нцов Вредлинский рискнул
выпить рюмочку - в сочетании с уже принятым анальгином это было и впрямь
рискованно для его возраста, но, как видно, помереть в этот раз ему было не
суждено.

Как назло, была пятница, и на дачу прибыли дети, причем не одни, а в
удвоенном составе, то есть Вадим привез Оксану, а Лариса - своего
франко-канадца, Жака. Александра Матвеевна, убедившись, что у супруга не
предынсультное состояние, а более легкое недомогание, решила прогуляться к
подруге, дабы от души посплетничать. Эмилю Владиславовичу пришлось остаться
один на один с поколением, выбравшим "пепси". Конечно, обе пары очень
хотели, чтобы папа поскорее убрался из дома и не мешал им чувствовать себя
раскованно. Просто сказать ему: "Вали отсюда, старый, мы тут побалдеть
хотим и потрахаться от души!" интеллигентным детям не позволяло воспитание,
поэтому они избрали иезуитскую тактику "удушения путем объятий".

Тактика эта состояла в том, что Вадим и Лариса наперебой расхваливали
Вредлинского перед Оксаной и Жаком, настырно просили рассказать о
творческих планах, расспрашивали о былых успехах и так далее. Все, что
можно было, Вредлинский уже несколько раз рассказывал, и пережевывать еще
раз то, что навязло в зубах, ему не хотелось. Он с удовольствием удрал бы
из дому пораньше, но не знал, как отнесется Манулов к преждевременному
прибытию кандидата в масоны. Поэтому пришлось немного помучить и себя, и
молодежь. Когда же он, наконец, отправился к Пашке, Вадим и Лариса даже
вызвались его проводить, дабы убедиться, что папаша действительно удалился
от дома и не вернется слишком рано в какой-нибудь неподходящий момент.
Отослав детей обратно, Вредлинский перебрался на другую сторону шоссе и по
широкой тропинке правился в сторону мануловской резиденции.

Ровно в семь вечера он появился у входа в особняк Манулова, где молчаливые
негры-секьюрити, внимательно поглядев на его физиономию, пропустили Эмиля
Владиславовича на первый этаж, в клубный зал. Там было уже много народу,
некоторых Вредлинский помнил по новоселью, попадались и те, кого он знал
получше, но большую часть тех, кто посасывал коктейли в баре, толпился
вокруг рулетки или сидел за карточными столами, он видел впервые. Его,
напротив, многие узнавали - спасибо телевидению. Впервые, пожалуй, за
многие годы Вредлинский чувствовал себя неуютно от своей известности.
Прежде он, наоборот, страдал от того, что его никто не помнит и не узнает в
лицо.

С трудом дождавшись момента, когда началось стрип-шоу и погасили свет,
Вредлинский спустился в туалет. Там он все сделал по инструкции и после
того, как фальшивая стена бесшумно приподнялась, удачно проскользнул в
некий мрачный узкий коридор. Самое место такому было бы в Тауэре или в
покойной Бастилии. Или даже в Эльсиноре, где принц датский повстречал тень
своего отца.

Как только проход за спиной Вредлинского закрылся, он очутился в абсолютной
темноте. Не успел он и шага сделать, как справа и слева его взяли под локти
чьи-то сильные руки.

- Ступай с нами, новопосвящаемый брат! И да поможет тебе господь стать
достойным среди достойных! - торжественно пробасил некто невидимый
откуда-то справа.

Несмотря на то, что все шло согласно Пашкиному сценарию, Вредлинский в
первый момент немного струхнул. Однако монолог человека-невидимки его
разочаровал. Как-никак Эмиль Владиславович уже почти сорок лет работал для
театра и кое-что понимал в актерском мастерстве. Даже он сам, не говоря уже
о профессиональном режиссере, мог бы избавить эти фразы от монотонности и
невыразительности, верно расставив акценты. Небось Пашка Манулов в
Голливуде только финансирует кинопроизводство, а в творческий процесс не
суется. Явно подрастерял навыки.

Тем временем "братья-невидимки", отпустив на несколько минут локти
драматурга, набросили на него сверху что-то вроде мешка из легкой и гладкой
ткани - не то шелка, не то атласа. Чуть позже, когда "братья" начали
просовывать руки Вредлинского в широченные рукава, он сообразил, что на
него надели просторный и длинный балахон с капюшоном наподобие
куклуксклановского.

