шизофрении  и
заметил,   что   такие  симптомы,  как   бред  и   галлюцинации,  не  просто
бессмысленные  и  случайные процессы;  в  отношении  содержания  это  весьма
значимые  продукты  психики. Сказанное  означает, что шизофрения  имеет свою
"психологию", то есть психическую каузальность и финальность, как это бывает
при  нормальной умственной деятельности; однако имеется и  важное отличие: у
здорового  человека  эго  является  субъектом   переживания,  тогда   как  у
шизофреника эго только "один" из переживающих субъектов.  Иными словами, при
шизофрении  субъект  расщеплен  на множество  субъектов,  или  на  множество
"автономных комплексов".
     Самой  простой   формой   шизофрении,  расщепления  личности,  является
паранойя,  классическая мания  преследования "преследуемого преследователя".
Она  заключается  в  простом  раздвоении  личности,  при  котором   в  слабо
выраженных случаях оба  эго удерживаются вместе  благодаря их  идентичности.
Вначале  пациент  кажется  нам  совершенно  нормальным;  он  может  служить,
занимать  выгодную  должность,  мы  ничего  не  подозреваем.  Мы   нормально
разговариваем с ним, но вот, в какой-то момент, мы произнесли слово "масон".
Внезапно  приветливое лицо прямо  на  наших глазах  искажается, его глаза  с
бесконечным недоверием, яростным фанатизмом смотрят на нас. Он превратился в
опасного   загнанного  зверя,  окруженного  невидимыми  врагами:   вышло  на
поверхность второе эго.
     Что   произошло?  Очевидно,   в  какой-то   момент   времени   победило
представление  о   себе  как  о  преследуемой  жертве,  стало  автономным  и
образовало  второго субъекта, который временами полностью  заменяет здоровое
эго.  Характерно, что  ни один  из субъектов  не может  полностью осознавать
присутствие   другого,   хотя   обе   личности   не    разделяются   полосой
бессознательного, как это наблюдается при истерической диссоциации личности.
Они  прекрасно  знают друг  друга,  но ни у одного из них нет против другого
достоверного  аргумента. Здоровое  эго  не может  противиться  аффективности
другого,  ибо по  меньшей  мере половина  его  аффективности  перешла к  его
противнику.  Оно  парализовано.  Таково   начало  шизофренической  "апатии",
которую  можно  наблюдать  при  параноидной  деменции.  Пациент  спокойно  и
равнодушно  может  говорить  вам: "Я тройной властитель мира, лучшая Турция,
Лорелея, Германия, Гельвеция  из исключительно сладкого масла и Неаполь, и я
должен снабжать весь мир макаронами". Все  это произносится  не краснея, без
тени  улыбки.  Здесь   присутствует   бесчисленное  количество  субъектов  и
отсутствует центральное  эго,  которое  могло  бы испытывать  переживания  и
эмоционально реагировать.
     Возвращаясь к нашему  случаю паранойи, следует задать вопрос: лишено ли
смысла предположение,  что идея преследования овладела субъектом и захватила
часть  его  личности?  Иными  словами,  является  ли  это просто результатом
какого-то случайного органического повреждения мозга? В  таком случае  мания
будет "непсихологичной";  у  нее  не  будет  психологической каузальности  и
финальности, она  не  будет психогенной. Однако  если будет установлено, что
патологическая идея появилась не случайно,  что  она возникла в определенный
психологический момент, то нам придется говорить о психогенезе, даже если мы
предположим,  что  в  мозгу  всегда  существовал  предрасполагающий  фактор,
частично ответственный за  появившееся  заболевание.  Такой  психологический
момент  должен  представлять собой нечто  неординарное,  в  нем должно  быть
нечто, адекватно объясняющее причину  такого глубокого  и опасного  влияния.
