разом  прорываются   в   сознание,   этим   самым   нарушая
приспособление данного лица к окружающему.
     Если внимательно  изучить  прошлое подобного лица при начале наблюдений
над ним, то  нередко оказывается, что оно  довольно  долго уже находилось  в
состоянии   некоего   отчуждения,  более   или   менее   замыкаясь  от  мира
действительности.  Это вынужденное  состояние  отчуждения  можно в  обратном
порядке   проследить  до  некоторых  врожденных   или   в  раннем   возрасте
приобретенных  особенностей,   выступающих   при   разнообразных   жизненных
обстоятельствах. Так например, в жизнеописании  больных ранним слабоумием мы
нередко  находим  отметку,  подобную  следующей: "он  всегда был  склонен  к
задумчивости и сильно  замыкался в  себе. После  смерти матери  он еще более
отвернулся от жизни, стал избегать друзей и знакомых". Или  же:  "еще будучи
ребенком,  он  был  занят   необычайными   изобретениями;  впоследствии  же,
сделавшись инженером, целиком погрузился в честолюбивые замыслы".
     Даже  если  далее не разбирать  данного случая, становится ясным, что в
бессознательном возникает противовес в виде компенсации,  т. е.  восполнения
односторонности  сознательной  установки. Стало  быть, первая из  упомянутых
отметок  предполагает  в  бессознательном  возрастающий  напор, стремление к
общению с  людьми,  искание  матери,  друзей,  родных;  во  втором же случае
самокритика будет  пытаться установить равновесие, как известную корректуру.
Установка  нормальных людей  никогда  не  бывает столь  односторонней, чтобы
естественная  склонность  бессознательного  к  поправке  утратила влияние на
ежедневную  жизнь. Отличительная  же  черта человека ненормального  именно и
состоит в том, что он не признает компенсирующего влияния, которое возникает
в  бессознательном; напротив,  он лишь  усиливает свою односторонность.  Это
согласуется с хорошо известным наблюдением, что наиболее ожесточенным врагом
волка является  волкодав,  что  никто  так сильно не  презирает негров,  как
мулат, и что новообращенные  отличаются чрезмерным фанатизмом,  ибо фанатизм
обусловлен необходимостью  наружно  нападать на  то, что внутренне  невольно
признается истиной.
     Психически  неуравновешенный  человек   пытается   бороться  со   своим
бессознательным,  т.  е.  со  своими  же  компенсирующими влияниями. Он  уже
окружен  атмосферой, как  бы  изолирующей  и  отчуждающей его  ото  всех,  и
продолжает  отдаляться  от мира действительности;  честолюбивый  же  инженер
старается  доказать  ложность  своей  компенсирующей  самокритики  тем,  что
болезненно преувеличивает значение своих изобретений. В результате возникает
состояние возбуждения, вызывающее усиленную дисгармонию между сознательной и
бессознательной установками. Таким  образом противоположные пары оказываются
разрозненными,  и возникающий  между  ними разлад или  состязание приводит к
катастрофе,  ибо бессознательное начинает постоянно врываться в сознательные
процессы.  Возникают  всякие  странные,  из  ряда  вон   выходящие  мысли  и
настроения,  и  первоначальные  формы  галлюцинаций  носят  явный  отпечаток
внутренних конфликтов.
     Подобные  прорывающиеся  в  сознание   побуждения   к  поправке  или  к
компенсации   должны   были   бы,   говоря  теоретически,   означать  начало
целительного процесса,  ибо  следовало бы ожидать, что через  них постепенно
изменится   предыдущая   установка   больного,   которая  отчуждает  его  от
окружающего.  На  самом же деле  этого  не наблюдается по  той причине,  что
бессознательные   побуждения   к   поправке,  достигающие   таким   способом
сознательной психики, имеют форму совершенно неприемлемую для последней.
     Изолированный больной обыкновенно  слышит незнакомые голоса, обвиняющие
его в  убийстве и  всевозможных других преступлениях. Голоса эти доводят его
до  отчаяния; вследствие  вызванного  ими возбуждения  он  пытается войти  в
сношения с окружающим и для этого исполняет то, чего до тех пор страшился  и
избегал; таким способом достигается компенсация, но в ущерб его личности.
