гию, подверженному тяжкой хвори с детских
лет. Подумал, подумал царь-судия да и посадил рядом с третьим сыном
четвертого, Михаила, любимчика, хотя тот сумел и насмешить династию, и
навредить ей, и нагрешить перед всевышним. Внучат же, четверых девочек и
болезненного Алешеньку, нынешнего наследника, осторожненько, любовно
перенес в правую чашу без всякой паузы. Зато их мамашу, жену Ники, с силой
швырнул в левую, в компанию к собственной вдове, Марии Феодоровне.

- У, змея подколодная! - прорычал громогласно. Затяжным монологом
сопроводил полет туда же своего младшего брата, тоже покойного великого
князя Владимира Александровича:

- Ты, Володька, чудовище! Самый крикливый и самый наглый среди своры
нечестивцев. Возомнил себя Владимиром Первым в роду Романовых. Пожелал по
примеру нашего деда перескочить через очередь. Деду это удалось. Он сумел
застращать братца Константина, обойти его, стать Николаем Первым. Но я-то -
не таковский! Теперь вот твои сынки вместе с мамашей-интриганкой к трону
окольными путями пробираются. Так что весь ваш род - на казнь!..

Остальную, амбициозную и жадную великокняжескую свору Александр
Александрович бросал налево молча и без разбору.

Ники-Николай какое-то время наблюдал за этой ужасающей сценой снизу, с
горной дороги, а потом вдруг ощутил себя тоже среди тех, кого тень
Александра III приговорила к казни. И голос отца услышал над собой.

- Тебя англичане нарекли Гамлетом! - издевался над наследником-пигмеем
родитель-великан. - Знают, собаки, чья кошка мясо съела. Знают про мою
насильственную смерть. Только не ведают того, что с твоего согласия она
приключилась. Вот и думают, что ты, как Гамлет, разыщешь убийц, отомстишь
за отца... Ну так вот они, убийцы! Мсти им! Напои их тем же ядом, которым
меня поили!..

А Николай Александрович и впрямь будто мстительный акт затеял. Начал
распихивать руками и ногами своих соседей. Только не мстил, нет, выбирался
из западни. Вот он уже на краю огромной чаши. Вот уже карабкается, срывая
ногти и кровавя ладони, вверх по толстой скользкой цепи.

- Какая в тебе жажда жизни! - восхитился непритворно отец. - Ну, что ж,
коли так, то выбирай: жизнь или трон?

При этих словах Александр III занес свою свободную правицу над головой
отцеубийцы. Ждал его решения, а заодно приготовился к тому, чтобы сбросить
Ники щелчком вниз, как муравья, или же помочь подняться.

- Жизнь, батюшка! Только жизнь! - завопил что есть мочи Николай
Александрович. - Жить хочу!..

- Живи! - разрешил Александр Александрович и протянул к сыну свой огромный
палец, за который тот ухватился, как бывало в детстве, двумя руками. - Но
ты согласен отречься от престола? Согласен пойти по миру, замаливая грехи,
как это сделал отцеубийца Александр Первый?

- Согласен, батюшка!..

Николай Александрович продолжал с остервенением ползти подальше от
греховной чаши теперь уже по отцову персту. Он в эти минуты и черту все,
что угодно, пообещал бы. . - Ну так передавай свои царские полномочия вон
ему...

Николай II снова оказался внизу на дороге перед незнакомым молодым
человеком.

- Кто это?

- Николай Третий. Я очередность соблюдаю, - ответствовал сверху отцов
голос.

- Это твой брат? Он ведь умер давно!

- Нет, не он. Тому по закону, не случись несчастье, быть бы Николаем
Вторым. Да вот братец Володька, твой дядя, с чумовой родней со свету
изжили. Потом отравили меня. Знай, и тебя в покое не оставят. Они тебя в
страхе держали перед моей смертью?

- Нет, папенька! Это все Вильгельм! Он меня запугал! Он мне Алиску
подсовывал и корону взамен твоей смерти, а моей жизни. Теперь вот ты взамен
жизни корону отнимаешь.

- Что ж, и Вильгельму воздается.

- Так кто же он, этот незнакомец? - продолжал допытываться, отодвинув
смерть и несколько успокоившись, Николай II.

- А ты, сын мой, грешил с женщинами до женитьбы?- послышался встречный
вопрос.

