ом для наполнения  своих
идей. Понятие  выступает в качестве активного начала, и притом  на основании
собственной внутренней силы, которая схватывает опытный материал и формирует
его.  Экстраверт предполагает, что  источником этой  силы  является, с одной
стороны, простой произвол, с  другой -  опрометчивое обобщение  ограниченных
опытных  данных.   Интроверт,  не  сознающий  своей  собственной  психологии
мышления и, может  быть,  даже сам  признавший  модный эмпиризм  в  качестве
руководящего  правила, безуспешно защищается против  такого упрека.  А  этот
упрек  есть не что иное, как проекция экстравертной  психологии. Дело в том,
что   активно   мыслящий  тип  не  почерпает   энергию   своей  мыслительной
деятельности  ни  из  произвола, ни  из  опыта,  но  из  идеи,  то  есть  из
прирожденной  функциональной  формы,  которую  активирует  его  интровертная
установка. Этот источник не сознается им потому, что он  может познать идею,
вследствие  ее априорной  бессодержательности,  только  в  ее  апостериорном
образе,   то  есть  в   той  форме,  которую  принимает   опытный  материал,
обработанный  мышлением.  Для экстраверта  же объект  и элементарный процесс
важны и неизбежны потому, что он бессознательно проецировал идею в  объект и
может подняться до понятия,  а  тем  самым  и  до идеи,  только  при  помощи
эмпирического собирания и  сравнения. Оба направления мышления  замечательно
противоположны  друг  другу:  представитель  одного   направления  оформляет
материал  из своей  бессознательной  идеи  и  таким путем доходит до  опыта;
другой  же предоставляет руководить собою материалу,  содержащему в себе его
бессознательную проекцию идеи, и  таким путем  возвышается до  идеи. В  этой
противоположности установок  есть  нечто раздражающее, и потому,  в сущности
говоря, она и является причиной самых горячих и безуспешных споров.
     Надеюсь,  что это  разъяснение  в  достаточной  мере  подтверждает  мое
воззрение, а именно что рацио и его  одностороннее возведение в принцип,  то
есть рационализм,  присущи эмпиризму столь же, сколько и идеологизму. Вместо
того чтобы говорить об идеологизме,  я мог бы так же воспользоваться  словом
"идеализм".   Однако   этому  словоупотреблению   мешает  противопоставление
"идеализма"    "материализму",   и    я    бы   не    мог   противопоставить
"материалистическое" -  "идеологическому", ибо  материалист,  как показывает
история  философии, часто может быть вполне идеологом, и именно тогда, когда
он не эмпирик, а мыслит активно, исходя из общей идеи материи.

     б) Интеллектуализм в противоположность сенсуализму (Sensationalism)

     Такова вторая пара противоположностей, установленная Джемсом.
     Сенсуализм есть выражение, определяющее сущность крайнего эмпиризма. Он
утверждает,  что  чувственный опыт - единственный  и исключительный источник
познания.  Сенсуалистическая установка  всецело  ориентирована на чувственно
данный  объект,  то  есть на  внешний  мир.  Джемс,  очевидно,  имеет в виду
сенсуализм   интеллектуальный,   а   не  эстетический,   но   именно  потому
"интеллектуализм"   кажется   термином,  не   подходящим   для   обозначения
соответствующей  противоположности.  Психологически говоря,  интеллектуализм
есть   установка,   отличающаяся    тем,   что   она   придает    интеллекту
обусловливающую, главную ценность,  то есть познание на  ступени  понятия. С
такой  установкой я  могу быть  и  сенсуалистом,  а именно тогда,  когда мое
мышление  занято конкретными понятиями,  которые все сообща  проистекают  из
чувственного  опыта.  Поэтому  и  эмпирик  может  быть  интеллектуальным.  В
философии   термин  "интеллектуализм"   иногда  употребляется  вперемежку  с
"рационализмом";  вследствие  этого  идеологизм  нужно  было  бы  опять-таки
признать  за  противоположность   сенсуализму,  поскольку  и  сенсуализм  по
существу своему есть лишь крайний эмпиризм.

