т. д.  То же и в психологии,
где   мы  прежде   всего  сталкиваемся  с  энергией  (большей  или   меньшей
интенсивности), причем  проявляться  она  может  в самых  различных  формах.
Понимание либидо  как энергии  позволяет получить  единое и цельное знание о
ней. В  этом случае всякого рода вопросы о природе либидо - сексуальность ли
это, воля к власти, голод,  или что-нибудь  еще - отходят на задний  план. Я
ставил совей целью создать в психологии универсальную энергетическую теорию,
такую, какая существует в естественных науках. Эта задача  была основной при
написании книги "О психической  энергии" (1928). Я  показал,  например,  что
человеческие инстинкты  представляют собой  различные  формы  энергетических
процессов, и, как  силы,  они аналогичны  теплу,  свету и т. д.  Так же  как
современный физик не станет считать  источником всех сил, скажем, тепло, так
и психолог не должен сводить все к одному понятию, будь то жажда  власти или
сексуальность. Такова  была исходная  ошибка  Фрейда.  Позже он внес  в свою
теорию  некоторые  коррективы, используя термин  "инстинктивное эго".  Затем
уточнил его, называя "сверх -эго", и поставил последнее во главу.
     В книге  "Отношение между эго и  бессознательным" я пояснил, что имею в
виду,  говоря о бессознательном,  но  существенных  выводов  о  его  природе
сделать  еще  не  сумел. Записывая  свои  фантазии, я  не  мог отделаться от
ощущения,  что   с  бессознательными   образами   происходят  разного   рода
превращения.  Но только благодаря алхимии я осознал,  что  бессознательное -
это процесс  и  что отношения между эго и бессознательным  есть, собственно,
превращение - или психическое развитие.
     В отдельных  случаях  этот процесс  можно  обнаружить в  сновидениях  и
фантазиях.  В  коллективной  жизни  он проявляется  в различных  религиозных
системах и  в  изменении их  символики.  Исследование этих индивидуальных  и
коллективных изменений позволило мне осмыслить суть алхимического символизма
и прийти к центральному понятию моей психологии: к процессу индивидуации.

     С  самого  начала  важное  место  в   моей  работе   занимали  проблемы
мировоззрения и взаимоотношений между психологией и  религией. Я посвятил им
книгу "Психология и религия" (1940), а позже достаточно обстоятельно изложил
свою точку зрения  в "Paracelsica" (1942), во второй ее главе "Парацельс как
духовное  явление".  В трудах  Парацельса  много  оригинальных идей,  в  них
отчетливо  видны  философские  установки алхимиков, но  в  позднем, барочном
выражении. После  знакомства  с  Парацельсом мне показалось,  что  я наконец
понял сущность алхимии в ее связи  с религией и психологией - иными словами,
я стал рассматривать алхимию как  форму религиозной философии. Этой проблеме
посвящена  моя работа  "Психология  и  алхимия"  (1944),  в  которой  я смог
обратиться  к собственному опыту 1913  - 1917 годов.  Процесс,  переживаемый
мной в те годы, соответствовал процессу алхимического превращения, о котором
и шла речь в этой книге.
     Естественно,  что тогда  не менее важным  был  для меня вопрос  о связи
символов бессознательного с христианскими символами,  а  также  с  символами
других  религий.  Христианское наследие, как я считаю, занимает  центральное
место   в  духовной  жизни   западного  человека.   Оно  требует  некоторого
пересмотра,  соответственно духу времени,  но оно существует вне времени,  и
духовный мир человека  без него был бы  не полон. Я старался  показать это в
своих  работах. Я дал  собственную, психологическую интерпретацию  догмата о
Троице, а также  некоторых литературных текстов, в которых я  нашел аналогии
видениям  Зосимы  из  Панополиса. Попытка  осмыслить  христианство  в  свете
аналитической психологии в  конце концов привела  меня к проблеме Христа как
психологического  феномена.  Уже в  1944  году в "Психологии  и  алхимии"  я
попытался  проследить сходство между образом Христа и  центральным  понятием
алхимии - ляписом.
     В 1939  году  я организовал семинар  по "Exercitia Spiritualia" Игнатия
Лойолы. Тогда  же у меня накапливался материал для "Психологии  и  алхимии".
