ще не сошел с ума!

- Не смешите мою задницу, мосье Вредлинский!- презрительно произнес Пашка.
- Это не дом, а халупа, понял? В Штатах не всякий ниггер такую драную
деревяшку купит!

- При чем тут Штаты? Ты ж вроде в Израиль намыливался?

- В Израиль - временно. А оттуда - в Штаты, мне это уже обещали на сто
процентов. Место в Голливуде держат. Если ты не поведешь себя как идиот, то
минимум через полгода будешь иметь "грин кард", а там и гражданство США.

- Дай подумать...

- Думай, я буду дома. Если не позвонишь до восьми утра завтрашнего дня
считай, что поезд ушел! - Пашка повернулся и зашагал к своим "Жигулям".

После этого они не виделись без малого 25 лет. Нет, не рискнул тогда
Вредлинский позвонить Пашке до 8 утра. Все-таки решил, что от добра добра
не ищут...

И очень скоро горько пожалел о том, что не принял предложение Манулова.

Тучи стали сгущаться постепенно. Буквально через неделю после отъезда Пашки
очередной фильм, отснятый по сценарию Вредлинского, положили на полку, то
есть не пустили в широкий прокат. Затем пришла повестка из прокуратуры,
которой гражданина Вредлинского вызывали для дачи показаний по делу, о
котором он понятия не имел. Когда он явился, ему велели подождать в
коридоре, и он три часа проторчал там, не решаясь уйти, пока не вышел
какой-то следователь и, вежливо извинившись, объяснил, что повестку
прислали по ошибке.

Дальше - больше. В журнале "Искусство кино" хорошо знакомый кинокритик
выступил с далеко не хвалебным обзором творчества Вредлинского, намекая,
что тот исписался и близок к творческой импотенции. Затем, будто по
команде, театры стали один за одним исключать из репертуара пьесы
Вредлинского и отказываться ставить новые. Сценарии Вредлинского стали под
разными предлогами отфутболивать киностудии. То, дескать, неактуально, то
главная мысль неясно выражена, то чуждые тенденции просматриваются.

Последний предлог был, строго говоря, весьма угрожающим. Вредлинскому стало
ясно, что еще чуть-чуть - и все, что он накопил со времен той памятной
постановки 1961 года, может пойти прахом. Не в материальном плане, а в
плане его творческого авторитета.

Конечно, Вредлинский уже не был тем робким мальчиком, что прежде. У него
имелись хорошие знакомые и в руководстве творческих союзов, и в
Министерстве культуры, и в Госкино, и даже в ЦК КПСС. Не размениваясь на
мелочи, он сразу созвонился с тем товарищем, который сидел на Старой
площади, и в неформальной обстановке "провентилировал" ситуацию. Мол,
подскажи, откуда ветер дует, кому из тузов я не угодил, кто меня топит и
развернул всю эту катавасию.

Товарищ был, похоже, искренне удивлен, но попросил время для наведения
справок. Что он мог сказать точно и сразу, так это то, что ни от Леонида
Ильича, ни от Михаила Андреевича никаких претензий напрямую не
высказывалось. Дескать, если кто и мудрит, то где-то в менее высоких кругах
аппарата.

Параллельно, пока аппаратчик наводил свои справочки, Эмиль Владиславович
опросил и других доверенных лиц, из иных ведомств. Там тоже клялись и
божились, что никаких указаний "топить" вроде бы не поступало. Правда, один
из "госкиношников" скромно намекнул, что, возможно, есть что-то по линии
КГБ, и посоветовал уточнить, не уезжал ли кто-то из бывших друзей в
Израиль.

Поскольку земля слухами полнилась, Вредлинский был в курсе того, что у
данного чиновного кинематографиста с Комитетом весьма близкие связи.
Соответственно, к этой информации он отнесся вполне серьезно, а заодно
убедился, что Пашка в очередной раз был прав. Конечно, Эмилю Владиславовичу
всегда было известно, что к его "пятой графе" могут быть претензии, но он
ведь никогда и ничего не подписывал, нигде не вякал насчет антисемитизма,
не выступал в зарубежной прессе и всегда считал, что Израиль должен
выполнить резолюции 242 и 338 Совета Безопасности ООН и уйти с
оккупированных арабских территорий. Неужели его, несмотря на полную
лояльность, заподозрили в скрытом сочувствии сионистам?