Если  человек  испугался  мыши,  а  затем  заболел  шизофренией,  то  здесь,
очевидно,  имеет место не психическая  каузальность, всегда  замысловатая  и
слабо выраженная.  Таким образом, наш параноик заболел задолго до  того, как
кто-либо  начал подозревать  о  его болезни;  во-вторых, патологическая идея
захватила его в некоторый психологический  момент. Это произошло,  когда его
природная  сверхчувствительная  эмоциональная  жизнь  была деформирована,  а
духовная форма, необходимая для существования  его эмоций, была сломана. Она
разрушилась не сама по себе, она была сломана самим пациентом. Это произошло
следующим образом.
     Когда  он  был еще  чувствительным юношей, хотя и обладал  уже  высоким
интеллектом, он  страстно  влюбился  в  свою невестку, что,  естественно, не
понравилось ее  мужу, его старшему брату. Им владели юные чувства, сотканные
преимущественно из  лунного  света,  он находился в поисках матери,  как это
случается   при  всех  незрелых  психических  импульсах.  Но  такие  чувства
действительно нуждаются в матери, чтобы усилиться и устоять перед неизбежным
столкновением с реальностью, им нужен длительный инкубационный период. В них
нет   ничего   предосудительного,   но   для   прямого,  простого   ума  они
подозрительны. Суровая  интерпретация,  которую  им  дал его  брат,  оказала
опустошительное  воздействие,  ибо  собственный разум  пациента признавал ее
справедливость. Его мечты  были  разбиты; само по себе это не было бы бедой,
если бы при этом не были убиты и его чувства. Ибо его интеллект взял на себя
роль его брата и с  инквизиторской жестокостью разрушил всякий след чувства,
поставив  перед  ним в  качестве  идеала  хладнокровное  бессердечие.  Менее
страстная натура постепенно  справится  с  этим, но  напряженно чувствующая,
жаждущая любви  душа  будет разбита. Постепенно  ему  стало казаться, что он
достиг  идеала, но  внезапно  он  обнаружил, что  обслуживающий персонал  (и
подобные люди)  с любопытством  наблюдают за ним,  обмениваются  понимающими
улыбками;  и  однажды  он  обнаружил,  что  его  принимают   за  человека  с
гомосексуальной ориентацией. Теперь параноидная идея стала автономной. Легко
увидеть глубокую связь между безжалостным характером его интеллекта, который
хладнокровно  разбил  все  чувства,  и   его   непоколебимой  параноидальной
убежденностью. Это и есть психическая каузальность, психогенез.
     Примерно таким образом - разумеется,  с бесконечным  числом  вариаций -
возникает не только  паранойя,  но  и  параноидальная  форма шизофрении, для
которой  характерны мании  и  галлюцинации,  а  также  и  все  другие  формы
шизофрении.  (Я не  причислял бы к  формам шизофрении такие  шизофренические
синдромы, как  кататонии со скорым летальным исходом,  которые, по-видимому,
изначально имеют  органическую  основу.) Микроскопические  поражения  мозга,
часто  обнаруживаемые  при шизофрении, я бы пока предпочел рассматривать как
вторичные симптомы дегенерации,  подобные  атрофии мускулов при истерическом
параличе.  Психогенная  природа  шизофрении  позволяет объяснить,  почему  в
некоторых   слабо  выраженных  случаях,   когда   больные  не   доходят   до
госпитализации   в   психиатрические   клиники,  а  появляются   в  кабинете
консультанта-невролога,      возможно      лечение     с      использованием
психотерапевтических  методов.   Однако   относительно  возможности  полного
исцеления чрезмерный оптимизм  неуместен. Такие  случаи редки.  Сама природа
заболевания, сопровождающегося  разложением личности, исключает  возможность
психического  влияния,  которое  представляет  собой  важнейшее  средство  в
психотерапии.  Эта  особенность  свойственна,   наряду   с  шизофренией,   и
навязчивому неврозу, ее ближайшему родственнику в области неврозов.


Часть IV.