Однажды  ночью я  проснулся и  увидел  в изножье  кровати  ярко  светившееся
распятие; не  совсем  обычного  размера,  но очень  отчетливое,  причем тело
Христа казалось как бы отлитым из зеленоватого золота. Видение потрясло меня
своей  изумительной красотой  и в  то же время  испугало,  хотя сами по себе
видения для меня дело обычное: мне часто наяву видятся живые и яркие образы,
как это бывает при гипнозе.
     Я тогда размышлял над  "Anima Christi", одной из медитаций "Exercitia".
И  видение послужило как бы напоминанием, о  том  что я забыл  об  аналогиях
"aurum non vulge"  (необычное  золото) и "viriditas" (зеленое). Догадавшись,
что оно связано  с основными символами алхимии и что мне явился  своего рода
Христос алхимиков, я несколько успокоился.
     Зеленое золото - это созидательное начало, которое алхимики  обнаружили
не  только  в  человеке,  но  и  в   неорганической  природе.  Для  них  оно
олицетворяло  "anima  mundi"  -  "мировую  душу"  или  "filius macrocosmi" -
антропоса, сотворившего весь  мир.  Этот  дух присутствует  даже  в  неживой
материи, в  металлах  и камнях. Таким образом,  в  моем  видении соединились
образ Христа и  его  материальный аналог - "filius macrocosmi".  Если бы  не
зеленое золото,  потрясшее меня,  я был бы  готов  предположить, что  в моем
представлении  о  христианстве  недостает чего-то  очень существенного. Или,
иными  словами,  мой   сформировавшийся  образ  Христа  страдает   некоторой
неполнотой,  а  значит,  мне предстоит  восполнить  этот  недостаток. Однако
присутствие металла в моем видении  указывает на явную алхимическую  природу
образа Христа как некоего соединения живого и духовного с мертвой материей.
     В следующий  раз я  затронул проблему  Христа в "Айоне".  Но здесь меня
интересовали   не   исторические   параллели,   а   только   психологическое
обоснование.  Я  постарался  показать  не внешние  его  черты, а  изменения,
которые на протяжении веков произошли в религиозном содержании этого образа.
Мне  важно  было  выяснить,  почему  явление  Христа могло  быть предсказано
астрологами  и  как,  будучи  духом  своего  времени,  он  воспринимался  на
протяжении  двух  тысячелетий  христианской  цивилизации.  Именно  это   мне
хотелось представить,  включая  все  примечания и  комментарии,  скопившиеся
вокруг священных текстов.
     Я приступил к работе после долгих размышлений об исторической личности,
конкретном  человеке  -  Иисусе.  Она,  эта  историческая  личность,  играет
огромную роль,  поскольку коллективное сознание того времени, иными  словами
архетип -  идея антропоса, - воплотилось в нем, никому не ведомом  иудейском
пророке.  Эта  идея, корни  которой  уходят  в иудейскую традицию,  с  одной
стороны,  и  в  египетский миф  о  Горе,  сыне  Изиды, -  с  другой, явилась
знамением  времени. Первоначально  образ  Сына Человеческого  и Сына Божьего
противостоял  divus  Augustus (божественному  Августу. - лат.) -  властителю
мира.  И  вот  этот образ,  слившись с иудейской идеей мессианства, сделался
общечеловеческим достоянием.
     Было бы серьезной ошибкой полагать, что  это  всего лишь "случайность",
что Иисус, сын плотника, объявленный евангелистами salvator mundi,  сделался
спасителем мира. Похоже,  он был удивительно одаренной  личностью,  коль ему
удалось во всей полноте  выразить  общие, пусть  и  бессознательные  надежды
своего времени, - именно ему - этому человеку, Иисусу, и никому другому.
     Воплощенная  в божественном цезаре власть Рима, сметавшая все на  своем
пути,  лишала отдельных  людей и целые народы их права  на  привычный  образ
жизни, на духовную независимость.  Сегодня такой угрозой  является  массовая
культура; в  этом я вижу причины столь частых ныне слухов и надежд  на новое
пришествие,  бесконечного ожидания мессии -  спасителя. Но формы,  в которые
все  это  облекается,  ни  на  что  не  похожи,  они  характерны  для  детей
"технического века". Я имею в виду миф о "летающих тарелках".

