ение  было  такое  будто  его  в
крепкий мороз положили на лавочку в парке и там забыли. Еще не разлепив  век
- а это почему-то очень туго получалось! - Егор вспомнил, что сейчас лето, а
потому такая ситуация вроде бы невозможна.
   Когда же веки, наконец, соизволили расклеиться, консьерж сильно  удивился
окружающей обстановке и начал лихорадочно вспоминать, как  же  он  мог  сюда
попасть и за что.
   Воспоминания эти, а главное  -  приведение  их  в  мало-мальски  стройную
систему! - дались Егору нелегко. Голова работал.  так,  как  будто  под  все
шарики-ролики, которые там крутились,  засыпали  крупнозернистый  песок  или
даже гравий. Подшипники грелись, плавились, а мысли еле-еле прокручивались.
   Сначала всплыли какие-то не связанные между собой обрывки-кусочки.
   Первым из них был отчаянный крик Гальки, который долетел до ушей Егора аж
через несколько этажей из 33-й  квартиры.  Потом  почему-то  увиделось,  как
бригада "Скорой" вывозит из  лифта  каталку  с  телом,  закрытым  простыней.
Дальше появились менты, которые, кажется, о чем-то спрашивали Рысакова, а он
им  сбивчиво  что-то  объяснял.  Дальше  он  почему-то  оказался  понятым  и
присутствовал при взломе двери в 32-ю квартиру,  где  совершенно  неожиданно
обнаружилась мертвая Антонина Ильинична, то есть та  бабка,  которую  увезла
"Скорая". И сразу после этого он опять увидел истерически  визжащую  Гальку,
распахнутую дверь 33-й и труп охранника Степы,  лежащего  навзничь  рядом  с
собакой Альмой. Все эти видения долго  не  выстраивались  в  хронологическом
порядке, и Рысаков никак не мог разобраться, что после чего  было.  Такое  с
ним не раз бывало после крепкой пьянки, но на сей раз  ничего  связанного  с
алкоголем, не припоминалось. Зато припомнилось,  что  около  пяти  часов  на
смену явился его коллега Мишка  Матвеев  и  после  этого  вроде  бы  Егор  в
расстроенных чувствах вышел из подъезда.  Потом  он  увидел  микроавтобус  с
тремя  "птичками"  на  лобовом  стекле,  из  которого  вышли   три   мужика,
предъявившие какие-то корочки и пригласившие его сесть в машину.  Вот  после
этого момента Егор абсолютно ничего не помнил,  за  исключением  отрывистого
обмена фразами: "Куда их?" "На пятый режим!" Вот это было точно последним по
хронологии событием, которое Рысаков сумел запомнить.
   Для того чтоб понять, какая именно картина предстала  перед  слипающимися
глазами Егора, следует объяснить, что в заведении которым  руководил  Сергей
Сергеевич  Баринов,  каждому  человеку  был  установлен  определенный  режим
поведения и содержания.
   Первый  режим  означал,  что  человек  имеет  право  самостоятельно  и  в
необходимых случаях без охраны покидать поселок ЦТМО, то есть  прогуливаться
с внешней стороны забора, ездить в Москву, в другие города России  и  СНГ  и
даже в дальнее зарубежье. Им пользовались либо  лица,  особо  проверенные  и
надежные либо лица, совершенно никчемные  и  ровным  счетом  ни  во  что  не
посвященные.
   Второй режим  резко  сокращал  степень  свободы.  Практически  гражданин,
попадавший на второй режим,  не  имел  права  выходить  за  пределы  забора,
окружающего поселок. В тех экстренных случаях, когда  такому  лицу  все-таки
требовалось выехать  -  с  ним  направлялась  группа  сопровождающих,  четко
следивших за тем, чтоб он ни на секунду не выпадал из поля зрения. Ясно, что
при таком режиме никто уже не смог бы просаживать тыщи долларов в казино или
развлекаться с подозрительными потаскухами. Основная масса работников  ЦТМО,
однако, жила именно на втором режиме  и  особо  на  него  не  жаловалась.  В
поселке ЦТМО было все, чего душе угодно: магазины, спортплощадки,  бассейны,
кинотеатры, дискотеки и т. д. Не было только хулиганов и  воров  (в  обычном
понимании этого слова).