О психогенезе шизофрении

     [В  оригинале  написано  по-английски  и  прочитано  на встрече  секции
Психиатрии  Королевского  общества  медицины,  Лондон  4  апреля 1939  года.
Опубликовано  в Journal  of Mental  Science (London) LXXXV (1939)  999-1011.
Перевод на русский язык 3. А. Кривулиной]
     Прошло ровно двадцать лет с тех пор, как я прочел  перед этим Обществом
статью     "Проблема     психогенеза     при    умственном    расстройстве".
Председательствовал Уильям Макдугал (William McDougall),  о недавней кончине
которого мы все глубоко скорбим. То, что я тогда сказал о психогенезе, можно
повторить и сегодня, ибо оно не  оставило сколько-нибудь заметных следов или
последствий; оно не нашло отражения  ни в учебниках, ни в клинике. Хотя я не
люблю  повторяться, но почти невозможно сказать  что-либо совершенно новое о
предмете, который не изменился за истекшие годы. Вырос мой опыт, стали более
зрелыми взгляды, но не могу утверждать, что мне пришлось радикально изменить
свою  точку  зрения.  Поэтому  я  нахожусь в  несколько  неудобной  ситуации
человека,  который  полагает, что  его  убеждения вполне  обоснованны, но, с
другой  стороны, опасается  приобрести  привычку  повторять  старые  истины.
Психогенез   обсуждается  уже  долгое  время,  но  он  по-прежнему  остается
современной, даже ультрасовременной проблемой.
     В отношении психогенеза истерии и других неврозов в наше время сомнения
почти совершенно  отсутствуют,  хотя тридцать лет назад некоторые  страстные
приверженцы  теории  органических  поражений  мозга  подозревали,  что  "при
неврозе  определенно возможно  наличие органических дефектов".  Тем не менее
большинство врачей  пришло к  единогласному  выводу, что  причина  истерии и
подобных ей  неврозов  коренится в психике. Что же касается  так  называемых
психических   заболеваний,  особенно   шизофрении,   то   медики   пришли  к
единогласному мнению о ее органической этиологии, хотя в течение длительного
периода времени  не  могли быть обнаружены  специфические поражения мозговых
клеток. Даже в наше время  еще не получен удовлетворительный ответ на вопрос
о том, в какой мере сама шизофрения может разрушать  клетки мозга; еще менее
удовлетворительный ответ получен  на  более сложный  вопрос о том, насколько
первичное органическое разложение  обуславливает симптоматику  шизофрении. Я
полностью согласен с  Блейлером  в том,  что  преобладающее число  симптомов
имеет  вторичный  характер;  в  основном,  они обуславливаются  психическими
причинами.  В  качестве  основного первичного симптома Блейлер  указывает на
особенности  нарушения   ассоциативного  процесса.  Согласно  его  описанию,
происходит  своего рода дезинтеграция,  поскольку ассоциации  особым образом
искажены и разорваны.  Он  отказывается принять термин "sejunction", который
предложил   Вернике  (Wernicke),  что  обусловлено  связью   этого  слова  с
анатомической    терминологией.   Блейлер   отдает   предпочтение    термину
"шизофрения" (от греч. schizo - разделяю, расщепляю и phren -  разум, мысль,
-  ред.), с очевидностью подозревая  "функциональное" нарушение. Такие (или,
во всяком случае, сходные  с ними) возмущения могут наблюдаться при бредовых
состояниях различного рода. Сам Блейлер отмечает удивительное сходство между
шизофреническими ассоциациями  и ассоциациями в сновидениях  и в  полусонных
состояниях. Из предложенных  им описаний явственно  следует,  что  первичный
симптом   совпадает  с   состоянием,  которое  Пьер  Жане  (Janet)  называет
"abaissement  du  niveau  mental"  ("понижение  ментального   уровня").  Оно
обуславливается  своеобразным  ослаблен