     Свою  цель  я  видел  в  том,  чтобы  объяснить,   как  моя  психология
соотносится  с алхимией. И наоборот,  я искал  в трудах алхимиков  не только
религиозные  проблемы, но  и  специфические  проблемы  психотерапии.  Вопрос
вопросов,   основная  проблема  медицинской   психотерапии   -   Ubertragung
(трансфер,  перенос.  -  нем.).  Здесь у  нас  с  Фрейдом  не  было  никаких
расхождений. Однако мне удалось найти некоторое соответствие этому понятию в
алхимии,  а именно coniunctio - воссоединение, о значении  которого упоминал
еще Зильберер. Я обратил внимание на это соответствие  в книге "Психология и
алхимия". Позже, два  года спустя, я вернулся к этой  проблеме в "Психологии
переноса"   (1946),  и   наконец,   в  1955   -  1956   годах  в  "Mysterium
Coniunctionis".
     Почти  всегда, когда что-либо занимало меня как  человека  или ученого,
этому  предшествовали  сны  -  тоже  своего рода перенос.  На этот  раз  мои
раздумья о Христе нашли выражение в образе неожиданном и примечательном.
     Я  снова увидел во сне мой дом  с флигелем, в котором я никогда не был.
Решившись наконец,  я вошел внутрь. Передо мной оказалась  какая-то  большая
дверь.  Открыв ее, я  увидел комнату, напоминавшую лабораторию. У окна стоял
стол, на  нем множество сосудов  и  прочих  вещей, которые  можно  встретить
где-нибудь в зоологической лаборатории.  Это был рабочий кабинет моего отца,
но сам он отсутствовал.  На полках  вдоль стен  стояли  сотни  аквариумов со
всевозможными  видами  рыб.  Меня  удивило:  стало  быть,  теперь  мой  отец
занимается ихтиологией!
     Осматриваясь, я заметил,  что штора время от времени натягивается,  как
от  сильного  ветра.  Неожиданно  передо  мной возник  Ганс, юноша из  нашей
деревни. Я попросил его проверить, открыто ли  где-нибудь  окно. Ганс вышел,
но  вернулся сильно напуганным  -  в  глазах его  стоял  ужас. Он смог  лишь
сказать: "Да, там что-то есть. Там - привидение!"
     Тогда я пошел туда сам и увидел дверь, ведущую в комнату моей матери. В
ней  никого не  было. Мне  стало не по себе: в этой  очень большой комнате с
потолка свисали два  ряда сундуков - по пять в каждом, на два шага не доходя
до пола. Они выглядели как маленькие  беседки, площадью  2 кв. м, и в каждой
было по две кровати.  Я знал, что в этой комнате  моя мать, которая на самом
деле давно умерла, принимала гостей и что эти кровати предназначены для тех,
кто  останется ночевать.  То  были  духи,  которые  появляются  парами,  так
называемые "обрученные духи", они могут оставаться  на ночь,  а иногда  и на
целый  день. [Подобные  "ловушки для духов" я увидел позже в Кении. Это были
маленькие  домики,  в  которых  люди  ставили  маленькие кровати и оставляли
немного  еды  ("пошо").  В  кровать обыкновенно клали  кусок глины  - символ
какой-нибудь болезни,  от которой хотели  избавиться. К домику вела  искусно
выложенная  камешками дорога,  чтобы  духи шли туда,  а не  задерживались  в
селении, где  жил больной. В  "ловушке" духи проводили ночь, а  на  рассвете
возвращались в бамбуковый лес, свое постоянное обиталище.]
     На противоположной стороне комнаты была дверь. Я открыл ее и очутился в
огромном зале, напоминающем вестибюль роскошного отеля; среди колонн  стояло
множество кресел и маленьких столиков.  Звучала  музыка.  Я слышал ее  еще в
комнате, но  не мог понять,  где ее источник.  В зале никого  не было, кроме
музыкантов, которые оглушительно наяривали какие-то вальсы и марши.
     Духовой  оркестр  в  вестибюле   отеля  выглядел  нарочито   "здешним",
посюсторонним.  Никому бы  в  голову  не  пришло,  что за нарочито  реальным
фасадом скрыт другой мир, который  находится здесь же, в этом же  доме. Этот
вестибюль  из  моего  сна  являлся  своего рода карикатурой  на мою светскую
жизнь. Но это был  только внешний покров, за ним пряталось нечто  совершенно
иное, что  никак не  вязалось с бравурной музыкой, - лаборатория  с рыбами и
висячие "ловушки  для  духов". Там царила полная тайны ночная  тишина, тогда
как  вестибюль  представлял  дневной  мир,  с  его   поверхностным  светским
существованием.