- Да, отец мой, - выдавил из себя признание отрекающийся от власти
самодержец, вспоминая свои интимные связи.

- Тогда считай, что перед тобой твоя кровинка. Пусть это была и
морганатическая связь. Пусть! Но ведь и наш великий предок Петр Первый тоже
поднял из солдатской и мещанской грязи до величия престола низкородную
женщину. Ты отыщи свою полюбовницу! Возвеличь ее! Она подарила тебе твоего

первенца. Ему и быть Николаем Третьим. Отрекайся в пользу сына от престола
и присягай сыну на верность!

- Клянусь и присягаю! - прохрипел низложенный монарх и увидел перед собой
фотографию с лицом, похожим на него самого. Разве что вместо шишечки на
самом кончике носа изогнулась небольшая птичья заостренность.

- Властью, данной мне богом, прощаю тебе все твои грехи! - послышался уже
другой голос, не отцовский, громовой, всезаглушающий, а чей-то напевный,
дискантовый.

Сразу после этого Николая Александровича будто подхватило ураганным ветром
и вынесло из сна в явь, в солнечное ливадийское утро...

ВТОРОЙ ВИЗИТ ГЕНЕРАЛА

Вредлинский, разумеется, не помнил дословно весь текст своей рукописи, но
образная память у него была неплохая. Часть того, что было написано в
процитированном отрывке, он взял из дневников Николая II, а содержание
императорских кошмаров, естественно, придумал "от и до". Сделал он это
отнюдь не по авторскому произволу, а в определенной степени по заказу Пашки
Манулова. Можно не сомневаться, что если б взялись делать фильм, то этот
эпизод был бы несомненно включен в сценарий. Жорка его наверняка сумел бы
поставить весьма впечатляюще.

Этот отрывок в прежних изданиях романа отсутствовал. На включении его
настоял "мистер Пол", вкратце объяснив "Миле-Емеле", что ему желательно там
увидеть. Он даже принес с собой хорошую ксерокопию с фотографии своего
покойного отца, сделанную в 1909 году, и Вредлинский не мог не согласиться,
что молодой Николай Иванович Манулов действительно имел сходство с
последним императором. Когда Эмиль Владиславович сочинял "заказной эпизод",
ксерокопия лежала перед ним на столе, и фразы относительно "шишечки" и
"птичьей заостренности" он взял отнюдь не с потолка.

Итак, Манулов утверждает, будто он - незаконный внук Николая II. Может
быть, это привлекло внимание Генерала к писанине Вредлинского и к грядущему
участию Крикухи в работе над фильмом? Но это же, право, смешно!

Каким бы выдающимся ни получился художественный филы" он не может являться
юридическим основанием для предъявления претензий на престол. Тем более что
эпизод с отречением Николая Романова в пользу Николая Манулова - это чистой
воды вымысел Вредлинского. Всем известно отречение Николая II от 5 марта
1917 года, стало быть, до этого момента он продолжал считать себя
императором и никаких реальных документов об отречении в пользу своего
незаконного отпрыска не подписывал.

Впрочем, Вредлинский хорошо знал, что с чисто юридической точки зрения и
подлинное, всем известное, отречение Николая было осуществлено с
нарушениями действующего законодательства. Эти нюансы Эмилю Владиславовичу
растолковал его собственный сын-юрист.

Дело в том, что в России с 1797 года действовал закон о престолонаследии,
введенный еще Павлом I. Согласно этому закону престол переходил от отца к
старшему сыну, при отсутствии у императора сыновей - к его младшему брату.
Если у почившего императора не было братьев, то на царство садился старший
из его дядьев и так далее.

Но у Николая II на момент отречения был жив его родной законный сын
наследник-цесаревич Алексей Николаевич. И отрекаться в пользу кого бы то ни
было, кроме него, самодержец был не вправе. Конечно, Николай имел право
отменить закон 1797 года и издать новый или просто внести поправку в
прежний. Однако это требовало определенной процедуры.

В России как-никак уже имелся парламент - Государственная Дума и
Государственный Совет, учрежденные манифестом 17 октября 1905 года. Чтобы
выработать новый закон о престолонаследии или хотя бы поправку к старому,
надо было созывать старую, IV Госдуму, которую царь распустил в декабре
1916 года, или проводить выборы в новую. А после Думы нужно было еще
заслушать новый закон в Государственном Совете и лишь после этого писать
утверждающую визу: "Быть по сему. Николай".