   Но были режимы и похуже. При третьем режиме гражданин терял право даже на
свободное передвижение  в  пределах  поселка.  В  течение  всего  нерабочего
времени он обязан был находиться дома - допустим,  в  пределах  участка,  на
котором стоял коттедж, или в пределах квартиры. Выходить из дома таким людям
разрешалось лишь  в  сопровождении  эсбэшников  -  допустим,  в  магазин  за
продуктами. На работу и с работы человек с третьим режимом тоже следовал  не
сам по себе. Каждое "здрассте", сопровождающие строго фиксировали,  заводить
беседу с таким подконвойным никому не рекомендовалось. Этот  режим  вводился
либо для тех, кого в чем-то  подозревают,  либо  в  наказание  за  служебные
проступки, либо для тех, кто  на  данный  момент  занимался  чем-либо  особо
секретным и нуждался в особом контроле. Поскольку в том, по какой-то причине
тот или иной гражданин находится на третьем режиме,  никаких  объявлений  не
делалось, то большинство  окружающих  "третьережимника"  даже  не  старались
догадываться, что последует в дальнейшем для этого несчастного  -  поощрение
или наказание.
   Наказанием мог быть, например, перевод на четвертый  режим.  Он  означал,
что гражданин помещался на проживание  внутри  здания  ЦТМО  и  терял  право
выхода в поселок. При этом он продолжал выполнять ту работу,  которую  делал
раньше, и условия его "заключения" были вполне приличными - примерно  такие,
как в одноместном номере стандартной  провинциальной  российской  гостиницы:
телевизор, холодильник, санузел с ванной, радиоточка, трехразовое питание  в
столовой и возможность приобретать дополнительные продукты и личные  вещи  в
небольшом  магазинчике.  Хочешь  подышать  свежим  воздухом  -   выходи   на
зарешеченный балкончик и дыши сколько душе угодно.  Опять  же  на  четвертый
режим можно было угодить и  не  в  порядке  наказания,  а  исключительно  по
соображениям особых мер безопасности.
   Настоящей тюрягой был пятый режим. Его вводили исключительно для тех, кто
уже был уличен в преступлении против ЦТМО и  нуждался  либо  в  исправлении,
либо в ликвидации. Естественно, что ни к какой работе такого злодея  уже  не
допускали. Наконец, именно на пятом режиме  содержали  тех,  кто  попадал  в
объятия Центра, так сказать, со стороны и против своей  воли.  То  есть  как
Егор Рысаков, например.
   На   самом   нижнем   подземном   этаже   имелся   коридор   с    десятью
камерами-одиночками без окон, дырами в полу вместо унитазов, умывальником  с
холодной водой и вцементированной в  пол  кроватью,  сваренной  из  стальных
трубок и арматурных прутьев. Поверх решетки  укладывался  тюфяк,  выдавалась
также подушка без наволочки и байковое одеяло. Утром и  вечером  давали  чай
цвета детской мочи, два ломтя черного хлеба, два куска сахара. Разница между
завтраком и  ужином  состояла  в  том,  что  на  завтрак  к  хлебу  выдавали
двадцатиграммовую таблетку масла (то ли маргарина, то ли  комбижира),  а  на
ужин - кусок жареной селедки. В обед жрали  нечто  среднее  между  первым  и
вторым - капуста, макароны, лапша или рис  в  неком  подобии  бульона  (один
кубик "Gallina blanka" на ведро воды), иногда подкрашенный томатной  пастой,
три ломтя хлеба и  кружку  чуть  подслащенного  иного  крахмала  желтоватого
цвета, заменявшего кисель.
   Легко догадаться, что, еще  не  увидев  и  не  попробовав  здешней  пищи,
Рысаков почувствовал себя несчастным человеком. Хотя если  б  он  знал,  что
здесь имеется еще и шестой режим, то, возможно, счел бы себя везунчиком.
   Шестой  режим  означал  либо  быстрое  и  бесследное   уничтожение   либо
превращение в подопытного спецсубъекта - что лучше, неизвестно.
   Впрочем, Егор ни о каких режимах не знал, но в общем и целом  понял,  что
его кто-то и за что-то посадил.