     Самыми   важными  образами   сновидения  были  "ловушки  для  духов"  и
лаборатория с рыбами.  Первые -  косвенным  образом намекали на  coniunctio,
вторая же - на мои размышления, связанные  с  Христом и распятием; Христос и
есть рыба (ichtys). И то и другое занимало меня не одно десятилетие.
     Примечательно, что изучение рыб было во сне занятием моего отца. Там он
был, если можно так выразиться, "хранителем" христианских душ: ведь согласно
преданию,  души -  это рыбы,  а апостол  Петр - ловец  -  забрасывает  сеть.
Характерно и то, что мать моя выступала здесь как  страж заблудших душ. Так,
мои родители приснились мне обремененными проблемой "cura animarum" (лечение
душ.  -  лат.),  что  на  самом  деле  было  моей  задачей.  Значит,  что-то
несовершенное еще  оставалось  во  мне, и потому  я по-прежнему был связан с
родителями; что-то  скрытое и бессознательное ожидало своего часа. Я  еще не
был захвачен основной проблемой  "философской" алхимии - coniunctio и потому
не  умел ответить  на  вопросы, которые  стояли  передо  мной,  врачевателем
христианских  душ. Еще  не окончена  была большая работа над легендой о  св.
Граале, работа,  которую моя жена  считала главным  делом всей  своей жизни.
[После смерти госпожи Юнг в 1955  году эту работу продолжила д-р Мария-Луиза
фон Франц, завершившая ее в 1958 году. См.: Jung  E., Franz,  von M.-L.  Die
Graalslegende in psychologischer Sicht. Studien aus dem C. G. Jung-Institut.
B.  XII. Zurich, 1960. - ред.] Помню, как  часто вспоминались  мне  чаша св.
Грааля и король-рыбак,  когда я работал над  символом "ichtys" в  "Айоне". Я
очень ценил работу моей  жены, не желая вмешиваться в нее, иначе обязательно
включил бы легенду о Граале в план моих исследований по алхимии.
     Я   помню   нравственные  мучения   моего  отца.   Подобно   Амфортасу,
королю-рыбаку  с неизлечимой раной, он  испытывал христианское страдание, от
которого алхимики искали панацею. Как безмолвный  Парсифаль, я видел все это
и,  подобно Парсифалю,  не знал,  как  это  выразить.  Мне  оставалось  лишь
догадываться о них.
     Отца  на  самом  деле никогда  не  интересовал  териоморфный  символизм
Христа.  Но  он  до  самой  смерти переносил  явленные  и  обещанные Христом
страдания,  не  осознавая их как следствие  "imitatio  Christi". Считая свои
страдания своим личным делом, он  мог  обратиться к врачу, но не воспринимал
их  как нечто, свойственное вообще христианину. Слова: "Я сораспялся Христу,
и уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал. 2, 20),  он никогда не сумел
осмыслить  до конца, потому  что  всякое  свободное  размышление  о  религии
приводило его в ужас. Ему хотелось жить в  полном согласии со своей верой, и
это  сломило  его.  Такова  зачастую  награда  за  sacrificium   intellectus
(жертвование интеллектом. -  лат.).  "Не  все  вмещают слово  сие,  но  кому
дано...  и  есть скопцы, которые  сделали сами  себя  скопцами  для  Царства
Небесного,  кто может вместить, да  вместит" (Мф. 19,  11).  Никогда  слепое
примирение  ничего  не  решало,   приводя  в   лучшем  случае  к  застою.  А
расплачиваться за него придется следующим поколениям.
     Териоморфная  атрибутика указывает, что боги, пребывая в высших сферах,
присутствуют  тем  не менее  и  в области низшей жизни. Животные в  какой-то
степени   являются  их  тенями,  самой  природой  соединенными  со  светлыми
божественными  образами.  Символика  "pisciculi Christianorum" (христианских
рыб. - лат.)  означает, что идущие за Христом подобны рыбам, их души обитают
в бессознательной природе, они нуждаются  в cura animarum. Итак, лаборатория
с рыбами была  в моем сне синонимом церкви с ее заботой о человеческой душе.
