ответил. Лунный свет падал на прекрасное лицо  Рут,  и  к  горлу
подступил ком.
   - Фрэнк, как ты думаешь, на кого будет похож наш сын? - спросила она,
поворачиваясь ко мне.
   Я легко поцеловал ее в щеку, и она прижалась ко мне.
   - Не знаю, - тихо ответил я. - Я никогда не думал о детях, никогда не
хотел их.
   Она прижалась крепче.
   - Думаешь, он будет похож на тебя? Такой  же  красивый,  своевольный,
загадочный?
   Я крепко обнял жену.
   - Если он будет похож на меня, нам лучше не заводить его.
   Я поцеловал Рут в шею, и она прошептала мне на ухо:
   - Фрэнк, у нас будет прекрасный сын. Мои губы скользнули по ее плечу.
- Ты знаешь, что ты прекрасен?
   Я рассмеялся и поцеловал ее грудь. Ее руки  неожиданно  охватили  мою
голову и прижали к своей  груди.  Рут  нагнулась  и  поцеловала  меня  в
макушку. Я поднял лицо и прижался к ее пылающим губам.
   - А ты знаешь, что ты прекрасна? - прошептал я.
   Она протянула руку и выключила свет.
 
*** 
 
   Я долго лежал и наблюдал  за  спящей  Рут,  в  уголках  глаз  которой
блестели слезинки. Внезапно мне захотелось курить.
   Я пошарил рукой по столику, но сигарет не нашел. Встал и тихо,  чтобы
не разбудить жену, вышел в гостиную.
   В ушах продолжал звенеть ее голос: "Фрэнки, ты счастлив?  Ты  доволен
мной?"
   Я осторожно закрыл дверь и включил настольную лампу.
   Да, я был доволен Рут.
   На столе  лежали  сигареты.  Я  закурил  и  с  удовольствием  глубоко
затянулся. Рядом лежала почта, скопившаяся за время моего отсутствия.  Я
лениво принялся просматривать ее: счета, рекламные объявления, письма. В
самом низу наткнулся на почтовую карточку с правительственным штемпелем.
   "МЕСТНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ, НОМЕР 217.
   ВОИНСКАЯ ПОВЕСТКА.
   УВЕДОМЛЕНИЕ:
   ФАМИЛИЯ, ИМЯ - КЕЙН ФРЭНСИС, НОМЕР 549.
   КЛАСС - 1А...
   25 ИЮНЯ 1941г...
   Сигарета догорела почти до фильтра, и  я  положил  ее  в  пепельницу.
Потянувшись к лампе, понял, что до сих пор держу  в  руках  открытку.  Я
выключил свет и бросил карточку. Черт с ней!  Утром  позвоню  Карсону  и
велю все уладить.
 
ЧТО БЫЛО ПОТОМ 
 
   Мартин Кэбелл внезапно почувствовал слабость. Он опустился на стул  и
посмотрел на Джанет.
   - Что ты хочешь этим сказать? - спросил он дрожащим голосом.
   Джерри тоже не сводил с  жены  изумленного  взгляда.  Он  тоже  хочет
знать, что она имеет  в  виду.  Коуэн  знал  часть  истории,  но  сейчас
последует  окончание.  Морщинки  на  лице  Джерри  разгладились,  и   он
откинулся на спинку кресла.
   - Мы все знали, что Рут ждет ребенка, - начала Джанет, сев так, чтобы
видеть мужчин. - Когда от Фрэнка пришла телеграмма с известием о  смерти
Рут, мы автоматически подумали,  что  ребенок  умер  при  родах,  но  мы
ошиблись.
   Ты, Мартин, уже уехал в Европу, и  мы  сообщили  тебе  о  случившемся
только  в  письме.  Через  месяц  уехал  и  Джерри,  и  жизнь  для  меня
остановилась.