Несколько дней подряд Вредлинский провел в мучительных раздумьях, как
обезопасить себя от возможного развития событий, ибо хорошо понимал, что
ежели Пашка, который оказал ему в прошлом массу услуг и протекций, вынужден
был умотать за кордон, то значит, даже ему тут жизни не было. Ему,
Манулову, у которого деловые связи были куда обширнее и серьезнее, чем у
Вредлинского! В том числе и с КГБ - теперь в этом Эмиль Владиславович и
вовсе не сомневался, ибо догадывался, что если Пашку беспрепятственно
выпустили, а не посадили, то значит, некто в недрах этого могучего
ведомства посодействовал такому решению вопроса. Но если Пашку не посадили
- Вредлинский вполне допускал, что его было за что сажать (хотя бы за
взятки, например), - это еще не значит, что не посадят Вредлинского, у
которого тоже кое-какие реальные грешки имелись. Но даже если этих реальных
грешков не хватит, что стоит добавить вымышленные? Например, представить
Пашку израильским шпионом, а Вредлинского - его агентом?! Мороз по коже
пробегал, а досада на то, что не принял предложение Манулова, так и жгла
сердце. Чего испугался? Ну, выгнали бы из партии - так партбилет за бугром
не нужен. Пришлось бы распродавать по дешевке имущество, бросать обжитое
место? Вовсе не обязательно! Мог бы, например, фиктивно развестись с женой,
переписать все на нее и уехать налегке. А потом, когда Манулов сам
пристроился бы в Америке и Вредлинского в Голливуде прописал, можно было бы
семью туда пригласить... Может, сейчас рискнуть? Подать заявление?!

На это Вредлинский все-таки не решился. Даже не потому, что боялся
возможных последствий в СССР, а потому, что не был уверен в том, что Пашка
там, за границей, встретит его по-дружески. "Что, - скажет, - припекло?
Молодец, что слинял но, увы, поезд ушел! Теперь сам крутись!"

Окончательно избавил Вредлинского от мук звонок того товарища из ЦК,
который "наводил справки". Тот назначил встречу на рыбалке, в закрытой зоне
Рублевского водохранилища.

- Знаешь что, Миля, - сказал аппаратчик вполне откровенно, когда они сидели
с удочками в резиновой лодке, - чем-то ты, дорогой, не угодил своим
землякам. По-моему, они очень хотят, чтоб ты сгоряча наскандалил и
попросился на выезд. Я проанализировал все те "телеги", которые на тебя
имеются, и убедился - все корешки растут из определенных кругов. Сперва они
тебя тянули вверх, а теперь - топят. Очень серьезная сила...

- Ну, и что делать?

- Могу предложить на выбор. Или ты действительно уезжаешь, что, вообще-то,
будет трудно обеспечить без больших неприятностей. Тогда от меня никакого
содействия не будет, и если тебя чекисты загребут за что-то - значит, так
тому и быть. Второй выход - начисто порвать с Сионом. То есть войти в
Антисионистский комитет советской общественности, написать несколько статей
в центральные газеты...

- Погромного характера?

- Упаси боже! Исключительно в плане разъяснения массам, что не все евреи
сионисты и что антисионизм не есть антисемитизм. Предупреждаю, чтоб сразу в
редакции их не тащил. Сперва принесешь мне, а я постараюсь, чтоб они попали
на стол к Михал Андреичу... Дальше, извини, все будет зависеть от твоих
способностей публициста. Понравится - даст "добро", значит, будет чем
крыть. Нет - значит, переходи на первый вариант. Только в этом случае,
прямо скажу, тебя не только отсюда сразу не выпустят, но и там, на той
стороне, крепко помордуют. Наконец, есть третий, пожалуй, самый простой
выход. Затихни, примолкни на время. Не суйся никуда, не мельтешись.
Гонорары у тебя были солидные, за десять лет не проживешь, даже если совсем
работать не будешь. А тебе за одни писательские корочки кое-какая сумма из
Литфонда причитается.

Вредлинский подумал: а может, и впрямь самое простое - не рыпаться? И не
уезжать, и не открещиваться. Поработать в стол какое-то время, если будет
тянуть к писанине. А там, глядишь, время пройдет, конъюнктура сменится,
новый генсек при дет. Недаром покойный отец учил: "Миля, не высовывайся!"