     в) Третья пара  противоположностей, установленная Джемсом, - идеализм в
противовес материализму

     Уже при рассмотрении сенсуализма следовало бы  предположить, что  Джемс
имел   в  виду  не  просто  усиленный  эмпиризм,  то  есть  интеллектуальный
сенсуализм,  но своим  выражением "sensationalistic" он,  может быть,  хотел
подчеркнуть, собственно,  элемент  ощущения  помимо  всякого интеллекта. Под
элементом  ощущения  я  разумею  подлинную   чувственность,   конечно  не  в
вульгарном  смысле  voluptas,  а  в  смысле  психологической установки,  при
которой   ориентирующей  и  доминирующей  величиной  является   не   столько
эмпатированный  (вчувствованный)  объект,  сколько простой факт чувственного
раздражения  и  чувственного  ощущения.  Такую  установку  можно  назвать  и
рефлекторной,  потому  что  вся  ментальность зависит  тут  от  чувственного
ощущения  и   им  и  завершается.  Объект  не   познается  абстрактно  и  не
подвергается  эмпатии, а  действует  при  помощи  своей  естественной  формы
существования,   и   субъект   ориентируется  исключительно  по  чувственным
ощущениям,  вызванным  в  нем через  контакт  с  объектом.  Такая  установка
отвечала бы примитивной ментальности. Противоположностью,  связанною с  ней,
является    интуитивная   установка,   которая   характеризуется   ощущающим
восприятием - не интеллектуальным, не  чувствующим, но одновременно  и тем и
тем  в  неразличенном   смешении.  Как   чувственный  объект   появляется  в
восприятии,  так и психическое содержание появляется в интуиции, то есть как
бы в виде иллюзии или галлюцинации.
     То  обстоятельство,  что  Джемс  называет  жесткий  тип  (tough-minded)
"sensationalistic" и "materialistic" (а еще  ниже и "irreligious"), вызывает
сомнение,  действительно ли он  в  его типизации  имеет в  виду  ту же самую
противоположность типов, какую имел в виду я. Ведь  материализм в вульгарном
употреблении   всегда   понимается   как   установка,   ориентирующаяся   по
"материальным"  ценностям, то  есть как своего рода моральный  сенсуализм. И
потому, если бы  мы захотели придать этим выражениям их вульгарное значение,
характеристика  Джемса  явила  бы  весьма   неблагоприятную   картину.  Это,
наверное, не соответствовало бы пониманию Джемса; приведенные выше слова его
о типах именно  и сказаны  во избежание такого  рода недоразумений.  Поэтому
можно  было бы безошибочно предположить, что Джемс, главным  образом, имел в
виду   философское   значение   обсуждаемых   выражений.  В   таком   случае
материализмом   называется  установка,   которая  хотя  и  ориентируется  по
материальным ценностям, но не по "чувственным", а по ценностям факта, причем
под  "фактом"  разумеется  нечто  внешнее  и,   так  сказать,  материальное.
Противоположностью этому является "идеализм" в философском смысле, придающий
главную ценность  идее. Тут  не  может  подразумеваться  моральный идеализм,
иначе  нам пришлось  бы,  наперекор намерению  Джемса, предположить, что под
материализмом разумеется моральный сенсуализм. Итак,  если мы  допустим, что
под материализмом Джемс разумеет установку, в которой  главная ориентирующая
ценность перелагается на реальную фактическую данность, то мы опять придем к
тому, что увидим в этом атрибуте экстравертную особенность, чем и  рассеются
наши  первоначальные  сомнения.  Мы уже  видели,  что  философский  идеализм
соответствует интровертному идеологизму. Моральный же идеализм отнюдь не был
бы  характерен  для  интроверта,  ибо  и  материалист  может  быть  морально
идеалистичен.