     Упомянутый выше  патологический  изобретатель,  не  будучи в  состоянии
использовать свои  неудачи благодаря непризнанию им собственной самокритики,
начинает тогда составлять еще более  нелепые проекты. Он стремится выполнить
неосуществимое, но впадает лишь в крайний абсурд. Через некоторое время  ему
обыкновенно  приходится заметить,  что на него  начинают  обращать внимание,
делают нелестные для него замечания, даже глумятся над  ним. Это внушает ему
предположение,    что   существует    обширный    заговор,   имеющий   целью
воспрепятствовать применению его  открытий  и  выставить их в смешном  виде.
Этот  способ  избирается  его  бессознательным  для достижения  результатов,
подобных результатам самокритики, но опять-таки в  ущерб его  личности,  ибо
критика проецируется им на окружающих.
     Особенно типичной формой бессознательной компенсации  является паранойя
алкоголиков.   Так,   например,   алкоголик  утрачивает   любовь   к   жене,
бессознательная  компенсация старается вернуть его к обязанности,  но  удача
бывает лишь частичная: возникает ревность,  точно он продолжает любить жену,
Известно,  что  ревность  эта  может   довести  его  до  убийства  жены  или
самоубийства. Другими словами, любовь его не изгладилась совершенно,  а лишь
сублимировалась и  снова  может явиться из бессознательной области под видом
ревности.
     Нечто  подобное  наблюдается  и  в  религиозной  области,  а  именно  у
новообращенных.  Перешедшие в католичество из  протестантства, как известно,
обыкновенно имеют склонность к фанатизму. Протестантство не вполне оставлено
-  оно  лишь вытеснено в  бессознательное, где глухо работает  против  вновь
приобретенного   католичества,  поэтому  и  новообращенный  чувствует   себя
вынужденным более или менее фанатично защищать только что  принятую им веру,
подобно параноику, постоянно ощущающему необходимость защиты  против внешней
критики по той причине, что его иллюзорная система угрожает изнутри.
     Необычайность  прорывов в сознание этих компенсирующих влияний  вызвана
вынужденной  их  борьбой  против   существующих  в  сознании  сопротивлении,
вследствие чего компенсации и выражены  бывают языком бессознательного -  т.
е.  посредством  весьма  разнородных  сублимированных  материалов.  Ибо  все
материалы сознательной  психики, утратившие возможность применения, а потому
и  всякую  цену,  становятся  сублимированными,  как  например,  все забытые
инфантильные   и   фантастические   творения,   когда-либо   возникавшие   в
человеческой  психике,  от которых  уцелели  лишь  легенды и  мифы. Подобные
материалы нередко  наблюдаемы в  раннем слабоумии,  но, к  сожалению, разбор
причин этого явления слишком далеко завел бы нас.
     Надеюсь,  что этот  далеко  не полный  доклад все-таки  даст  некоторое
понятие  о  значении  бессознательного  для  психопатологии  так, как я  его
понимаю.   Невозможно  в  краткой  лекции  обрисовать   все  изыскания,  уже
выполненные в этой области.
     В  заключение  укажу  еще  на  то,  что  функция  бессознательного  при
психическом  расстройстве,   по  существу  своему,   состоит  в  компенсации
содержаний  сознательной  психики. Но по причине характерной односторонности
сознательных стремлений,  компенсирующие поправки  во всех подобных  случаях
становятся  недействительными.  Эти   бессознательные  стремления  неизбежно
прорываются  в  сознательную психику,  но  так  как  они  приспособляются  к
односторонним  целям сознания, то  могут проявляться  лишь в  искаженном,  а
потому и неприемлемом виде.


О проблеме психогенеза в умственных расстройствах

     [В оригинале написано по-английски и изложено в форме доклада на секции
Психиатрии ежегодного заседания Королевского  общества Медицины II июля 1919
года. Опубликовано в трудах Общества: Proceedings  (London), XII  (1919): 3,
63-76. На  русском впервые опубликовано в: К.  Г.  Юнг. Избранные  труды  по
аналитической  психологии.  Том. III. Цюрих,  1939.  С. 334-347. Перевод  О.