В общем, Эмиль Владиславович перестал "высовываться" давать критикам пищу
для растерзания, то есть перестал писать пьесы и сценарии. Но зуд
литераторский его, конечно, не оставил, а потому Вредлинский начал сочинять
роман. Дело было для него новое - прежде всего по объему писанины. Кроме
того, он отточил перо в основном на диалогах, а в романе требовалось
показывать внутренний мир героев, размышления, описания природы делать -
это получалось неважно. Наконец, надо было придумать тему, с которой было
бы не стыдно выйти на читателя и через десять лет. И тему такую он
подобрал. Решил написать о последних Романовых Александре III и Николае II.
Начать, допустим, с первомартовского убийства, а закончить Февральской
революцией.

Года три Вредлинский корпел над этим сочинением, но так ничего толкового и
не получилось. Материала набралось много, удалось даже разрешение для
работы в спецхране получить - через того же друга из ЦК, но роман, увы, не
состоялся. К тому же совершенно неожиданно вновь стали звонить киношные и
театральные деятели, интересоваться, нет ли у известного автора чего-либо
свеженького. Не иначе как период "блокады" закончился, и те силы, которые
ее организовали, решили, будто Вредлинский уже достаточно наказан. Несмотря
на то, что говорил на рыбалке аппаратчик, Эмиль Владиславович до сих пор
сомневался в том, какие именно это были силы. Конечно, он вполне мог
допустить, что те, кто помогал Манулову, а значит, и Вредлинскому, были
заинтересованы в том, чтобы вслед за Пашкой удалился за кордон и его старый
друг. Возможно, что какой-нибудь МОССАД или "Шин бет" через свою агентуру
сманивает в Израиль советских интеллигентов, дабы вбить клин между
интеллигенцией и партией. Но ведь могло быть и так, что в КГБ после отъезда
Манулова решили устроить Вредлинскому проверку на устойчивость и лояльность
к Советской власти. И возможно, что дружок из ЦК тоже был в этой проверке
задействован.

Но так или иначе, все атаки на Вредлинского прекратились, его начали вновь
ставить и снимать, издали сборник его пьес отдельной книгой. А еще через
некоторое время он был удостоен весьма почетной литературной премии. В
общем, и остаток застоя, и всю перестройку Вредлинский пережил
благополучно. Привычка следить за конъюнктурой, держать нос по ветру в
общем и целом его не подвела. Он быстро понял, что надо делать, сочинил
очень своевременную пьесу о 1937-м годе, потом рассказал прессе о том, как
его "запрещали" в 70-х годах, и стал выглядеть почти диссидентом. Но
партбилет сдавать не торопился.

Поволновался он лишь трижды. Первый раз в августе 1991-го, второй - в
октябре 1993-го, а третий - в августе 1998-го.

В период ГКЧП Вредлинский беспокоился, главным образом, по политическим
мотивам: сперва потому, что опасался гэкачепистов - слишком усердно ругал
Сталина и административно-командную систему, а после - демократов, потому
что имел на руках партбилет и был убежден, что всех членов КПСС начнут
сажать прямо по спискам районных парторганизаций.

Во время столкновения Президента с Верховным Советом Эмиль Владиславович
был уже однозначно на стороне исполнительной власти. Партбилета у него
давно не имелось, но зато к тому времени Вредлинский сумел выжать из
рыночной кутерьмы значительную пользу для себя. Он прибрал к рукам две
небольшие газетки, рекламный журнальчик, обзавелся собственным
издательством. Имел счета не только в нескольких российских банках, но и в
паре зарубежных. Кроме того, он являлся совладельцем одного ресторана.
Потерять все это ему казалось более неприемлемым, чем потерять жизнь.

Поэтому в наибольшей панике он пребывал, как ни странно, во время
финансового кризиса и дефолта 17 августа. Банки лопнули, ресторан, газеты,
журнальчик и издательство почти в одночасье стали убыточными. Конечно,
долларовые вклады в зарубежные банки никуда не делись и даже выросли в
пересчете на рубли, но все же это были крохи; Пусть золотые, но - крохи. Их
надо было беречь и ни в коем случае не тащить в Россию. А того, что удалось
выручить, продав свой пай от ресторана, издательство вместе с газетами и
рекламным журналом, едва хватило, чтобы погасить долги. Более того,
пришлось продать приватизированную городскую квартиру. Влияние и
возможности Вредлинского резко упали в цене и теперь распространялись лишь
в пределах Садового кольца. Да и то личные связи, не подкрепленные
финансовыми интересами, были весьма непрочными. Почти все бизнесмены с
радостью бы взяли в долг у Вредлинского, но кредитовать его никто не
собирался. Временами Эмилю Владиславовичу приходила в голову мысль: не пора
ли застрелиться? Если он этого не сделал, то лишь потому, что боялся
стрелять в голову из охотничьего "Зауэра", а пистолета у него тогда не
имелось.