     г)  Оптимизм   в  противовес  пессимизму   составляет  четвертую   пару
противоположностей

     Я питаю  большие сомнения,  можно  ли в  дальнейшем  применить к  типам
Джемса эту  общеизвестную  противоположность,  по  которой  можно  различать
человеческие  темпераменты.  Так,   например:  что,  эмпиризм  Дарвина  тоже
пессимистичен?   Понятно,  что  он  таков  для  человека,  который  держится
идеологического мировоззрения и  смотрит на  другой  тип человека через очки
бессознательной проекции чувства. Но  сам  эмпирик  отнюдь не обязан в  силу
этого  считать   свое  воззрение  пессимистичным.  Или,  например,  согласно
типизации  Джемса, будет ли  оптимистом мыслитель  Шопенгауэр, мировоззрение
которого чисто идеологично  (точно так  же как чистый идеологизм  Упанишад)?
Сам  Кант,  интровертный тип  во всей  его  чистоте,  стоит  по  ту  сторону
оптимизма и пессимизма, так же как и великие эмпирики.
     Поэтому мне кажется, что эта противоположность не имеет ничего общего и
с  типами  Джемса. Подобно тому как существуют интровертные оптимисты, точно
так  же  бывают  и  экстравертные  оптимисты  и  vice-versa.  Однако  вполне
возможно, что Джемс впал  в  это заблуждение  на основании отмеченной  ранее
субъективной проекции.  С точки  зрения идеологизма  материалистическое, или
чисто   эмпирическое,  или   же  позитивистское  мировоззрение   оказывается
совершенно  безотрадным.  Идеолог  будет  ощущать  такое  мировоззрение  как
пессимистическое; тому  же, кто верует  в Бога-"материю", материалистическое
мировоззрение  покажется оптимистическим. Дело в том, что материалистическое
воззрение перерезает  идеологизму  жизненный нерв,  ибо оно  парализует  его
главную  силу  - активное  апперципирование  и  осуществление  первообразов.
Поэтому такое воззрение должно казаться ему безусловно пессимистическим, ибо
оно  лишает  его всякой  надежды  когда-нибудь  вновь  увидеть  вечную  идею
осуществленной в  явлении. Мир реальных  фактов означает для него изгнание и
длительную  оторванность  от  родины. И  если Джемс проводит параллель между
материалистическим воззрением и пессимизмом, то  это обстоятельство могло бы
служить  указанием  на  то, что  он лично  стоит  на стороне идеологизма,  -
предположение, которое легко  можно  было бы  подтвердить целым рядом других
черт  из жизни  этого философа. Это обстоятельство могло бы также объяснить,
почему   жесткий   тип  (tough-minded)   наделен   этими  тремя,   несколько
подозрительными     эпитетами:    сенсуалистический,     материалистический,
иррелигиозный.  На  это  же  обстоятельство  указывает  также и  то место  в
"Прагматизме",  где  Джемс  сравнивает взаимную  антипатию  между типами  со
встречей между бостонскими туристами и населением Криппль-Крика. [/81- P.13/
Бостонцы  известны  своим   "одухотворенным"   эстетизмом.   Криппль-Крик  -
известный  своими   рудниками  округ  в  Вирджинии.  Из  этого  можно  легко
представить себе, какова между  ними  противоположность!] Такое сравнение не
особенно лестно для другого типа и заставляет предположить  такую окрашенную
чувством антипатию,  которую даже  сильная воля к справедливости не способна
совсем   побороть.  Но   именно   этот   маленький  "человеческий  документ"
представляется  мне  драгоценным доказательством того факта, что между двумя
типами  действительно  существует  раздражающая   противоположность.   Может
показаться мелочным,  что я до  известной  степени подчеркиваю  именно такие
несовместимости в  чувствовании. Но я многократно  на опыте убеждался в том,
что именно такие чувства,  удерживаемые за  порогом  сознания, при известных
обстоятельствах влияют неблагоприятно даже на самое превосходное рассуждение
и  не  допускают  соглашения.  Ведь  легко  можно  себе  представить, что  и
население Криппль-Крика имеет свое особое воззрение на бостонских туристов.