   За несколько недель до возвращения Джерри пришел  армейский  капеллан
из батальона, в котором служил Фрэнки. Кейн умер у него на глазах. Тогда
мы уже знали, что  Фрэнки  мертв.  Похоронка  из  военного  министерства
пришла еще 16 апреля. Но капитан Ричардс привез письмо от Фрэнка.
 
*** 
 
   Капитан Ричардс страшно устал. Он  уже  забыл,  когда  последний  раз
спал. Когда человек проживает за день тысячу лет, это очень много.
   Канонада превратилась в монотонный гул, на который он почти  перестал
обращать внимание. Вчера это был полевой госпиталь, а сегодня - тыловой.
Фронт за сутки отодвинулся  на  тридцать  миль,  но  раненые  продолжали
поступать. Доктора работали день и ночь  без  перерывов,  но  очередь  у
дверей операционной не уменьшалась.
   Ричардс вышел из маленького здания, служившего госпиталем. Вокруг  на
носилках прямо на земле лежали раненые, ожидая своей очереди.  Наступила
ночь, и в небе уже зажглись первые звезды. Капеллан медленно  направился
к своей палатке. Необходимо хоть немного  поспать,  он  чувствовал,  что
скоро упадет от усталости. Он должен был хоть немного  поспать,  хотя  и
знал, что во сне его будут преследовать их  белые,  переполненные  болью
лица, стоны и мольбы. Ричардс медленно  шел  к  своей  палатке,  опустив
голову и еле волоча ноги. От людских страданий у него ныло сердце.
   - Капитан Ричардс.
   Ричардс скорее почувствовал, чем  услышал  голос.  Это  был  даже  не
голос, а едва слышный шепот, наполненный болью. Он остановился.
   - Капитан Ричардс, сюда...
   Капеллан вышел на звук. Еще один раненый,  укрытый  по  шею  одеялом,
из-под  которого  торчало  белое  лицо.  Ричардс  не  узнал  человека  и
опустился на колено.
   - Капитан, вы меня не помните?
   Ричардс покачал головой. Их было так много.
   - Я Кейн. Помните?
   Капитан Ричардс с  изумлением  вспомнил  Кейна,  вспомнил  их  первую
встречу. Ричардс только приехал в батальон. Кейн был сержантом. Капеллан
спросил, почему Кейн не ходит на мессы, но тот лишь рассмеялся.  Что  он
тогда ответил? Сейчас трудно вспомнить, прошло столько  времени.  Точно,
Кейн рассмеялся и сказал: "Мессы мне  уже  не  помогут,  падре".  "Мессы
всегда всем помогают. К Богу  обратиться  никогда  не  поздно".  Сержант
вновь рассмеялся. "Если до этого когда-нибудь дойдет дело, падре, я хочу
обратиться к нему лично, напрямую". Он отошел. Капеллан некоторое  время
наблюдал за Кейном. Странный  человек,  думал  он.  Слишком  старый  для
воинской службы. Чуть позже Ричардс с удивлением узнал, что, несмотря на
почти седые волосы, Кейну чуть больше тридцати.
   - Да, Кейн, сейчас вспомнил. - Ричардс плотнее запахнул шинель и  сел
на холодную землю. Потом устроился на большом камне. Взошла луна,  и  он
заметил, что весь лоб сержанта покрыт белыми метками.
   - Я  умираю.  -  В  голосе  Кейна  не  слышалось  страха,  он  просто
констатировал факт.
   - Бросьте! - Капеллан попытался говорить веселым и  уверенным  тоном,
но даже сам не услышал веселых и уверенных ноток. - Не говорите так!
   - Не обманывайте меня, святой отец! - Кейн попытался рассмеяться,  но
вместо смеха раздался лишь кашель. - С  такими  ранами  не  выживают.  Я
слишком часто видел смерть. - Капитан Ричардс открыл рот, но Кейн не дал
прервать себя. - Мне не больно, падре. Меня так напичкали морфием, что я
даже не знаю, есть ли у меня сейчас тело? - Он посмотрел на капеллана. -
К тому же меня положили не у той двери.
