вия духа, хотя мы, вероятно,  приближаемся  к
развязке.
   - Господин де Морсер глядел на эту девушку с изумлением и  ужасом,  -
продолжал Бошан. - Слова, готовые слететь с этих прелестных губ, означа-
ли для него жизнь или смерть; остальные были так удивлены и  заинтересо-
ваны появлением незнакомки, что спасение или гибель господина де  Морсер
уже не столь занимали их мысли.
   Председатель предложил девушке сесть, но она покачала  головой.  Граф
же упал в свое кресло; ноги явно отказывались служить ему.
   "Сударыня, - сказал председатель, - вы писали комиссии,  что  желаете
сообщить сведения о событиях в Янине, и заявляли, что были  свидетельни-
цей этих событий".
   "Это правда", - отвечала незнакомка с чарующей грустью и той мелодич-
ностью голоса, которая отличает речь всех жителей Востока.
   "Однако, - сказал председатель, - разрешите мне вам заметить, что  вы
были тогда слишком молоды".
   "Мне было четыре года; но, так как для меня это были  события  необы-
чайной важности, то я не забыла ни одной подробности, ни одна мелочь  не
изгладилась из моей памяти".
   "Но чем же были важны для вас эти события и кто вы, что эта катастро-
фа произвела на вас такое глубокое впечатление?"
   "Дело шло о жизни или смерти моего отца, - отвечала девушка, - я Гай-
де, дочь Али-Тебелиыа, янинского паши, и Василики, его любимой жены".
   Скромный и в то же время горделивый румянец, заливший  лицо  девушки,
ее огненный взор и величавость ее слов произвели невыразимое впечатление
на собрание.
   Граф де Морсер с таким ужасом смотрел на нее, словно пропасть внезап-
но разверзлась у его ног.
   "Сударыня, - сказал председатель, почтительно ей поклонившись, - раз-
решите мне задать вам один вопрос, отнюдь не означающий с  моей  стороны
сомнения, и это будет последний мой вопрос: можете ли вы подтвердить ва-
ше заявление?"
   "Да, могу, - отвечала Гайде, вынимая из складок своего покрывала бла-
говонный атласный мешочек, - вот свидетельство о моем рождении,  состав-
ленное моим отцом и подписанное его военачальниками; вот свидетельство о
моем крещении, ибо мой отец дал свое согласие на то, чтобы я  воспитыва-
лась в вере моей матери; на этом  свидетельстве  стоит  печать  великого
примаса Македонии и Эпира; вот, наконец (и это, вероятно,  самый  важный
документ), свидетельство о продаже меня и моей матери  армянскому  купцу
Эль-Коббиру французским офицером, который в своей гнусной сделке с  Пор-
той выговорил себе, как долю добычи, жену и дочь  своего  благодетеля  и
продал их за тысячу кошельков, то есть за четыреста тысяч франков".
   Лицо графа покрылось зеленоватой бледностью,  а  глаза  его  налились
кровью, когда раздались эти ужасные обвинения, которые собрание выслуша-
ло в зловещем молчании.
   Гайде, все такая же спокойная, но более грозная в своем  спокойствии,
чем была бы другая в гневе, протянула председателю свидетельство о  про-
даже, составленное на арабском языке.
   Так как считали возможным, что некоторые из предъявленных  документов
могут оказаться составленными на арабском,  новогреческом  или  турецком
языке, то к заседанию был вызван переводчик, состоявший при  Палате;  за
ним послали.
   Один из благородных пэров, которому был знаком арабский язык, изучен-
ный им во время великого египетского похода, следил глазами  за  чтением
пергамента, в то время как переводчик оглашал его вслух:
   "Я, Эль-Коббир, торговец невольниками и поставщик  гарема  его  вели-
чества султана, удостоверяю, что получил от  франкского  вельможи  графа
Монте-Кристо, для вручения падишаху, изумруд, оцененный в две тысячи ко-
шельков, как плату за молодую невольницу-христианку, одиннадцати лет  от
роду, но имени Гайде, признанную дочь покойного Али-Тебелина,  яиинского
паши, и Василики, его любимой жены, каковая была мне продана, тому  семь
лет, вместе со своей матерью, умершей при прибытии ее в Константинополь,
франкским полковником, состоявшим на службе у  визиря  Али-Тебелина,  по
имени Фернан Мондего.
   Вышеупомянутая покупка была мною совершена  за  счет  его  величества
султана и по его уполномочию за тысячу кошельков.
   Составлено в Константинополе, с дозволения его величества, в год 1247
гиджры.
   Подписано: Элъ-Коббир.
   Настоящее свидетельство, для  вящего  удостоверения  его  истинности,
непреложности и подлинности, будет снабжено печатью его величества,  на-
ложение каковой продавец обязуется исходатайствовать".