Раевской.]
     Позволяя себе  сегодня поднять в  моем  реферате вопрос о психогенезе в
области умственных расстройств, я прекрасно сознаю,  что затрагиваемая  мною
тема  отнюдь не  пользуется популярностью в психиатрических  кругах. Успехи,
достигнутые  анатомией  мозга   и   патологической   физиологией,  а   также
преобладание  естественных  наук вообще привели  к  признанию  необходимости
прежде всего и  повсюду  искать материальные причины и  довольствоваться  их
нахождением. Старинное метафизическое объяснение природы уронило  само  себя
благодаря своим заблуждениям и захватом  не принадлежащих ему областей.  Так
что  и  связанные с  ним  психологические взгляды  потеряли  для  нас всякую
ценность. В психиатрии же влияние его прекратилась еще в первой четверти XIX
века  с возникновением моральной этиологии. Согласно этой этиологии душевные
болезни понимались как последствия нравственно недопустимых поступков.  Этот
взгляд держался приблизительно до 1820 г. Лишь со времен Эскироля психиатрия
принимает характер естественной науки.
     Успехи естественных наук  привели к возведению научного материализма на
ступень общего мировоззрения;  научный же  материализм  - с  психологической
точки  зрения   -  является   не  чем   иным,  как  переоценкой   (в  смысле
преувеличенной  оценки)  физической  причинности.  В  соответствии   с  этим
материализм отвергает всякую причинность кроме физических каузальных связей.
В  психиатрии  материалистический  догмат  выразился  положением:  "душевная
болезнь суть  болезнь  мозга".  Положение это и в настоящее время  считается
аксиомой, несмотря на то,  что  материализм находится в периоде постепенного
упадка. Почти неоспариваемая его значимость зависит  по  существу  своему от
того обстоятельства, что  медицина как предмет университетского  образования
есть естественная  наука  и что психиатр, как врач, является естественником.
Кроме  того, перегруженная учебная программа студента медицины не  позволяет
ему  отклониться  в  область   философии  и  удерживает   его   целиком  под
воздействием   материалистических   аксиом.  Как  следствие  исследования  в
психиатрии связаны,  главным  образом, с анатомическими  проблемами,  в  той
степени,  в какой дело  не касается вопросов диагноза и классификации. Таким
образом, взгляд психиатра остается прикованным к физической этиологии, между
тем   как   этиология   психологическая   оценивается   разве   только   как
второразрядная или вспомогательная.  Но так  как всеобщая  установка  всегда
направлена  на  отыскание  физической  причины, то  соответственно  этому  и
психологический фактор большей частью не принимается во внимание. Поэтому мы
совершенно не в  состоянии составить себе понятия о важности психологической
причинности.  Так,  мне постоянно приходится сталкиваться с уверениями  моих
коллег,   утверждающих,   что   в   таком-то   случае   отсутствуют   всякие
психологические  признаки.   Но  всегда  оказывается,  что  они  ищут   лишь
физическую  каузальную  связь,  оставляя   без   внимания   все  психические
осложнения.
     Например,  однажды  я  был  приглашен на  консультацию  вместе с  двумя
знаменитыми  авторитетами  по  нервным  болезням,  уже  поставившими диагноз
саркомы  твердой  мозговой  оболочки (dura  mater) спинного  мозга. Больная,
женщина 50 лет с лишним, страдала своеобразным расстройством нервов ощущения
и движения, припадками крика  и симметрической экзантемой (сыпью)  в области
поясницы. Описание  телесного  ее  состояния было выработано с  чрезвычайной
тщательностью,  анамнез казался  установленным  с крайней точностью. Ей даже
эксципировали  кусочек  кожи,  дабы подвергнуть  один  из  узелков экзантемы
гистологическому  исследованию.  Лишь обстоятельства, касающиеся  психологии
пациента,  и  условия, при  которых  началась  болезнь, были  оставлены  без
внимания.