Ни одна из этих формальностей соблюдена не была, а потому на 5 марта 1917
года продолжал действовать закон 1797 года. Отречение Николая в пользу
великого князя Михаила Александровича, таким образом, явилось филькиной
грамотой. Точно такой же, как и отречение Михаила в пользу Временного
комитета Госдумы. Далее все, что инициировал Временный комитет и созданное
им Временное правительство, с формально-юридической точки зрения, было
нелегитимно. Вплоть до выборов в Учредительное собрание. И сама "Учредилка"
была столь же нелегитимна, сколь и матрос Железняков, который ее
разогнал...

Само собой, что большевики, учредившие Советскую власть, сделали это
нелегитимно. Однако демократы, пришедшие к власти через нелегитимные Советы
в 1990 - 1991 годах, а затем разогнавшие эти самые Советы в 1993-м, вообще
повисают в воздухе! С чисто юридической точки зрения, конечно.

Над этими правовыми казусами Эмиль Владиславович только хихикал. Потому что
прекрасно понимал: в России прав тот, у кого больше прав, а права эти
определяются чаще всего количеством активных штыков или стволов. Ну, и до
некоторой степени количеством денег, на которые эти стволы и штыки
покупаются.

Поэтому, даже если Пашке Манулову удастся доказать путем генетических
исследований, что он потомок Николая II, найти подлинный текст отречения
императора в пользу Николая Ивановича Манулова, написанного, допустим, в
Тобольске или Екатеринбурге, инициировать, провести и выиграть референдум о
восстановлении монархии в России, то шансов заполучить корону у него все
равно будет ноль целых хрен десятых. Поскольку при всех своих миллионах,
которые к тому же взяты в долг у банковских магнатов, Пашке вряд ли удастся
закупить на корню и Вооруженные Силы, и МВД, и ФСБ, и все прочие силовые
ведомства... А есть еще множество гражданских бюрократов, республиканские
президенты, губернаторы, депутаты разных уровней, прокуратура, СМИ всех
мастей! Олигархи, наконец, которые пользуются огромным влиянием и по
дешевке не продаются. Каких средств это потребует? Господи, какой идиот
придумал, будто большевики свою революцию провернули на деньги германского
генштаба?! Или что демократы пришли к власти исключительно за счет средств
ЦРУ... Нет, увы, оба раза иностранные "инвестиции" играли только
вспомогательную роль. Сперва перемен желал Его Величество Народ. Прямо как
у покойного Володи Высоцкого: "Уж если я чего решил, то выпью обязательно!"
Народ выпивал чашу, буянил от души, ломал-крушил, а после чесал в затылке,
наподобие незадачливого толстяка-электромонтера из телерекламы шоколадных
палочек "Твикс", который ради того, чтоб починить свет у милой старушки,
гасил его во всех соседних домах:

"Е-мое, чего ж я сделал-то?!"

Нет, убедить народ российский в том, что восстановление монархии принесет
какую-то пользу, - дело почти невозможное. Тем более что у Манулова в лице
слишком много семитских черт. Гораздо больше, чем у его отца. А это на Руси
большой минус, хоть и воспитывали нас семьдесят лет в духе пролетарского
интернационализма.

К тому же, чтоб взять власть или хотя бы побороться за нее, нужна команда,
а еще лучше - массовая партия, "рука миллионопалая". Иначе для того, чтоб
остановить всю эту монархическую возню, будет достаточно
одного-единственного снайперского выстрела. Был претендент - была проблема,
нет претендента - нет проблемы.

Эмиль Владиславович мог во многом упрекнуть Пашку Манулова, но только не в
отсутствии здравого смысла. Конечно, он до некоторой степени авантюрист, но
вовсе не безумец, ставящий перед собой заведомо невыполнимые задачи. Затея
с фильмом, где отец Манулова объявлялся незаконным сыном Николая II, не
могла рассматриваться как серьезная заявка своих претензий на русский
престол.