   Рядом с подписью торговца действительно стояла печать падишаха.
   За этим чтением и за этим  зрелищем  последовало  гробовое  молчание;
все, что было живого в графе, сосредоточилось в его глазах, и эти глаза,
как бы помимо его воли прикованные к Гайде, пылали огнем и кровью.
   "Сударыня, - сказал председатель, - не можем ли мы попросить  разъяс-
нений у графа Монте-Кристо, который, насколько мне  известно,  вместе  с
вами находится в Париже?"
   "Сударь, граф Монте-Кристо, мой второй отец, уже три дня как уехал  в
Нормандию".
   "Но в таком случае, сударыня, - сказал председатель, - кто подал  вам
мысль сделать ваше заявление, за которое Палата приносит  вам  благодар-
ность? Впрочем, принимая во внимание ваше рождение и  перенесенные  вами
несчастья, ваш поступок вполне естествен".
   "Сударь, - отвечала Гайде, - этот поступок  внушили  мне  почтение  к
мертвым и мое горе. Хоть я и христианка, но, да простит мне бог, я всег-
да мечтала отомстить за моего доблестного отца. И с тех пор как я ступи-
ла на французскую землю, с тех пор как я узнала, что предатель  живет  в
Париже, мои глаза и уши были всегда открыты. Я веду уединенную  жизнь  в
доме моего благородного покровителя, но я живу  так  потому,  что  люблю
тень и тишину, которые позволяют мне жить наедине со своими мыслями.  Но
граф Монте-Кристо окружает меня отеческими заботами, и ничто в жизни ми-
ра не чуждо мне; правда, я беру от нее только отголоски. Я читаю все га-
зеты, получаю все журналы, знаю новую музыку; и вот, следя,  хоть  и  со
стороны, за жизнью других людей, я узнала, что произошло сегодня утром в
Палате пэров и что должно было произойти сегодня вечером... Тогда я  на-
писала письмо".
   "И граф Монте-Кристо не знает о вашем поступке?" - спросил  председа-
тель.
   "Ничего не знает, и я даже опасаюсь, что он его не одобрит, когда уз-
нает; а между тем это великий для меня день, - продолжала девушка,  под-
няв к небу взор, полный огня, - день, когда  я,  наконец,  отомстила  за
своего отца!"
   Граф за все это время не произнес ни слова; его коллеги не без  учас-
тия смотрели на этого человека, чья жизнь разбилась от благовонного  ды-
хания женщины; несчастье уже чертило зловещие знаки на его челе.
   "Господин де Морсер, - сказал председатель, - признаете ли вы в  этой
девушке дочь Али-Тебелина, янинского паши?"
   "Нет, - сказал граф; с усилием вставая, - все  это  лишь  козни  моих
врагов".
   Гайде, не отрывавшая глаз от двери, словно она ждала кого-то,  быстро
обернулась и, увидя графа, страшно вскрикнула.
   "Ты не узнаешь меня, - воскликнула она, - но зато я  узнаю  тебя!  Ты
Фернан Мондего, французский офицер, обучавший войска моего  благородного
отца. Это ты предал замки Янины! Это ты, отправленный им в  Константино-
поль, чтобы договориться с султаном о жизни или смерти твоего благодете-
ля, привез подложный фирман о полном помиловании!  Ты,  благодаря  этому
фирману, получил перстень паши, чтобы заставить Селима, хранителя  огня,
повиноваться тебе! Ты зарезал Селима. Ты продал мою мать  и  меня  купцу
Эль-Коббиру! Убийца! Убийца! Убийца! На лбу у тебя до сих пор кровь тво-
его господина! Смотрите все!"
   Эти слова были произнесены с таким страстным убеждением, что все гла-
за обратились на лоб графа, и он сам поднес к нему руку, точно  чувство-
вал, что он влажен от крови Али.
   "Вы, значит, утверждаете, что вы узнали в  графе  де  Морсер  офицера
Фернана Мондего?"
   "Узнаю ли я его! - воскликнула Гайде. - Моя мать сказала мне: "Ты бы-
ла свободна; у тебя был отец, который тебя любил, ты могла бы стать поч-
ти королевой! Вглядись в этого человека, это он сделал тебя рабыней,  он
надел на копье голову твоего отца, он продал нас, он нас выдал! Посмотри
на его правую руку, на ней большой рубец; если ты когда-нибудь  забудешь
его лицо, ты узнаешь его по этой руке, в которую отсчитал червонцы купец
Эль-Коббир!" Узнаю ли я его! Пусть он посмеет теперь сказать, что он ме-
ня не узнает!"