     д)   Пятая  пара  противоположностей  -   религиозность   в  противовес
иррелигиозности

     Конечно, значение  этой  пары противоположностей для  психологии  типов
Джемса   существенно   зависит  от  того  определения,   которое   он   дает
религиозности.   Если   он   понимает  сущность   религиозности  всецело   с
идеологической точки зрения как установку, в которой религиозная идея играет
господствующую роль (в противоположность чувству),  тогда он, конечно, прав,
характеризуя  жесткий  тип (tough-minded)  как  иррелигиозный.  Однако Джемс
мыслит  слишком широко и человечно  для  того, чтобы  упустить из  виду, что
религиозная  установка может  быть  детерминирована и  религиозным чувством.
Ведь  он  сам  говорит:  "Наша оценка фактов  не нейтрализовала  в  нас  всю
религиозность.  Она сама по себе  почти  религиозна. Наша научная  установка
благочестива ("our scintific temper is devout")". /81- P.15/
     Недостаток  благоговения пред "вечными" идеями  эмпирик  заменяет,  так
сказать, религиозной верой в реальный факт. Если кто-нибудь ориентирует свою
установку на идее  Бога, то психологически это то  же самое, как если  бы он
ориентировался на идее материи  или если бы  он возводил реальные  факты  на
высоту  детерминирующего  фактора  своей  установки.  Поскольку  только  это
ориентирование безусловно, оно заслуживает  эпитета "религиозного". Однако с
высшей точки  зрения  реальный факт  столь  же  заслуживает того, чтобы быть
безусловным фактором, как  и идея,  первообраз,  созданный мириады лет  тому
назад столкновением человека  и его  внутренних  условий с  суровыми фактами
внешней действительности. Во всяком случае, безусловная преданность реальным
фактам никогда не может быть охарактеризована с психологической точки зрения
как иррелигиозная. Ибо  жесткий  тип (tough-minded) имеет  свою эмпирическую
религию  точно так же,  как мягкий  тип (tender-minded) свою  идеологическую
религию.  Это  является, конечно, фактом нашей современной культурной эпохи,
что в науке господствует объект,  а  в  религии субъект, то есть идеологизм,
ибо надо же было самодеятельной идее спастись куда-нибудь после того, как ей
пришлось уступить свое  место в  науке объекту. Если  понимать религию таким
образом, как современное культурное явление, то Джемс прав, называя эмпирика
иррелигиозным,  но прав именно лишь  постольку.  Так как философы отнюдь  не
составляют   вполне  обособленный  класс  людей,  то  и  типы  их   окажутся
распространенными  далеко  за  пределы  философствующего человека  в область
общечеловеческую, быть может до тех пределов, до которых вообще простирается
культурное  человечество.   Уже  в  силу  этого  общего  основания  было  бы
недопустимо  объявлять  иррелигиозной одну половину  человечества.  Ведь  мы
знаем   по  психологии   первобытного  человека,  что   религиозная  функция
безусловно  входит  в  состав  психики и  имеется всегда и повсюду,  как  бы
дифференцированна она ни была.
     Если не принять вышеупомянутого ограничения понятия "религии" у Джемса,
то перед нами опять окажется  некоторое уклонение с пути, вызванное влиянием
чувства; такое уклонение имеет место, как мы видели, слишком легко.

     е)  Шестая  пара  противоположностей  -  индетерминизм,  противостоящий
детерминизму