В лучшем случае фильм должен был, по разумению Вредлинского, привлечь
внимание американской публики к личности генерального продюсера "Гамлет
энтертейнмент", поднять его рейтинг среди владельцев мелких и средних
кинокомпаний, которых в дебрях Голливуда хоть пруд пруди. Конечно, если
Жора выложится без остатка, то есть мизерный шанс номинироваться на
"Оскара" за лучшую режиссуру, хотя скорее всего дальше этого - в смысле до
получения самой статуэтки - дело не дойдет. Киноакадемия все-таки
американская и вряд ли присудит "Оскара" американскому фильму, который
режиссировал русский. Чтоб этого достичь, Пашке понадобится израсходовать
кругленькие суммы на раскрутку своего произведения в прессе, заказать
хвалебные статьи более-менее авторитетным кинокритикам, вытащить
Вредлинского с Крикухой на солидные, общенациональные каналы телевидения,
да ч еще и немало заплатить пиарщикам, чтобы гости из России произвели на
американскую аудиторию положительное впечатление. А у Пашки с деньгами явно
не фонтан. Если даже ему удастся прилично одолжиться в Нью-Йорке -
Вредлинский все еще полагал, будто Манулов вчера утром улетел в Америку, -
то это не значит, что полученных там сумм будет достаточно. Не говоря уже о
том печальном варианте, когда уолл-стритовские "бароны" просто укажут ему
на дверь или предложат краткосрочный кредит под такой высокий процент, что
Пашка вылетит в трубу, еще не закончив съемки.

Таково примерно было содержание размышлений Эмиля Владиславовича в течение
тех нескольких часов, что он пребывал в полном одиночестве, сидя в
комфортабельном заточении. Уединение его нарушали только дважды. В первый
раз минут через десять после ухода Генерала появилась некая молодая,
коротко стриженная баба гвардейских статей, одетая в синюю униформу с
непонятной нашивкой на нагрудном кармане "СБ ЦТМО". Эта гренадерша - она
была минимум на голову выше Вредлинского - прикатила столик с завтраком,
состоявшим из тарелки геркулесовой каши, чашки кофе с молоком и сахаром,
трех бутербродов с сыром и стаканчика с клубничным йогуртом. Из этого
Вредлинский сделал весьма скромный, но обнадеживающий вывод: его не
собираются морить голодом. Правда, баба, прикатив и сгрузив завтрак для
"узника", не произнесла даже "здрассте!" и все время хранила каменное
выражение лица, будто ее только что привезли из приазовских степей, где
древние скифы в незапамятные времена понаставили немало подобных изваяний.
Эмиль Владиславович не рискнул задавать "каменной бабе" каких-либо
вопросов, даже насчет того, что означает аббревиатура "СБ ЦТМО". Потом эта
же баба появилась около двух часов дня, прикатив для Вредлинского обед -
салат, куриный суп с лапшой, котлеты с макаронами и кетчупом, а также
компот. Сгрузив обед, супердама забрала посуду, оставшуюся от завтрака.
Вредлинский перед тем, проявив инициативу, ополоснул тарелки в раковине и
сдал чистыми, хотя дома посуду мыл крайне редко. Увы, на "каменную бабу"
эта услужливость никакого впечатления не произвела, и она величаво
удалилась, не произнеся ни единого слова.

Отобедав, Вредлинский прилег вздремнуть, позволив себе немного поломать
голову над значением букв "СБ ЦТМО". Первые две буквы можно было
расшифровать либо как "Служба быта", либо как "Служба безопасности".
Приемлемым казалось и то, и другое, поскольку то, что баба развозила
питание, наводило на мысль о "Службе быта", а ее габариты и каменная
физиономия - на мысль о "Службе безопасности". Последующим четырем буквам -
"ЦТМО" - Эмиль Владиславович никакого вразумительного объяснения так и не
придумал, хотя у него и проскальзывали какие-то неубедительные расшифровки
типа "Центр торговли Министерства обороны" или "Центральное телевидение
Московской области".

Утомившись от размышлений Вредлинский задремал и безмятежно проспал пару
часов. Проснулся он за полчаса до того, как вновь щелкнул дверной замок и
на пороге возникла загадочная фигура Генерала.

- Я не помешал вашему отдыху, Эмиль Владиславович?- заботливо спросил
Генерал.

- Нет, нет, - поспешно заявил Вредлинский. - Я вполне нормально отдохнул.

- К пище у вас нет претензий?

- Что вы, что вы! Кормят, как в санатории.