   Кто - Рысакова не очень волновало. А вот за что - очень и очень. Когда он
наконец вспомнил, что и как происходило в  последнее  время,  то  сообразил,
будто его могли заподозрить в том что он помогал этим типам со  "Скорой".  В
том, что они убили Степана, бабку Антонину и собаку Альму,  у  него  никаких
сомнений не было. И в том, что они Машу Климкову с ребенком  похитили,  Егор
тоже не сомневался. Правда, тогда получалось, будто Ольга спокойно позволила
убить свою мать. Впрочем, Егор догадался: никакая  она  не  мать,  а  просто
бомжиха приблудная. Небось порадовалась, что Ольга ее в квартиру устроила, а
та ее и держала только для того, чтоб можно было под ее маркой  вытащить  из
квартиры Климкову. Ну, а потом, чтоб не болтала -  пришили.  Марью  усыпили,
ребенка небось в сумке вытащили. Ясно ведь, что до смерти убивать не стали -
наверняка захотят с Гриши выкуп содрать. Как же, блин, он,  Егор,  не  сумел
заметить, что баба под простыней дышит? Ведь наверняка она  дышала!  Правда,
эти "санитары" ее здорово загораживали - спины у них ого-го, не уже,  чем  у
самого Рысакова. Но главное - он тогда уж очень  переживал,  что  из-за  его
буквоедства бабка померла. Не об том  мысли  были!  А  вот  как  это  ментам
объяснить, чтоб поверили... Точно, будут колоть на соучастие!
   Лязгнул замок стальной двери, и в камеру вошли люди в какой-то необычной,
серо-голубой униформе, не похожей ни на ментовскую, ни на гуиновскою. К тому
же на всех троих были маски с  прорезями,  как  у  собровцев.  Ни  слова  не
говоря, они завернули Егору руки за  спину  и  защелкнули  браслетки,  а  на
голову надели мешок из черной ткани - ни фига не видно. Двое взяли  его  под
локти, повели куда-то. Егору пришлось шаркать - шнурки из ботинок, вынули. И
брюки тоже еле держались без ремня, а подтянуть нечем - руки скованы.

***

   Егор, конечно, и упираться, и даже бормотать чего-либо даже не пытался.
   Ему уже стало ясно, что он не в обычную ментовку загремел  и  даже  не  в
СИЗО, а в какую-то контору покруче. Причем, очень  даже  возможно,  что  эта
контора какая-нибудь бандитская, нелегальная. Например, та, которая является
"крышей" для бизнесмена Климкова и, в отличие от многих  других,  не  просто
деньги от него получает, но и  реальные  услуги  оказывает  по  защите  его,
Климкова, интересов.
   Вот она и начала свое "следствие". Ясно, что этим парням никакой закон не
писан, и если заподозрили  всерьез,  то  ему,  Егору,  придется  экзамен  на
великомученика сдавать.  Странно,  но  Рысакову  сейчас  очень  хотелось  бы
оказаться  настоящим  пособником  похитителей.  Сказал  бы  все,  что  знал,
по-быстрому, и его после этого так же по-быстрому замочили. Но  ведь  ему  и
сказать, по сути, нечего! Но кто из бандюков в это  поверит?  Начнут  трясти
так, что мало не покажется. Это с ментами в несознанку играть можно,  у  них
время поджимает,  прокуратура  на  них  висит,  и  шибко  долго  клиента  не
подержишь. Или предъявляй доказательства,  или  отпускай.  Опять  же  ментам
все-таки погоны и управление собственной безопасности не  позволяют  излишне
мудохать задержанного.
   Правда, конвойные  вели  себя  довольно  сдержанно.  То  есть  не  пинали
Рысакова и даже не материли. Просто волокли куда-то по  некоему  извилистому
маршруту, а потом посадили в лифт и стали  куда-то  поднимать.  Ехали  вверх
довольно долго. Егору показалось, будто этажей пять, а то и семь миновали.
   Потом его вывели из лифта  и  еще  несколько  минут  водили  по  каким-то
коридорам.
   Не исключено, что при этом несколько раз по одному месту проходили - чтоб
с толку сбить.
   Наконец скрипнула какая-то дверь, и Егора втянули в некое помещение.
   Наручники расстегнули, но освободили только левую руку, а правую оставили
в браслетке и прищелкнули к чему-то, вроде трубы отопления. Потом левую руку
уложили на некую горизонтальную поверхность. Затем Рысаков почувствовал, как
ему закатывают левый рукав  и  фиксируют  руку  в  двух  местах  эластичными
ремешками. После этого к коже прикоснулась  игла,  и  Егор  понял,  что  ему
что-то  вкалывают  в  вену.  Наркоту  что  ли,  ширнули?  Или   какую-нибудь
"сыворотку правды", о которой Егор где-то слышал.
   Через минуту после укола  или  даже  быстрее  консьерж  почувствовал  что
слабеет. Наверно, если б сопровождающие не усадили его на стул, он  попросту
свалился бы. Голова все больше затуманивалась, Рысаков уже с трудом понимал,
что с ним происходит. Кажется, ему и  руки  освободили,  и  мешок  с  головы
сняли, но ни руками пошевелить, ни разглядеть что-либо вокруг себя Егор  уже
не мог.