Потом "братья" повели Вредлинского дальше. Если б они не поддерживали его
за локти, Эмиль Владиславович давно бы запутался в балахоне и грохнулся.

А вообще он испытывал весьма сложные, смешанные ощущения. С одной стороны,
Вредлинский чувствовал себя участником дурно поставленного фарса, какого-то
грубого юношеского розыгрыша, который в молодости легко прощается
друзьям-приятелям, но в пожилом возрасте воспринимается как жестокое
издевательство. Эмиль Владиславович догадывался, что Пашка тогда, в 1974-м,
каким-то боком пострадал из-за того, что не сумел убедить Вредлинского
эмигрировать. Может, ему пришлось пару лишних лет пожить в Израиле, а
может, уже в Америке задержали предоставление гражданства. И вот теперь, он
не столько благодетельствует, сколько мстит за свои прежние невзгоды и
унижения... Сволочь!

С другой стороны, Вредлинского одолевали страхи и сомнения. Куда он попал?
Реальны ли угрозы, которыми его стращал Пашка, или это так, "воспитательная
работа"? Наконец, действительно ли Манулов и его братство столь всесильны?
Не кончатся ли все эти сборища тем, что сюда наедет СОБР, ОМОН или служба
физической защиты налоговой полиции, напинает всем по задницам, насует по
мордам и отправит по камерам?!

Наконец, время от времени в душе Вредлинского проблескивали и более
приятные мысли. Да, он пройдет через унижение, но в результате приобщится к
истинной элите, тайной, неподвластной закону, обретет влияние и
возможности, которые ему прежде и не снились...

"Братья" более-менее успешно, не уронив, по крайней мере, дотащили
Вредлинского до двери, слабо светящийся контур которой обозначился в конце
коридора. Дверь была двустворчатая, "братья" одновременно распахнули обе
створки и буквально втолкнули оторопевшего Вредлинского в небольшой, слабо
освещенный зал с высоким сводчатым потолком. Через дыры в капюшоне, не
очень точно совпадавшие с глазами, Эмиль Владиславович увидел, что справа и
слева от него находится что-то вроде небольших трибун, то есть по три ряда
кресел с высокими спинками, на которые можно было усадить человек
шестьдесят. А прямо напротив него, на возвышении, напоминавшем сцену, стоял
огромный стол, покрытый светло-голубым сукном. Над столом возвышались
спинки пяти резных кресел, выполненных в готическом стиле из лакированного
черного дерева, с замысловато изогнутыми подлокотниками. Подлокотники
украшали изображения позолоченных орлиных голов, а спинки были увенчаны
двумя позолоченными башенками с остриями, напоминающими по форме шпиль
Петропавловской крепости. Между башенками находились большие медальоны, где
сверкали позолотой барельефные изображения двуглавых орлов с поднятыми
вверх крыльями. Непосредственно прилегающие к телам части спинок были обиты
все тем же голубым сукном. Перед центральным креслом стоял маленький медный
гонг, украшенный с одной стороны чеканным изображением двух переплетенных
равносторонних треугольников, а с другой - всевидящего ока господня, то
есть попросту глаза, вписанного в равнобедренный треугольник, испускающего
во все стороны молниеобразные лучики.