- Рад за вас, - усмехнулся Генерал. - Тем не менее, я думаю, вам не
хотелось бы продлевать свое пребывание в нашем заведении?

- Безусловно, - кивнул Эмиль Владиславович, - в гостях хорошо, а дома
лучше. А что, есть возможность уехать отсюда?

- Есть такая возможность, - подтвердил Генерал, - хотя для того, чтоб она
реализовалась, вам придется соблюсти некоторые условия.

- Любопытно... - пробормотал Вредлинский, наскоро пытаясь предугадать, что
это будут за условия. - Надеюсь, мне не придется совершить ничего
противозаконного?

- Давайте немного повременим с рассмотрением этой проблемы, - предложил
Генерал. - Для начала я бы хотел продолжить разговор о вашем друге Георгии
Петровиче Крикухе. Он когда-нибудь рассказывал вам о своих родителях,
ближайших родственниках, более дальних предках?

- Ну, - наморщил лоб Вредлинский, - иногда кое-что рассказывал. Правда, по
большей части в нетрезвом или вовсе в пьяном виде. Справедливости ради могу
добавить, что и я в те часы тоже был несколько подшофе, а потому мало что
запомнил.

- Понятно. Тем не менее попробуйте вспомнить хотя бы, что у вас удержалось
в памяти.

- Позвольте спросить, зачем вам это надо? - осторожно поинтересовался Эмиль
Владиславович. - То есть зачем надо все это спрашивать у меня? Я думаю, что
будет проще, если вы поговорите с самим Крикухой. Ведь вам, как я полагаю,
ничего не стоит доставить его сюда и побеседовать с ним столь же тепло и
радушно, как со мной. Конечно, Жора воспримет подобное перемещение в
пространстве не столь философски, как я, но если узнает, что речь пойдет
всего-навсего о генеалогии рода Крикух, то охотно расскажет все, что
пожелаете. Особенно если разговор пойдет за рюмкой чая.

- Вы знаете, Эмиль Владиславович, для начала мне бы хотелось послушать вас.
Хотя бы для того, чтобы правильно оценить возможные варианты вашего
поведения.

- Что вы под этим подразумеваете? - слегка струхнул Вредлинский. - Вы
хотите проверить меня на откровенность?

- До определенной степени. В конце концов, нам небезразлично, с кем мы
имеем дело. Упаси бог, если мы в вас ошибемся... Кстати, те люди, которые
вас атаковали вчера вечером, могут пожаловать и к вашему другу Георгию
Петровичу. Чем откровеннее вы с нами будете, тем больше шансов, что мы
сможем ему помочь.

- Вы знаете, господин Генерал, - осторожно произнес драматург,- у меня
создается впечатление, что вы уже сейчас знаете о Крикухе гораздо больше,
чем я. Может, вы зададите мне какой-нибудь наводящий вопрос?

- Согласен. В таком случае скажите, вам известно, где работал отец Георгия
Петровича?

- По-моему, он был врачом, - наморщил лоб Вредлинский.

- Гражданским или военным?

- Об этом Жора никогда не упоминал. К тому же он никогда не видел его
живым. Его репрессировали в 1937-м, когда Жоре было полтора года. Мне
только в последние годы стало понятно, насколько повезло в этом отношении
моей семье. Ни убитых на фронте, ни расстрелянных. А в целом наше поколение
- сплошная безотцовщина...

- А Георгий Петрович не пытался поднять вопрос о реабилитации?

- Вы знаете, он мне как-то сказал, что реабилитация - это, увы, не
реанимация. Тем более если считать, что большевизм был преступным режимом,
то невинность перед ним не прибавляет заслуг.

- Оригинальное суждение... Так, а о своем деде Крикуха что-нибудь упоминал?
Кстати, как звали его отца по отчеству?

- По-моему, Степанович. Да-да, именно так. Крикуха Петр Степанович. Что же
касается упоминаний о деде, то Жора говорил о нем еще меньше. По-моему, он
погиб еще в гражданскую.

- Погиб или умер? - уточнил Генерал.

- Неосведомлен, к сожалению. Может, погиб, а может, умер от испанки, тифа
или голода. Какое это имеет значение?

- Сейчас, соглашусь, никакого. Но в те годы это было существенно. Одно дело
- герой, павший в боях за власть