   Каждое слово обрушивалось на графа, как удар ножа, лишая его  остатка
сил; при последних словах Гайде оп невольно спрятал на груди свою  руку,
действительно искалеченную раной, и упал в кресло, сраженный отчаянием.
   От виденного и слышанного мысли  присутствующих  закружились  вихрем,
как опавшие листья, подхваченные могучим дыханием северного ветра.
   "Граф де Морсер, - сказал председатель, - не  поддавайтесь  отчаянию,
отвечайте; перед верховным правосудием Палаты все  равны,  как  и  перед
господним судом; оно не позволит вашим врагам раздавить вас, не дав  вам
возможности сразиться с ними. Может быть, вы желаете нового  расследова-
ния? Желаете, чтобы я послал двух членов Палаты в Янину? Говорите!"
   Граф ничего не ответил.
   Тогда члены комиссии с ужасом переглянулись.  Все  знали  властный  и
непреклонный нрав генерала. Нужен был страшный упадок  сил,  чтобы  этот
человек перестал обороняться; и все думали, что за этим безмолвием,  по-
хожим на сон, последует пробуждение, подобное грозе.
   "Ну, что же, - сказал председатель, - что вы решаете? "
   "Ничего", - глухо ответил граф, поднимаясь с места.
   "Значит, дочь Али-Тебелина действительно сказала  правду?  -  спросил
председатель. - Значит, она и есть тот страшный свидетель, которому  ви-
новный не смеет ответить "нет"? Значит, вы действительно совершили  все,
в чем вас обвиняют?"
   Граф обвел окружающих взглядом, отчаянное выражение которого разжало-
било бы тигров, но не могло смягчить судей; затем он поднял глаза вверх,
но сейчас же опустил их, как бы страшась, что своды разверзнутся и  явят
во всем его блеске другое, небесное судилище, другого, всевышнего судью.
   И вдруг резким движением он разорвал душивший его воротник и вышел из
залы в мрачном безумии; его шаги зловеще отдались под сводами,  и  вслед
за тем грохот кареты, вскачь уносившей его, потряс колонны флорентийско-
го портика.
   "Господа, - сказал председатель, когда воцарилась тишина,  -  виновен
ли граф де Морсер в вероломстве, предательстве и бесчестии?"
   "Да!" - единогласно ответили члены следственной комиссии.
   Гайде оставалась до конца заседания; она выслушала приговор графу,  и
ни одна черта ее лица не выразила ни радости, ни сострадания.
   Потом, опустив покрывало на лицо,  она  величаво  поклонилась  членам
собрания и вышла той поступью, которой Виргилий наделял богинь.
 
 
   X. ВЫЗОВ
 
   - Я воспользовался общим молчанием и темнотой залы, чтобы выйти неза-
меченным, - продолжал Бошан. - У дверей меня ждал тот самый курьер,  ко-
торый отворил мне ложу. Он довел меня по коридорам до  маленькой  двери,
выходящей на улицу Вожирар. Я вышел истерзанный и в то же  время  восхи-
щенный, - простите меня, Альбер, - истерзанный за вас, восхищенный  бла-
городством этой девушки, мстящей за своего отца.  Да,  клянусь,  Альбер,
откуда бы ни шло это разоблачение, я скажу одно: быть может, оно исходит
от врага, но этот враг только орудие провидения.
   Альбер сидел, уронив голову на руки; он поднял лицо, пылающее от сты-
да и мокрое от слез, и схватил Бошана за руку.
   - Друг, - сказал он, - моя жизнь кончена; мне остается не  повторять,
конечно, вслед за вами, что этот удар мне нанесло провидение,  а  искать
человека, который преследует меня своей ненавистью; когда я его найду, я
его убью, или он убьет меня; и я рассчитываю на вашу  дружескую  помощь,
Бошан, если только презрение не изгнало дружбу из вашего сердца.
   - Презрение, друг мой? Чем вы виноват в этом  несчастье?  Нет,  слава
богу, прошли те времена, когда несправедливый предрассудок заставлял сы-
новей отвечать за действия отцов. Припомните  всю  свою  жизнь,  Альбер;
правда, она очень юна, но не было зари более чистой,  чем  ваш  рассвет!
Нет, Альбер, поверьте мне: вы молоды, богаты, уезжайте из  Франции!  Все
быстро забывается в этом огромном Вавилоне, где жизнь кипит и вкусы  из-
менчивы; вы вернетесь года через три, женатый  на  какой-нибудь  русской
княжне, и никто не вспомнит о том, что было вчера, а тем  более  о  том,
что было шестнадцать лет тому назад.