Подобно тому как раненый  ранит,  исцеленный  - исцеляет. Удивительно, почти
все, что происходило в моем сне, мертвые проделывали над мертвыми,  то  есть
само действие целиком происходило вне сознания, в бессознательном.
     Тогда я многого  еще не знал, не осознавал полностью своей  задачи и не
умел найти удовлетворительного объяснения своему сновидению. Все мои попытки
понять  его  смысл  были из области догадок.  Мне  еще предстояло преодолеть
колоссальное внутреннее  сопротивление, прежде  чем я  смог написать  "Ответ
Иову".

     В своем внутреннем развитии эта книга  явилась прелюдией к "Айону". Там
я  обращаюсь  к психологии  христианства, а  Иов  в некотором роде  предтеча
Христа, их  связывает идея страдания.  Христос - страдающий  слуга  Господа,
таков же Иов. Христос пошел на крест за грехи мира,  и этот ответ справедлив
для всех страдающих во Христе. И отсюда неизбежен вопрос: на  ком лежит вина
за эти грехи? В конце концов,  мир и его грехи создал Бог, и Он же явил себя
во Христе, чтобы разделить страдания человечества.
     В "Айоне" я затрагиваю сложную  тему о светлой и темной сторонах образа
Бога. Я  ссылаюсь на  "Божий гнев", на заповедь о  "страхе  Божьем",  на "Не
введи нас во искушение" (Мф. 6,  13).  Именно  двойственность Бога - главный
мотив  в "Книге Иова". Иов полагает, что Бог в какой-то момент станет на его
сторону  - против Бога,  и  в  этом состоит  трагическое противоречие. Это и
станет темой моего "Ответа Иову".
     Были и внешние причины, подтолкнувшие меня к работе над этой книгой.  Я
уже  не мог  отмахнуться  от многочисленных вопросов  пациентов  и  публики,
чувствуя необходимость объяснить свою точку зрения  на религиозные  проблемы
современного человечества. Долгие  годы я колебался, отлично понимая,  какой
взрыв за этим последует. Сама серьезность  проблемы  и ее безотлагательность
тоже  сыграли  не  последнюю  роль  - нужно было  определиться. "Объяснение"
состоялось в  весьма  эмоциональной форме - именно так, как я это переживал.
Форма была выбрана  мной намеренно,  чтобы  не сложилось  впечатление, что я
буду изрекать некие "вечные истины". Моя книга была лишь одним из вопросов и
одним   из  ответов,  я   надеялся   побудить   читателя  к  самостоятельным
размышлениям. Я не собирался объявлять себя метафизиком. Но теологи упрекали
меня  именно в этом,  видимо  потому,  что  теологические мыслители приучены
исключительно к "вечным истинам". Физик, утверждая, что атом имеет следующее
строение и рисуя его модель, менее всего намерен сообщить человечеству некую
вечную истину. Но  теологи не воспринимают естественнонаучного, и  особенно,
психологического, типа мышления. Материал аналитической психологии  тоже  по
сути - только факты, т.е. сообщения разных людей, сделанные  в разных местах
и в разное время.
     Проблема Иова и  все, что с  ней  связано,  явились мне  во  сне. Там я
пришел  к моему  давно  умершему отцу.  Он жил  в  какой-то  незнакомой  мне
деревне. Я  увидел  дом в стиле  XVIII  века,  очень  просторный, с большими
пристройками, который раньше  служил  гостиницей для приезжающих на  воды. Я
узнал, что в течение многих лет здесь останавливались известные и знаменитые
люди.  А  некоторые из  них  здесь умерли, и  в крипте у дома находились  их
саркофаги. Мой отец служил здесь хранителем.
     Но я вскоре обнаружил, что здесь отец, в отличие от своей земной жизни,
был выдающимся ученым. Я нашел его в его кабинете, где кроме меня находились
некий доктор Игрек приблизительно моего возраста и его сын - оба  психиатры.
Не помню, спрашивал ли  я отца о чем-нибудь или  он сам захотел  мне  что-то
объяснить, в  любом случае важно, что  он  достал из шкафа большую Библию  -
тяжелый том, похожий на Библию Мериана из моей библиотеки. Библия моего отца
была в переплете из сверкающей рыбной чешуи. Он  открыл Ветхий Завет (думаю,
это было Пятикнижие) и стал комментировать отдельные места из него. Он де