     Больная - вдова. Она жила со своим старшим сыном, которого она  любила,
несмотря на многочисленные ссоры. В каком-то смысле он заменял ей мужа.  Так
как совместная жизнь  не отличалась  гармонией,  то сын решился на разлуку с
матерью и на  переселение в другой город. В самый день  его отъезда наступил
первый припадок плача, и с этого началась затяжная болезнь. Течение болезни,
ее улучшения и  ухудшения  находились в постоянной зависимости  от отношения
больной к сыну. Ошибочный диагноз,  конечно,  не мог облегчить ее состояния.
Разумеется,  оно  оказалось обыкновенной  истерией,  что и было подтверждено
дальнейшим   течением   болезни.    Оба   авторитета,   будучи    совершенно
загипнотизированы  аксиомой физической  причинности,  не подумали установить
психологическую причину  и вследствие этого  утверждали, что психологическая
этиология не находима.
     Такие  ошибки вполне понятны, принимая  во внимание,  что и психиатры и
неврологи   прошли  школу  исключительно  естественных  наук.   Между   тем,
основательно  изучать  психологию   является  для  них,  собственно  говоря,
необходимым. Положим,  что  недостаток  этот во многих  случаях сглаживается
практическим знанием  людей и обыденной психологии. Но, к  сожалению, это не
всегда так. Студенты большей частью об этом  не знают ничего или  лишь очень
мало.  Даже  если другие  их  занятия и  позволили  бы  им  прослушать  курс
психологии,  то это была  бы психология, не имеющая ничего общего с областью
медицины. Так, по  крайней мере, обстоит  дело с областью медицины у нас  на
Континенте.  [Юнг имеет  в  виду Западную Европу  без Британских островов  -
ред.]   Психологи   в   большинстве   случаев  занимаются  экспериментальной
психологией  в лабораториях; это не врачи-практики; во всяком случае,  они -
не  психиатры  и  даже  не  психологи, а только  естественники.  Поэтому  не
удивительно, что  психологическая  точка зрения  почти всегда  остается  без
внимания и при анамнезе, и при диагнозе, и при терапии. Между тем, эта точка
зрения обладает чрезвычайной важностью не только в области неврозов, где  со
времени Шарко  она  привлекает  все большее внимание,  но также и  в области
душевных болезней, на что я сегодня и хочу особо указать.
     Под  душевными  болезнями  я  разумею  все  те,  которые  за  последние
десятилетия соединяются под неясной, подающей повод ко многим недоразумениям
рубрикой раннего  слабоумия  (dementia  praecox);  другими  словами,  все те
галлюцинаторные,  кататонические  и параноидные состояния, которые  не  суть
частичные  явления  известных  органических  процессов  разрушения,  подобно
прогрессивному параличу, старческому слабоумию, эпилепсии и  хронической или
острой интоксикации  или же маниакально-депрессивному психозу. Как известно,
и  в этой обширной  и  еще  весьма  темной  области анатомически установлены
некоторые  дегенеративные  процессы мозга.  Но эти  процессы не  встречаются
постоянно, и клинические симптомы не могут быть объяснены ими. Кроме того, в
симптоматологии  этих  душевных  расстройств  мы  находим  чрезвычайно  ясно
выраженное  различие между  ними и расстройствами собственно  органическими.
Уже  по одной этой  причине нельзя не признать совершенно особого положения,
занимаемого  ими. Нет  никакого основания  причислять старческое  слабоумие,
прогрессивный паралич  и  раннее  слабоумие  к  одному и  тому  же  разряду.
Нахождение  встречаемых  подчас  органических  изменений  еще  не  позволяет
считать  все  болезни, входящие  в эту  обширную  группу,  одной  и  той  же
органический  болезнью.   Положим,  я  допускаю,  что  обитатели  домов  для
умалишенных в  глазах психиатра имеют столько общих  черт  дегенерации,  что
легко понять, откуда произошло  название  "раннее слабоумие". Эти материалы,
находимые    в    домах    для    умалишенных,    подтверждают    предвзятую
материалистическую врачебную точку зрения.  Перед врачом оказывается богатый
выбор худших  случаев  этой группы болезней, и  поэтому  вполне понятно, что
именно признаки отупения и разрушения бросаются ему по преимуществу в глаза.