   Ричардс испуганно оглянулся. Кейн оказался прав. На эту сторону клали
безнадежных.
   - Я уже два часа смотрю, как они бегают мимо меня. Время  от  времени
санитар делает очередной укол морфия и ставит мелом метку на лбу.  -  Он
хрипло рассмеялся. - Я на них не обижаюсь. Лучше заниматься теми, у кого
есть еще шанс.
   -  Послушайте,  вы  выживете.  Вот  увидите!  -  наконец  пробормотал
Ричардс.
   - О'кей, святой отец. Раз вы так считаете... Но если я все-таки умру,
я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.
   - Что, Кейн? - Капеллан подумал об отпущении грехов. Все они рано или
поздно приходят к Богу. Но ответ сержанта разочаровал его.
   - Я хочу, чтобы вы отвезли письмо, святой отец. Только отвезли  сами,
а не отправили по почте. Достаньте его, оно в кармане.
   Капитан сунул руку под одеяло и достал письмо.
   -  Это  письмо  женщине,  святой  отец.  -  Увидев   выражение   лица
священника, Кейн поспешно добавил:
   - Не матери, не жене, не любимой, которые все умерли раньше меня. Это
письмо подруге, ее мужу и другу. Я хочу, чтобы они  получили  его  после
окончания войны, когда все соберутся вместе. - Кейн о чем-то задумался.
   Ричардс несколько секунд молча смотрел  на  него.  Из  ушей  сержанта
капали крошечные капли крови, образуя постоянно растущее темное пятно.
   - Не беспокойтесь о письме,  сын  мой.  Я  отвезу  его.  Я  еще  могу
что-нибудь для вас сделать?
   Жили только глаза Кейна. Капитану Ричардсу казалось, что они  смеются
и читают его мысли.
   - Да, святой отец. Дайте мне сигарету.
   Капеллан  сунул  сигарету  в  тонкие  холодные  губы  Кейна,  которые
пошевелились, словно при поцелуе.  Ричардс  полез  в  задний  карман  за
спичками. Когда он повернулся к Кейну, тот был уже мертв.
   Сержант Кейн беззвучно, без малейшего движения перенесся в иной  мир.
Глаза остались открытыми. Казалось, они продолжают  жить  своей  жизнью.
Ричардс заглянул в них. Сейчас они стали мягче, чем при жизни. Их начала
заволакивать пелена, из-за которой светилась благодарность.
 
*** 
 
   - Капитан Ричардс пообещал Фрэнку отвезти письмо и сдержал слово.  Он
передал мне его просьбу, чтобы я вскрыла письмо, когда мы соберемся  все
вместе. - Джанет посмотрела на мужа.
   - Так вот почему ты мне ничего не сказала? - спросил Джерри.
   - Да. Я хотела, чтобы вы вместе услышали. - Джанет подошла к комоду и
достала  письмо.  Затем  вернулась  в  центр  комнаты  и  начала  читать
спокойным и мягким голосом:
   - Письмо написано 5 декабря 1944 года.
   "Дорогая Джанет!
   Я пишу это письмо и надеюсь, что ты никогда не получишь его.  Странно
писать письмо, которое  может  остаться  неотправленным,  но  еще  более
странно представить, что оно  дойдет  до  тебя.  Если  ты  получишь  это
письмо, значит, меня нет в живых! Я взялся за ручку не  из-за  какого-то
предчувствия смерти, а из страха умереть внезапно.
   Кажется, с тех пор, как  мы  высадились  в  Нормандии,  прошла  целая
вечность. За это время я о многом передумал и многое решил. Если  бы  ты
знала, сколько я хочу тебе рассказать, сколько хочу задать вопросов!
   Когда-то  давно  Мартин  сравнил  меня  с  Гитлером.  Тогда  я   лишь
рассмеялся, потому что ничего не понял. Сейчас, после жизни с Рут и пяти
месяцев, проведенных в Европе, я понял  все.  Я  понял,  что  невозможно
жить, не уважая общества и так называемых "обыкновенных"  людей.  Потому
что жить без этого, значит жить, не уважая себя самого.