   Перед глазами все плыло и сливалось в  какую-то  серую  кашу,  а  в  ушах
стояло какое-то нудное, низкое гудение, похожее на  трансформаторное.  Через
это гудение ни одного членораздельного звука до сознания не доходило.  Потом
он ощутил, что ему на голову надевают нечто похожее на мотоциклетный шлем и,
кажется, прилепляют  какие-то  провода.  Затем  все  в  глазах  окончательно
померкло, и Егор ощутил себя проваливающимся в  бездонную  черную  пропасть.
Затем где-то в глубине этой  пропасти  возникла  золотистая  точка,  которая
стала стремительно раскручиваться, превращаясь в  спираль.  Гудение  в  ушах
мгновенно прекратилось и сменилось тихим шепотом, который, кажется, даже  не
через уши доходил, а шел прямо из глубин подсознания:
   - Ольга Семенова... Ольга Семенова... Ольга Семенова...  Еще  при  первом
произнесении этого имени и фамилии  где-то  в  середине  крутящейся  спирали
проступил не очень четкий портрет этой самой  дамы-злодейки.  После  каждого
повторения спираль становилась все  тусклее,  а  портрет  все  четче.  Затем
спираль вовсе исчезла, и в этот момент перед глазами Егора или прямо  в  его
мозгу мигнула яркая вспышка. Длилась она какие-то доли секунды,  после  чего
Рысаков увидел себя на  рабочем  месте,  в  подъезде  этого  трижды  клятого
элитного дома. В подъезд входил хозяин  32-й  квартиры  бизнесмен  Панин,  а
рядом с ним - тридцатилетняя блондинка в белом плаще и с цветастым зонтиком.
   - Привет, Егор! -  сверкнул  фарфоровыми  зубами  Панин.  -  эта  девушка
поживет у нас, пока мы за кордоном будем. Прошу любить и жаловать!
   - Оля - застенчиво произнесла блондинка.
   Именно так все было в тот дождливый  майский  день,  когда  Егор  впервые
увидел Ольгу Семенову. Конечно, Рысаков еще не страдал склерозом и не  забыл
то, что происходило полтора месяца назад. Но так  четко,  во  всех  деталях,
все-таки эту сцену не помнил. Во всяком случае, если б его  кто-то  спросил,
имела ли в тот день Семенова при себе зонтик, он затруднился бы ответить.  А
тут - будто видеозапись в голове прокрутили. Даже  форму  пуговиц  на  плаще
вспомнил.
   Весь эпизод вспомнился  точно  до  того  момента,  когда  Панин  и  Ольга
скрылись в лифте. Потом опять  мигнула  вспышка,  и  одна  за  другой  стали
появляться  короткие  эпизодики,  в  которых  Егор  когда-либо  видел  Ольгу
Семенову.
   Оказалось, что за прошедшие полтора месяца она проходила мимо  его  поста
раз двадцать - учитывая, что консьерж работал по системе "сутки-трое".  Само
собой, что каждую из этих встреч Рысаков  и  не  думал,  как  ему  казалось,
держать в памяти. Ольга пробежала в магазин или на базар, сказала "здрассте"
и вышла из подъезда. Вернулась, прошла мимо к лифту - и все. Сказать,  когда
была та или иная мимолетная встреча, Егор нипочем бы не сумел.
   А тут каждая из них всплывала во всех подробностях.
   Потом дело дошло до событий двухнедельной давности, когда  Ольга  впервые
привела в подъезд Антонину, то есть якобы  свою  больную  "маму".  Тут  Егор
вообще почувствовал, будто  находится  на  месте  событий,  даже  вспомнился
запах, не самый приятный,  скажем  так,  который  исходил  от  бабки,  когда
заботливая "дочка" проводила ее мимо поста.
   После этого промелькнуло  еще  несколько  коротких  эпизодов,  в  которых
фигурировала Ольга Семенова, причем в двух-трех случаях вместе с  Антониной,
когда она сопровождала ее во двор, подышать свежим  воздухом.  Последний  из
этих эпизодов приходился на предыдущее дежурство Егора. Тогда  Ольга  отвела
свою мать в скверик и  усадила  на  лавочку,  а  сама  пошла  через  двор  с
хозяйственной сумкой, по-видимому,  направляясь  в  магазин.  Егор,  сидя  в
подъезде, краем глаза видел,  что  к  ней  откуда-то  сбоку  подошел  рослый
парень, и дальше они двинулись вместе.