На заднике сцены - Вредлинский чисто инстинктивно оценивал окружающую
обстановку с точки зрения драматурга- буквально сияло, подсвеченное
небольшими софитами, скульптурное изображение огромного двуглавого орла,
распластавшего золотые крылья по небесного цвета шелковой драпировке, с
нашитыми на нее многочисленными пяти-шестиконечными звездами из золотой
парчи. "Несуразица какая-то! - подумалось Вредлинскому. - Имперский орел -
и масонские звезды! Примерно то же, если б кто-то вставил в советский герб
знак "$" вместо серпа и молота". Вокруг орла в овальных позолоченных рамах,
немного напоминавших погребальные венки, увитые черно-желто-белыми лентами,
висели портреты царей и императоров дома Романовых. Большая часть их
располагалась полукругом, по часовой стрелке: Михаил Федорович, Алексей
Михайлович, Федор II Алексеевич, Иоанн V Алексеевич, Петр I, Екатерина I,
Петр II, Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна, держащая на руках годовалого
Иоанна VI Антоновича, Елизавета Петровна, Петр III, Екатерина II, Павел I,
Александр I, Николай I, Александр II. Все эти портреты были одного размера.
Вне этого ряда находились три более крупноформатных портрета последних
представителей царской династии - Александра III и Николая II. Портреты
Александра-Миротворца и Николая Кровавого висели по бокам, рядом с крыльями
орла, и были выполнены в том же парадно-придворном стиле, что и прочие,
отличаясь только размерами. А вот ниже их, примерно между лапами орла,
держащими скипетр и державу, располагался портрет-икона, изображавший все
того же расстрелянного Николая Александровича, но уже вместе с сыном,
наследником-цесаревичем Алексеем Николаевичем, изображенным в матросской
форме. Даже надпись "Штандартъ" читалась на ленте бескозырки. Оба, и царь,
и наследник, были изображены с ореолами и нимбами, как святые
великомученики.

Все кресла - и на "трибунах", и в "президиуме" - были пусты. Дверь, через
которую Вредлинского втолкнули в зал, наглухо закрылась за его спиной. Ни
единого человека в зале не было, и даже более того - непонятно было, откуда
они могут появиться, ибо ни одной двери, кроме той, что находилась позади
него, Эмиль Владиславович разглядеть не сумел. Возможно, конечно, что они
скрывались за черными панелями из мореного дуба, которыми были отделаны
стены позади "трибун".

Вредлинский был достаточно подробно проинструктирован Мануловым и в общих
чертах знал, что должно произойти, так сказать, "по сценарию". Однако он
непроизвольно вздрогнул, когда буквально из ниоткуда послышался громовой
голос какого-то потустороннего тембра:

- На колени, новопосвящаемый!!!

СВЯЩЕННАЯ ЦИТАТА

Конечно, Вредлинский не был дикарем из племени мумбо-юмбо, который впервые
услышал человеческую речь, усиленную мощными динамиками, скрыто
расположенными в разных углах зала, имевшего к тому же прекрасную акустику.
Разумом он все это понял и оценил верно. Но эмоциональное восприятие этого
звукового удара оказалось гораздо сильнее. Голос, даже не голос, а глас,
мощно надавил на подсознание, и Эмиль Владиславович буквально рухнул на
колени, скорее инстинктивно, чем обдуманно выполнив этот грозный приказ.

- Смири гордыню! Иди вперед коленопреклоненно! - повелел глас. Это
означало, что Вредлинский должен был смиренно нагнуть голову, глядеть в пол
и ползти на коленях вперед, пока его не остановят. Если учесть, что пол был
выложен не слишком хорошо отшлифованным мрамором, а также возраст Эмиля
Владиславовича, это было не самое легкое испытание. К тому же, глядя в пол,
Вредлинский не очень хорошо ориентировался в пространстве и сильно
беспокоился, что вскорости стукнется головой о возвышение. Да уж! Придумал
друг Паша, как поиздеваться...

Впрочем, драматург знал, что, по идее, он не должен доползти до самой
"сцены". Согласно обряду где-то на середине зала должен появиться стол с
разложенными на нем открытками, каждая из которых содержала текст записи от
определенного числа, взятой из дневника последнего государя. Вредлинский
вспомнил, что ему по этому поводу объяснял Манулов:

- Посвящение в члены клуба предваряется гаданием на цитатах из дневников
императора Николая II. Цитаты разложены на столе наподобие экзаменационных
билетов. Новопосвящаемый должен взять наугад одну цитату и прочесть ее
перед магистрами высшего совета братства. Им принадлежит право толковать
скрытый, мистический смысл цитаты и определить, будешь ли ты принят в
братство сразу как действительный член, как кандидат в действительные члены
и будешь ли ты принят вообще. От того, какую цитату вложит в твои руки
Провидение, будет зависеть очень многое...

- Даже жизнь, может быть? - спросил Вредлинский с иронией.