   Я начал спрашивать себя, что меня сделало  таким?  И  тут  я  впервые
понял, что всему виной одиночество. Человек может  оставаться  одиноким,
даже живя в одной комнате с двенадцатью другими, если не  с  кем  делить
горе и радость. До женитьбы на Рут я всю жизнь провел в одиночестве.
   Как ты знаешь, Рут умерла при родах. Но наверное, ты не  знаешь,  что
ребенок остался жив. У нас родился сын.
   Я никогда не думал о детях, никогда не хотел их, но Рут  сказала:  "Я
хочу сына. Он мне нужен, потому что  он  станет  новым  Фрэнком  Кейном,
которого я смогу держать рядом с собой, даже если ты уедешь. И  я  смогу
дать ему, а значит, тебе, всю любовь, заботу и мечты, которых у тебя  не
было. Дай мне своего ребенка, дорогой,  чтобы  я  опять  наполнила  тебя
жизнью!"
   Когда родился наш сын и Рут поняла, что не сможет ему  больше  ничего
дать, она прошептала: "Не дай ему  испытать  боль  одиночества,  Фрэнки.
Подари ему счастливое  детство,  наполненное  радостью  и  мечтами,  дай
познать прелесть молодости. Пусть он станет настоящим мужчиной. Дай  ему
все, что я хотела дать сама".
   Я пообещал Рут вырастить нашего сына. Но для этого мне  надо  сначала
вернуться с войны. Когда я понял, что с войны можно и  не  вернуться,  я
вспомнил об обещании. Я прошу тебя помочь мне. Впусти нашего сына к себе
в сердце и дом, дай ему свое имя и все то, что я хотел бы дать ему сам.
   Я довольно богатый человек, так что он никогда не будет  нуждаться  в
деньгах. Ему будет не хватать  того,  что  нельзя  купить  ни  за  какие
деньги. И это ему можешь дать только ты.
   Не позволяй ему расти, как рос я, под крышей, обутому  и  одетому,  и
все же беднее самого последнего бедняка, обделенного  любовью.  Человеку
нужны не только еда, одежда и деньга, чтобы быть  человеком.  Ему  нужны
любовь, доброта и привязанность.
   Человеку необходимы друзья, семья, чтобы иметь какой-то якорь,  чтобы
пустить корни в земле, чтобы познать истинные ценности на свете. Все эти
ценности я узнал от Рут.
   Я отвез своего сына в приют Святой Терезы и отдал брату Бернарду.  Он
пишет, что маленький Фрэнсис очень похож на меня. Я  горжусь  не  только
тем, что он похож на меня, но и тем, что в нем  я  вижу  его  мать.  Она
смотрит его глазами, такими же голубыми, улыбается его улыбкой.
   Как видишь, я многое узнал у Рут. Я  научился  любить  и  узнал,  что
любить - значит давать, а не только брать.  Ты  можешь  дать  многое.  Я
помню это с детства.
   Прочитай это письмо Мартину и Джерри,  когда  вы  соберетесь  вместе.
Передай им, что дружба с ними была одним из самых ярких моментов в  моей
жизни. Ничто не могло запятнать нашу дружбу или заставить меня разлюбить
их. Скажи им обоим, что я хочу, чтобы они полюбили моего сына и дала ему
все, что могут.
   Умоляю вас всех! Возьмите Фрэнсиса и  помогите  мне  сдержать  слово,
которое я дал Рут.
   С любовью. Фрэнк".
   Джанет гордо посмотрела на Мартина  и  Джерри.  Несколько  минут  они
молча смотрели друг на друга. Внезапно все трое улыбнулись, и в  комнату
вернулось первоначальное очарование вечера.
   В глазах  Джанет  появились  слезы,  она  машинально  протянула  руки
мужчинам.
   Никто не задавал никаких вопросов, потому что все знали ответ.