   Конечно, в тот раз Рысаков не обратил на этого парня  никакого  внимания,
да и в поле его зрения парень попал только на секунду-другую. Однако  сейчас
Егор мог бы поклясться, что уже видел его где-то.
   Это  подтвердилось  буквально  через  несколько  минут,   когда   Рысаков
просмотрел последний эпизод.  То  есть  все,  что  произошло  после  приезда
"Скорой".
   Так вот, один из "санитаров" и был тем парнем, что подходил  к  Ольге  во
дворе за три дня до похищения Марьи Климковой...
   После этого  вновь  сверкнула  вспышка,  перед  глазами  Егора  появилась
крутящаяся золотистая спираль, только теперь она уже  не  раскручивалась,  а
постепенно сворачивалась в точку. Точка стала тускнеть  и  удаляться,  опять
появилось ощущение падения в бездну, а еще  через  некоторое  время  Рысаков
вообще перестал что-либо ощущать.

СНОВА У БАРИНОВА

   На электронных часах в кабинете директора ЦТМО светилось 21.45, а  Сергей
Сергеевич все еще находился на  рабочем  месте.  Позевывая,  в  дверь  вошел
Комаров  и,  не  говоря  ни  слова,  положил  на  стол  конверт   с   пачкой
фотоопечатков.
   - Вот все, что выудили из памяти Рысакова, - утомленно сообщил  начальник
СБ. - Вы, как всегда, правы, Сергей Сергеич, парнишка ни при чем.
   Перевел его на четвертый режим, пусть пока  отдыхает.  У  Теребенько  еще
меньше полезного, за исключением одной или двух бесед, из  которых  следует,
что так называемая "Семенова" интересовалась режимом дня в 33-й квартире.
   - Ну что же, - рассматривая фотоотпечатки, задумчиво произнес Баринов.
   - Есть с чем работать, Владимир Николаевич! Врачиха,  два  санитара,  два
мента подозрительных, номер "Скорой". Задания раздали?
   - Так точно. Ребята уже работают.
   - Ну вот, а теперь я  тебе  кое-что  сообщу.  Как  ты  помнишь,  Максимов
доложил по СППК о своей встрече  с  представителем  похитителей,  точнее,  с
посредником. Предложено обменять Ворона и Чугаева,  которых  вчера  привезли
твои, на дочь и внука Максимова.
   - Не забыл, естественно.
   - Сомневаюсь, дорогой, ты носом клюешь.
   - Нет, это так кажется.
   - Врешь, конечно, но фиг с тобой, золотая рыбка. Так вот, сам  понимаешь,
что ни того, ни другого отдавать нельзя.
   - Ну, помню я, помню, Сергей Сергеевич...
   - Про участие в этом деле Штыка я тебе тоже докладывал.
   - Естественно...
   - В общем, я дал санкцию Максимову применить "мамонтов" против Штыка.
   Если все будет нормально, через несколько часов его сюда доставят.
   - Рискованно. Не повредило бы это Маше и Жене...  По-моему,  этот  хмырь,
Веня, передавал Максимову насчет "нежелательности односторонних действий".
   -  А  разве  у  Штыка  нет  всяких  посторонних  "друзей-соперников"?   -
прищурился Баринов. - Мы ж не будем на всю  область  объявлять  о  том,  что
сцапали этого гаврика.
   - Все равно стремно. Догадаться могут, что одно  с  другим  связано.  Там
ведь тоже не дураки.
   - То, что придумал наш "Хемингуэй", мне кажется вполне  убедительным.  Он
там,  на  месте,  обстановку  неплохо  знает.   Штык   положил   глазки   на
"тайваньский" рынок. А это нынешняя вотчина "атлетов" с  Симеоновской  улицы
во главе с неким Сидо-ром. Если хорошо все обставить, то Максимов  останется
в стороне, а дело будет выглядеть банальной разборкой из-за рынка.
   - Петровичу видней, - пробормотал Комаров.
   - По-моему, ты сейчас заснешь, Николаич, - усмехнулся  директор.  -  Кофе
хочешь? Наш родной, колумбийский, Данила Щеголев прислал...
   - Перальта, что ли? - устало хмыкнул Владимир Николаевич. - Нет, увольте.
У меня моторчик на таких оборотах может гробануться. Тем более что  вы  меня
еще со вчерашнего дня на работе держите.
   - Правда? - с искренней озабоченностью  на  бородатой  физии  пробормотал
Сергей Сергеевич. - Точно, склероз заел! Тогда спать иди. И чтоб  до  девяти
утра я тебя здесь не видел. Даже до десяти, пожалуй!
   - Разрешите нескромный вопрос, това