- Возможно, и жизнь, - ухмыльнулся Пашка. Тогда Вредлинскому показалось,
будто Манулов шутит и нагоняет страху с единственной целью: заставить
бывшего однокашника посерьезнее отнестись к ритуалу посвящения. Сейчас,
когда он, скрипя всеми суставами и согбенным позвоночником, передвигал
спутанные балахоном колени по шероховатому полу, ему было не до шуток.
Более того, он все больше ощущал страх от того, что ему предстоит. Какой
аллах ведает, по каким принципам магистры перетолкуют текст? Вредлинский
читал дневники Николая и кое-что помнил почти дословно. Дневники эти, с
точки зрения историка, были малоинформативным источником. И записи в нем
содержались в основном бытовые, скучные, ничего, по сути дела, не
содержащие. Что там вообще можно толковать?! Но это с обывательской точки
зрения. А вдруг магистры-мистики, если Вредлинский вытянет запись о том,
как государь от скуки стрелял в Кремле ворон, найдут в этом указание на то,
чтоб уничтожить "новопосвящаемого"?!

- Остановись! - Вредлинский ждал этой команды, но она последовала внезапно.
- Поднимись с колен, но не поднимай глаз!

Эмиль Владиславович, кряхтя, поднялся на ноги и с удивлением обнаружил, что
находится в двух шагах от просторного стола, на котором были разложены не
менее сотни прямоугольных открыток голубого цвета, с овальными цветными
портретами императора. Открытки лежали ровными рядами, наложенными друг на
друга, и с расстояния казалось, будто стол накрыт неким лоскутным ковром.

Вот чудеса! Вредлинский был готов поклясться, что .несколько минут назад,
когда он только-только очутился в зале, этого стола тут не было. Конечно,
его могли незаметно принести, пока Эмиль Владиславович полз на коленях,
глядя в пол и не решаясь приподнять голову. Но откуда? Если из той двери,
через которую вошел сам Вредлинский, то стол неизбежно должны были пронести
мимо него - а он даже шагов не слышал! И впрямь, чертовщина какая-то,
мистика!

Вредлинский выдернул из бумажного ковра, покрывшего обширный стол, голубой
прямоугольничек. Внешне он ничем не отличался от десятков других.

Портрет последнего российского царя, восседавшего на троне с ореолом
святого великомученика вокруг головы и атрибутами императорской власти в
руках, означал, что данный масонский клуб придерживается монархического
направления, а его небесным и астральным покровителем является Николай II,
он же - Российский Гамлет. Так же, как и двуглавый орел - имперский герб на
стене. Так объяснял Манулов на "инструктаже".

Пожалуй, Вредлинский мог бы еще тогда задать Пашке множество вопросов.
Например, о том, что бывают масоны-монархисты, он в первый раз слышал.
Неужели можно всерьђз надеяться на восстановление самодержавия или
конституционно-монархического строя? Неужели огромная, пусть и
"демократическая", российская правящая элита мирно-добровольно поклонится в
ножки правнуку великого князя Кирилла Владимировича? Того самого, который в
дни Февральской революции привел к Думе гвардейский флотский экипаж под
развернутым красным знаменем. Тем более что этот правнук Георгий - потомок
еще и грузинских царей Багратионов, и немецких императоров Гогенцоллернов!

Кроме того, Эмиль Владиславович не очень понимал, с чего это Николая II
считают "Русским Гамлетом"? Под ситуацию принца датского более-менее
подходил Павел I. Его отец был убит любовниками матери, и он мстил
фаворитам Екатерины за убийство отца и совращение матери, хотя
непосредственные организаторы переворота 1762 года уже давно покоились во
гробах. А Николай вроде бы восприял престол после вполне естественной
кончины отца...

Но Вредлинский не стал задавать этих вопросов на "инструктаже", а сейчас,
когда он держал в руках открытку, решавшую его судьбу, - тем более.

Он перевернул открытку дрожащей рукой и увидел отпечатанную золотым
тиснением запись из царского дневника за 1916 год.

- Подними голову, откинь капюшон и читай священную цитату вслух! потребовал
глас.