   Гарольд РОББИНС 
   СОЧИНИТЕЛЬ 
 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
ПРОЛОГ 
 
   Страх - предвестник боли. Он приходит первым. Ты смотришь  в  зеркало
заднего вида, затем в боковое. Едешь по  шоссе  Сан-Диего  со  скоростью
тридцать миль в час, в своем ряду, направляясь к  Вилширскому  повороту.
Все в порядке. Вдруг ты видишь длинный грузовик, несущийся бок о  бок  с
тобой. Он подрезает тебя из левого ряда, оттирая к обочине...
   - Идиот! - воскликнул я и нажал на тормоза, уступив ему дорогу.
   Именно тогда мне и стало страшно - грузовик  был  все  еще  рядом  со
мной. Я еще сильнее надавил на тормоз. От страха  у  меня  похолодело  в
животе и ком встал в горле. Грузовик надвигался, нависая надо  мной  как
серый доисторический монстр. Чтобы уйти от него, я взял немного правее.
   Казалось, он падает на меня, будто при замедленной съемке Наверное, я
закричал от ужаса.
   - Ты же убьешь меня, ты, сукин сын!
   Грузовик сложился как перочинный нож, и шесть  его  передних  фар  на
мгновение ослепили меня. Потом страх прошел, сменившись агонией боли,  и
я снова закричал, когда миллионы фунтов стали рухнули на  меня,  сбросив
во тьму.
   Я открыл глаза  и  увидел  флюоресцентные  лампы  на  потолке  палаты
реанимации. На меня смотрела медсестра.
   - Как я сюда попал? - спросил я.
   - "Скорая", - коротко ответила она. - Ваш личный врач уже был  здесь.
- Она повернулась к одному из докторов. - Он пришел в себя.
   Рядом  с  моей  кроватью,  окутанной  со  всех  сторон  трубочками  и
проводками, стояли два врача - мужчина и женщина.
   Мужчина  взглянул  на  меня   и   отошел,   женщина   же   продолжала
рассматривать какие-то кривые на аппарате.
   - Что со мной сделал чертов грузовик? - поинтересовался я.
   - У вас перелом бедра, но все могло быть и хуже, - с улыбкой ответила
она. - Это не помешает вам работать, ведь это же не правая рука.
   Она была молодая и очень хорошенькая, достаточно  хорошенькая,  чтобы
участвовать в телевизионных медицинских программах Я взглянул на нее.
   - О'кей. Итак, я могу писать, - сказал я. - А трахаться?
   Она была явно шокирована, но совершенно серьезно ответила:
   - С  этим  у  вас  будут  некоторые  трудности  Видите  ли,  переломы
расположены так, что вы не сможете совершать движения,  характерные  для
этого рода деятельности.
   Я улыбнулся ей.
   - Тогда оральный секс?
   Она посмотрела на меня.
   - Вы больны.
   - Знаю, - ответил я, - но это никак не связано со сломанным бедром.
   Успокаивающим жестом она положила ладонь на мою руку.
   - Все будет в порядке Мы собираемся перевезти вас в обычную палату.
   Мне это показалось странным - я чувствовал, что пробыл  здесь  совсем
недолго.
   - Какой сейчас час?
   - Почти десять утра,  -  ответила  она  -  Вас  привезли  сюда  около
одиннадцати вечера.
   - Я так надолго вырубился? - спросил я.
   - В общем-то да, - сказала  она.  -  У  вас  были  ужасные  боли.  Мы
накачали вас обезболивающими, чтобы вы смогли пройти осмотр  и  рентген,
потом опять доставили сюда и подключили  жизнеобеспечивающие  системы  и
мониторы.
   - Что, так плохо? - справился я.
   - Не совсем, - ответила она. -  Но  у  нас  хорошая  репутация  -  мы
обеспечиваем оптимальные условия. Мы не  хотим,  чтобы  пациент  даже  с
незначительными проблемами мог пожаловаться на нас.
   - Очень обнадеживает, - саркастически заметил я.
   - Вы действительно были вне опасности, - сказала она и покраснела.