     Эта противоположность психологически интересна. Само собою понятно, что
эмпиризм  мыслит  каузально, что и  устанавливает  необходимую  связь  между
причиной и следствием как аксиому. Эмпирическая установка  ориентируется  на
эмпатируемый (вчувствованный) объект, она, до известной степени, "вызывается
к  жизни"  внешним фактом  и сопровождается  чувством  той  необходимости, с
которой  следствие  вытекает  из причины.  Совершенно естественно, что  этой
установке  психологически  навязывается впечатление неизменяемости причинных
связей. Отождествление  внутренних психических процессов  с течением внешних
фактов дано уже  в  силу того,  что  субъект бессознательным  актом  эмпатии
сообщает  объекту  значительную  сумму собственной  активности и собственной
жизни. Тем самым субъект ассимилируется  объектом, хотя эмпатирующий думает,
что он сам ассимилирует объект.  Если же на объекте лежит сильное ценностное
ударение,  то объект в силу  этого обладает значением, которое  действует со
своей стороны  на субъекта и  принуждает его к диссимиляции по  отношению  к
самому   себе.   Известно,   что   психология   человека   хамелеонообразна;
психолог-практик   испытывает  это  ежедневно.  Всюду,  где   только  объект
перевешивает,  в субъекте  происходят  уподобления,  приспособляющие  его  к
природе  объекта. Так, например, в аналитической практике  немаловажную роль
играет   идентификация  (отождествление)   субъекта  с   любимым   объектом.
Психология первобытных людей сполна дает нам множество примеров диссимиляции
в  пользу объекта, например частое  уподобление животному тотему  или  духам
предков. Сюда же относится и  стигматизация средневековых, да и  современных
святых.
     В "imitatio Christ!" (подражании Христу) диссимиляция возведена  даже в
принцип.
     При такой несомненной способности человеческой  психики к  диссимиляции
психологически  легко понять перенесение  объективных  каузальных  связей  в
субъекта. От  этого психика  подпадает,  как уже сказано,  под  впечатление,
будто  принципу  причинности принадлежит  исключительное  значение и,  чтобы
избавиться от  подавляющей власти  этого впечатления, необходимо  все оружие
теории  познания.  При  этом  дело  затрудняется от  того,  что эмпирическая
установка всем существом своим мешает нам верить  во внутреннюю свободу. Ибо
у нас нет никакого доказательства и нет даже никакой возможности доказывать.
Что значит это бледное, неясное чувство свободы перед лицом угнетающей массы
доказательств  в  пользу противного? Поэтому детерминизм эмпирика  является,
так сказать, неизбежным  при том предположении, что  эмпирик додумывается до
этого и  не предпочитает - как это нередко случается - иметь два ящика, один
для науки, другой для традиционной религии, перешедшей к нему от родителей и
общества.
     Мы  видели,   что  сущность  идеологизма   состоит   в  бессознательном
активировании  идеи.  Это  активирование может  покоиться  на  позднейшем, в
течение жизни приобретенном отвращении к эмпатии, но может существовать и от
рождения,   в   качестве   установки,    созданной    априори   природой   и
благоприятствуемой  ею.  (Такие  случаи  я  неоднократно  встречал  в  своей
практике.) В этом последнем случае идея априори активна, причем она, однако,
не дана сознанию  вследствие своей  пустоты и  непредставимости.  В качестве
важнейшего   внутреннего,   но   непредставимого   факта   она   стоит   над
"объективными" внешними  фактами и передает субъекту по крайней мере чувство
своей   независимости  и  свободы,   причем  субъект  благодаря  внутреннему
уподоблению  идее  ощущает  свою  независимость  и  свободу  по отношению  к
объекту. Если идея является главным ориентирующим фактором, то она настолько
же  ассимилирует  себе субъекта, насколько  субъект пытается  ассимилировать
себе идею посредством оформления опытного материала.
     В  этом случае  совершенно так  же, как  в  вышеприведенной объективной
установке, происходит  диссимиляция субъекта по отношению к  самому себе, но
только в обратном смысле, то есть на этот раз в пользу идеи.
     Унаследованный и прирожденный  первообраз есть  величина,  переживающая
все  времена,  стоящая  выше всех  смен  явлений,  существующая  до  всякого
индивидуального опыта и над ним. Поэтому идее присуща особенная власть. Если
она  активирована, то  она  переносит в  субъекта  ярко  выраженное  чувство
власти, ассимилируя себе субъекта путем внутренней  бессознательной эмпатии.
От этого  в  субъекте  возникает  чувство власти,  независимости,  свободы и
вечности. (Ср. с этим у Канта  постулаты Бога, свободы  и бессмертия.)  Если
субъект ощущает свободное действие своей идеи, стоящей выше реального факта,
то  ему естественно навязывается мысль о свободе.  Если его идеологизм чист,
то он должен даже дойти до убеждения в индетерминизме.
     Обсуждаемая противоположность в высокой  степени характерна  для  наших
типов. Экстраверт отличается своим стремлением  к объекту, эмпатией к нему и
отождествлением  с  ним,  а также своей  намеренной зависимостью от него. Он
настолько  же  стоит  под  сильным  влиянием  объекта,  насколько  стремится
ассимилировать  его  себе.  Напротив,  интроверт  отли