По той же причине психиатр всегда смотрит на истерию  гораздо  более  мрачно
нежели  практикующий врач.  Чтобы  убедиться  в  этом,  достаточно  прочесть
описание истерии в каком-либо учебнике психиатрии. Ибо лишь наиболее тяжелые
случаи истерии попадают  под наблюдение психиатра. Все же другие несравненно
более легкие и многочисленные случаи  остаются  в  ведении домашнего врача и
духовника, а до психиатра не доходят. То же самое бывает и в случаях раннего
слабоумия.   Легкие   формы  этой  болезни  встречаются  весьма  часто;  они
несравненно  многочисленнее  собственно  душевных  болезней;  такие  больные
никогда не  попадают в дома  для умалишенных, а сходят под удобным диагнозом
неврастении или психастении. Практикующий врач в редчайших случаях признает,
что его больной страдает  более легкой формой  страшного раннего слабоумия с
его пагубным прогнозом, так же как он ни в каком случае не будет смотреть на
свою  племянницу-истеричку   как   на  симулянтку-лгунью  или  другого  рода
дегенератку, а лишь сочтет ее несколько нервной.
     Что  же касается очевидных деструктивных и  дегенеративных черт раннего
слабоумия,  то  необходимо  указать  на  то,  что  наихудшие  кататонические
состояния (наиболее тяжелые состояния так  называемого  отупения) почти  без
исключения  суть  продукты  домов  для  умалишенных,  другими  словами,  эти
состояния бывают вызваны влиянием психической обстановки, а отнюдь не всегда
каким-либо  дегенеративным  процессом  в  мозгу,  не  зависящим  от  внешних
условий. Известно, что большинство типично отупевших кататоников находится в
переполненных и плохо руководимых психиатрических больницах. Известно также,
что перемещение в беспокойное или в каком-нибудь другом отношении невыгодное
отделение  в очень многих случаях имеет на больного пагубное влияние, так же
как   принудительные   меры    и   вынужденная   бездеятельность.   Все   те
психологические  обстоятельства,  которые  и нормального человека  могли  бы
погрузить в  тяжелое  психическое  состояние,  ухудшают состояние  больного.
Правильное  понимание  этого  побудило  врачей  современных  психиатрических
больниц  всячески  стремиться  изменить   присущий  им  ранее  облик   тюрем
предварительного заключения и арестных  домов в облик санаториев  или просто
больниц.  Всем их  отделениям  стараются  придать приветливую  внешность, по
возможности  избегают  насильно  применять  терапевтические меры.  Стеснение
больных  в  передвижении  также  насколько   возможно  отменяется.  Все  это
способствует  тому, чтобы  и нормальный  человек мог получить  благоприятное
впечатление. Цветы и  гардины на  окнах и  на нормального человека действуют
психически так, что ему  становится сразу же  уютнее. Положительно доказано,
что в  заведениях,  сумевших осуществить  эти принципы, уже  не  наблюдается
зрелища массы тяжко отупевших, безучастно сидящих  рядышком больных. Почему?
- Потому  что больной реагирует на  психологические  условия окружающей  его
обстановки совершенно так же,  как нормальный  человек. Развитие старческого
слабоумия, прогрессивного паралича или  эпилепсии продолжается неуклонно, не
поддаваясь влиянию того, находятся ли  больные вместе с другими подобными им
или нет. Течение этих болезней совершенно подобно течению болезней телесных.
Что  же  касается  раннего слабоумия, то  оно  часто  весьма улучшается  или
ухудшается  в  зависимости  от  психологических  условий. Этот  факт  хорошо
известен каждому современному психиатру; он, во всяком случае, дает право не
определять  односторонне  раннее  слабоумие  как  исключительно органическую
болезнь, а признать, что она  в значительной степени зависит  от психических
влияний.
     Примем также во  внимание и те слишком редко  наблюдаемые случаи, когда
болезнь  регулярно