   Я взглянул на нее снизу вверх.
   - Почему вы так в этом уверены?
   - Когда мы вкололи вам димедрол, у вас случилась эрекция и  вы  стали
говорить неприличные вещи.
   - До какой степени неприличные?
   Она рассмеялась.
   -  Достаточно  неприличные;  -  Она  оглянулась,  проверяя,  нет   ли
кого-нибудь поблизости. - Как в ваших книгах. Вы просили ласкать, сосать
и трахать вас и многое другое,  чего  бы  мне  не  хотелось  произносить
вслух.
   - А, вот как, - сказал я - И что же вы сделали?
   - Ничего. Просто работала с ортопедистом, устанавливая  вытяжение.  К
тому времени вы заснули и все прошло.
   - Не огорчайтесь Я дам вам еще один шанс, когда буду лежать в палате.
   - Я работаю в реанимации, -  возразила  она.  -  И  не  поднимаюсь  в
палаты.
   - Никогда?
   - Только иногда, - ответила она, посмотрев на меня - Дома у меня есть
несколько ваших книг. Вы не могли бы их для меня подписать?
   - Конечно, но только если вы принесете их в мою палату.
   Она не ответила. Я смотрел, как она уступает дорогу  двум  санитарам,
которые подвезли к моей постели каталку. Она снова повернулась ко мне.
   - Сейчас мы вас переложим.
   Я указал на груз, висящий над моим правым коленом, под лодыжкой.
   - Как вы собираетесь сделать это с этой штукой?
   - Мы знаем, как, - сказала она. - Просто расслабьтесь  и  не  мешайте
нам работать. Мы постараемся, чтобы вам не было слишком больно.
   - Не нужно быть такой честной, - сказал я. - Лучше бы  вы  соврали  и
вкололи мне еще дозу.
   - Не ведите себя, как  ребенок,  -  сказала  она,  помогая  санитарам
перенести меня на каталку.
   Меня пронзила острая боль, от которой перехватило дыхание.
   - Дерьмо!
   - Уже все, - сказала она. - Не так уж это было больно.
   - Обещания, обещания... - бормотал я.
   Склонившись надо  мной,  она  вытерла  мое  лицо  прохладной  влажной
салфеткой и произнесла:
   - Вы в порядке.
   - Вы тоже в порядке, - ответил я,  когда  санитары  покатили  меня  к
двери.
   Я чувствовал себя идиотом, лежа с задранной кверху  ногой,  пока  они
толкали каталку вперед  по  коридору.  Краем  глаза  я  примечал  людей,
отходящих в сторону, чтобы позволить нам проехать; я  был  смущен,  хотя
понимал, что большинство из них не обращает на меня внимания.  Это  была
нормальная больничная жизнь. Я закрыл глаза. Мне не хотелось видеть, как
люди пялятся в мою сторону. С меня - достаточно.
   Странно, но пощелкивание колесиков каталки напомнило мне  стук  колес
подземки много лет назад. Не знаю, может  быть,  я  задремал.  Я  всегда
дремал в вагоне подземки, стоя спиной к дверям, а толпа  давила,  толкая
меня вперед. Я просыпался, когда люди устремлялись наружу на 47-й улице,
и вместе с ними выходил на станцию и наверх, на улицу, ведущую к  офису,
где работал.
   В июле и августе в подземке было  настоящее  столпотворение.  Жара  и
вонь стояли невыносимые. Я всегда ездил в рубашке,  перекинув  пиджак  и
галстук через руку. В то время  мне  было  семнадцать  и  я  работал  на
множительном аппарате в "Дейли ньюс". Тот день,  когда  я  встретил  ее,
выдался особенно жарким.
   Толпа плотно притиснула ее ко мне. Она взглянула на меня.
   - Вы не могли бы опустить руку? Тогда мне стало бы посвободнее.
   Я молча кивнул и  осторожно,  чтобы  не  уронить  пиджак  и  галстук,
опустил руку. Она с