Но вот 8 октября 1998 года - в третий раз 8 октября играло переломную роль
в биографии Вредлинского, как тут не стать мистиком?! - перед воротами дачи
Эмиля Владиславовича появился "Мерседес-600" вишневого цвета. А из этого
"мерса" через дверь, почтительно открытую негром-телохранителем, вышел...
нет, не Павел Николаевич Манулов, а мистер Пол Николае Мэнулофф,
преуспевающий голливудский продюсер, полноправный гражданин США.

ЯВЛЕНИЕ БЛАГОДЕТЕЛЯ

Что и говорить, Вредлинский, увидев нежданного гостя, испытал чувство не то
стыда, не то унижения, а может быть, даже страха.

- Ну, здравствуй, Емеля! - Пашка чисто по-американски оскалил два ряда
фарфоровых зубов, выполняя известное правило янки - "кип смайлинг".

- Здравствуй, - робко пробормотал Вредлинский, косясь на
верзилу-телохранителя в черных очках. Майк Тайсон, наверное, смотрелся
менее внушительно. Если такой даже легонько стукнет - тщедушному
Вредлинскому придется памятник себе заказывать. Неизвестно, с чего Эмилю
Владиславовичу пришла в голову эта идея - возможно, просто от нервов,
сильно пострадавших из-за дефолта.

- Вижу я, ты тут ни при большевиках, ни при демократах не разжился, а?
хмыкнул Манулов, брезгливо оглядывая мало чем изменившуюся дачу
Вредлинского. Все та же халупа, все те же 30 соток, все те же "Волги",
наверное?

- Нет, у меня "Хонда"... - смущенно пролепетал Вредлинский.

- Небось эдак восьмидесятого года выпуска? - скривил губы Пашка,
точь-в-точь как тогда, когда в 1961 году сказал, 1 что костюм за 80 рублей,
который носил Вредлинский, - это дерьмо.

- Нет, девяностого, - ответил Эмиль Владиславович. Он уже понимал, что все
эти речи содержат лишь одно: желание укорить Вредлинского за то, что тот в
1974-м не принял предложения Манулова.

- Мы с тобой 24 года не виделись, по-моему? - сказал Пашка, когда они с
Вредлинским прошли в дом, устроились в рабочем кабинете и Аля принесла им
туда графинчик с водкой и закусочку.

- День в день... - кивнул Эмиль Владиславович.

- Почти четверть века! - покачал головой Манулов. - Тогда ты сделал
неверный выбор. Испугался, заменжевался, не захотел рисковать. Ради этого
ты пренебрег нашей дружбой - и что? В лучшем случае - остался при своих. То
есть эту четверть века ты попросту потерял, понимаешь? У тебя сейчас 25
тысяч долларов на счетах, курам на смех, все остальное ты здесь уже
профукал. Хотя у вас тут в первые годы можно было большие дела делать, тем
более что ты начинал не с нуля, у тебя по совковым масштабам неплохие
деньги были. Вот что значит один неверный шаг...

- И ты приехал, чтоб меня мордой в грязь ткнуть?- проворчал Вредлинский.

- Зачем? Мне тебя жалко стало. Решил еще разок помочь по старой дружбе. А
то ведь пропадешь ты здесь, ей-богу, пропадешь!

- Что, в Голливуде вакансии появились? - зло произнес Эмиль Владиславович.

- Голливуд, дорогой мой, это не "Мосфильм". У меня своя компания. Могу
взять на работу. Не сразу, правда, сначала ты мне в здешних делах немного
поможешь. Я тут давно не был, еще не разобрался, кто чего стоит, какие
контакты надо налаживать, а какие нет. А ты хотя бы частично восполнишь мои
пробелы в познании новой России... Согласен, надеюсь?