Эмиль Владиславович с удовольствием остался бы под прикрытием капюшона,
даже в этом, как казалось поначалу, совершенно пустом зале. Хотя он
прекрасно знал, что это ничего не изменит. Его запоминающийся дискант,
столь часто звучавший в последнее время с телеэкрана, конечно же, в любом
случае сорвет с него маску. Его узнают. А что, если среди здешнего братства
найдется кто-то из коллег? В их богемной среде и без того хватает
всевозможных грязных интриг. Разве мало у него врагов в писательской и
актерской среде, которые и во сне повторяют слова уже составленной ими
последней речи над его могилой?!

Когда Вредлинский поднял голову и откинул капюшон, то изумился еще больше.
Там, на возвышении под гербом и портретами, где несколько минут назад
стояли пустые кресла, откуда-то взялись пять фигур, одетых в некое подобие
судейских мантий из черного бархата, в длинных париках а-ля Александр
Данилович Меншиков и одинаковых черных масках, закрывавших все лицо вплоть
до подбородка. На шее у каждого было нечто вроде жабо, которые носили
западноевропейцы в XVI веке, а на руках - голубые шелковые перчатки. Ни
одного миллиметра собственной кожи этих господ Вредлинский не увидел.

Это тоже предусматривалось "сценарием" ритуала. Манулов так и сказал:
"Потом появятся магистры высшего совета братства..." Но он не предупредил,
как именно эти магистры появятся. Во всяком случае, не сказал, что они
появятся как черти - неведомо откуда.

- "Восьмое октября. Суббота..." - прочитал вслух, как это требовалось по
ритуалу, Вредлинский и умолк, ощупывая нервным взглядом лица, точнее маски,
слушателей. Ему казалось, что уже после того, как он прочтет дату и день
недели, в который была сделана запись, магистры как-то отреагируют. Тем
более если он вытащит цитату со своим смертным приговором...

Но реакцию магистров было невозможно оценить. Каждый из них прятался под
маской, скрестив руки на груди, и ни единым движением не выдавал своих
эмоций. Они казались совершенно одинаковыми, будто их отштамповали по
одному эталону. Вредлинский не сумел даже вычислить Манулова, хотя точно
знал, что тот должен восседать среди пятерых магистров.

А вот сам Эмиль Владиславович стоял перед ними с открытым лицом, и магистры
прекрасно видели, что он не просто волнуется, а пребывает в тихой панике.
Между тем Манулов предупреждал, что вердикт магистров будет зависеть и от
того, на-. сколько гладко и безупречно будет прочитана цитата, а также и от
того, как будет при этом смотреться новопосвящаемый. "Увидят, что
волнуешься, предупреждал Пашка, - могут решить вопрос не в твою пользу..."

Боже мой, куда подевался столь хорошо поставленный голос Вредлинского,
который так нравился телевизионщикам! У него пересохло во рту и язык прилип
к нђбу. Испуганно моргая, Вредлинский в ужасе уставился на "президиум",
ожидая чуть ли не грома небесного. Особенный страх вызывал тот, что сидел в
кресле перед гонгом. Сейчас тюкнет молоточком медной тарелочке - и решит
вопрос "не в пользу"...

Но именно оттуда, именно с этого места подоспела поддержка запнувшемуся
Вредлинскому. Оказалось, что там, перед гонгом, сидел Манулов. Поручавшийся
за вступавшего в монархическую касту масонов-мистиков, а поэтому отвечавший
за гладкость процедуры, он вмешался вовремя.

- Провидение великого мученика святого Гамлета Российского,- торжественно
произнес Манулов, и Вредлинский узнал его по голосу, - поистине
безгранично. Оно выбрало претендента на звание хранителя священного
барабана достойного кандидата. Именно под восьмым номером в списках нашего
высшего совета значится эта почетнейшая должность. В ночь с тринадцатого на
четырнадцатое января грядущего года состоится рассмотрение этого вопроса,
и, бог даст, нашему новому брату снова выпадет удача. Почетная удача! Ведь
барабан был одним из любимейших музыкальных инструментов нашего
незабвенного императора. В детские годы, обучаясь в лицее, он настоял,
чтобы его назначили не старостой класса, а барабанщиком. И позже, будучи
государем, любил пройтись на войсковом смотре в той или иной роте его
императорского величества имени впереди шеренг с б