- И что я буду с этого иметь? - утрируя еврейский акцент, спросил
Вредлинский, инстинктивно понимая, что Пашка явно втягивает его в какую-то
авантюру.

- А все то же. Помогу тебе приобрести человеческий вид, как в 1961 году...
Или ты опять против этого? По рукам?!

Эмиль Владиславович понял, что даже если Манулов - дьявол, присланный из
ада за его, Вредлинского, душой, отказываться не стоит. Конечно, он еще
может какое-то время прожить на старых запасах, но ведь ужас как тошно
медленно катиться на дно... И при этом знать, что мог бы плыть по
поверхности, а то и парить над волнами, если б не сказал "нет" этому
мистеру из Голливуда.

- Эх, была не была! По рукам!

- Молодец! - похвалил Манулов. - Чувствуется, что здравый прагматизм тебя
еще не покинул. Ну а теперь слушай, что мне требуется конкретно...

Ничего особенного он от Вредлинского не потребовал. Поинтересовался тем,
кто из прежних знакомых и полезных людей чем занимается, у кого могут быть
выходы на Старую площадь и Белый дом, у кого есть проблемы, связанные с 17
августа, ну и еще разные мелочи. Эмиль Владиславович даже разочаровался, но
вместе с тем и насторожился: неужели это все?

- Да, я краем уха слышал, будто ты какой-то роман пишешь? - словно бы между
делом поинтересовался Пашка.

"Откуда он узнал?" - изумился Вредлинский. Ведь роман о последних царях так
и остался недописанным. Материалы и наброски лежали себе в столе многие
годы, и о них мало кто знал. Когда весной и летом 1998 года в прессе
поднялась кутерьма по поводу захоронения царского семейства, Вредлинский
тиснул в своих газетках несколько статей, но на фоне публикаций в солидных
изданиях они прошли незамеченными.

Тем не менее отрицать то, что некогда он работал над романом, Вредлинский
не стал.

- Знаешь что, - прищурился Манулов, - а может, ты его допишешь ради
интереса? У меня тоже кое-какой материальчик имеется. Могу подарить
бесплатно.

- Кому это сейчас нужно? - хмыкнул Эмиль Владиславович. - "Следствие
закончено, забудьте!"

- Нужно, Емеля, нужно. Поверь мне, конъюнктура меняется... Вот что, старик.
Дам-ка я тебе свою визитную карточку, - Пашка вытащил из бумажника
маленький прямоугольХник из плотной мелованной бумаги и подал Вредлинскому.

- Это ж твои американские реквизиты, - заметил Вредлинский, рассмотрев
карточку, - а ты ведь вроде здесь собираешься надолго задержаться? Может,
просто телефончик дашь по старинке? Ты где остановился?

- Пока в "Украине", на Кутузовском. Потом найду что-нибудь получше. А
телефон у меня сотовый, так что звони в любое время и в любое место -
попадешь куда надо. Я тебе дам номер.

- Тогда зачем мне эта визитка?

- Она, Емеля, не простая, а золотая, - ухмыльнулся Манулов, - в том смысле,
что если ты придешь в какое-нибудь место и просто скажешь: "Я от
Манулова!", то тебе не поверят и отфутболят. А вот если предъявишь эту
карточку, то встретят хорошо и все твои вопросы решат положительно...
Береги как зеницу ока. Посеешь где-нибудь - второй не получишь.

В том, что Пашкина карточка и впрямь хорошо помогает при визитах в те
солидные кабинеты, куда прежде Вредлинский даже не пытался обращаться,
Эмиль Владиславович убедился очень быстро.

Уже в самые ближайшие дни после посещения Манулова в общественном и
экономическом положении Вредлинского стали происходить ощутимые позитивные
сдвиги. На какие кнопки нажимал Пашка, за какие нити дергал - все это
осталось за кадром. Однако факт есть факт: меньше чем через неделю
Вредлинский получил от одного из давних, но хорошо забывших его в последнее
время знакомых очень заманчивое предложение возглавить некий
благотворительный фонд. Конечно, Эмиль Владиславович тут же
проконсультировался с Пашкой и получил лаконичный ответ: "Соглашайся". Хотя
Манулов и словом не обмолвился, что учредители фонда имели к нему какое-то
отношение, Вредлинский догадался, что без "мистера Пола" тут не обошлось.

Вновь имя Вредлинского стало звучать и кое-что значить.

Точно т