   - Благодарю вас, мой дорогой Бошан, благодарю вас за добрые  чувства,
которые подсказали вам этот совет, но это  невозможно.  Я  высказал  вам
свое желание, а теперь, если нужно, я заменю слово "желание" словом "во-
ля". Вы должны понять, что это слишком близко меня касается, и я не могу
смотреть на вещи, как вы. То, что, по-вашему, имеет своим источником во-
лю неба, по-моему, исходит из источника менее чистого. Мне представляет-
ся, должен сознаться, что провидение здесь ни при чем, и это к  счастью,
потому что вместо невидимого и неосязаемого вестника небесных  наград  и
кар я найду видимое и осязаемое существо, которому я отомщу, клянусь, за
все, что я пережил в течение этого месяца. Теперь, повторяю вам,  Бошан,
я хочу вернуться в мир людей, мир материальный, и, если вы, как вы гово-
рите, все еще мой друг, помогите мне отыскать ту руку,  которая  нанесла
удар.
   - Хорошо! - сказал Бошан. - Если вам так хочется, чтобы  я  спустился
на землю, я это сделаю; если вы хотите начать розыски врага, я буду  ра-
зыскивать его вместе с вами. И я найду его; потому что моя честь требует
почти в такой же мере, как и ваша, чтобы мы его нашли.
   - В таком случае, Бошан, мы должны начать розыски немедленно,  сейчас
же. Каждая минута промедления кажется мне вечностью; доносчик еще не по-
нес наказания; следовательно, он может надеяться, что и не понесет  его;
но, клянусь честью, он жестоко ошибается!
   - Послушайте, Морсер...
   - Я вижу, Бошан, вы что-то знаете; вы возвращаете мне жизнь!
   - Я ничего не знаю точно, Альбер; но все же это луч cвета во тьме;  и
если мы пойдем за этим лучом, он, быть может, выведет нас к цели.
   - Да говорите же! Я сгораю от нетерпения.
   - Я расскажу вам то, чего не хотел говорить, когда вернулся из Янины.
   - Я слушаю.
   - Вот что произошло, Альбер. Я, естественно, обратился за справками к
первому банкиру в городе; как только я заговорил об  этом  деле  и  даже
прежде, чем я успел назвать вашего отца, он сказал:
   "Я догадываюсь, что вас привело ко мне".
   "Каким образом?"
   "Нет еще двух недель, как меня запрашивали по этому самому делу".
   "Кто?"
   "Один парижский банкир, мой корреспондент".
   "Его имя?"
   "Данглар".
   - Данглар! - воскликнул Альбер. - Верно, он уже давно преследует мое-
го несчастного отца своей завистливой злобой; он считает  себя  демокра-
том, но не может простить графу де Морсер его пэрства. И этот неизвестно
почему не состоявшийся брак... да, это так!
   - Расследуйте это, Альбер, только не горячитесь заранее, и  если  это
так...
   - Если это так, - воскликнул Альбер, - он заплатит мне за все, что  я
выстрадал.
   - Не увлекайтесь, ведь он уже пожилой человек.
   - Я буду считаться с его возрастом так, как он считался с честью моей
семьи. Если он враг моего отца, почему он не напал на него  открыто?  Он
побоялся встретиться лицом к лицу с мужчиной!
   - Альбер, я не осуждаю, я только сдерживаю вас; будьте осторожны.
   - Не бойтесь; впрочем, вы будете меня сопровождать,  Бошан:  о  таких
вещах говорят при свидетелях. Сегодня же, если виновен Данглар,  Данглар
умрет, или умру я. Черт возьми, Бошан, я устрою  пышные  похороны  своей
чести!
   - Хорошо, Альбер. Когда принимают такое решение, надо немедленно  ис-
полнить его. Вы хотите ехать к Данглару? Едем.
   Они послали за наемным кабриолетом. Подъезжая  к  дому  банкира,  они
увидели у ворот фаэтон и слугу Андреа Кавальканти.
   - Вот это удачно! - угрюмо произнес Альбер. - Если Данглар  откажется
принять вызов, я убью его зятя.  Князь  Кавальканти  -  как  же  ему  не
драться!
   Банкиру доложили об их приходе, и он, услышав имя Альбера и зная все,
что произошло накануне, велел сказать, что не  принимает.  Но  было  уже
поздно, Альбер шел следом за лакеем; он услышал ответ, распахнул дверь и
вместе с Бошаном вошел в кабинет банкира.
   - Позвольте, сударь! - воскликнул тот. - Разве я уже не хозяин в сво-
ем доме и не властен принимать или не принимать, кого  мне  угодно?  Мне
кажется, вы забываетесь.
   - Нет, сударь, - холодно отвечал  Альбер,  -  бывают  обстоятельства,
когда некоторых посетителей нельзя не принимать, если не хочешь прослыть
трусом, - этот выход вам, разумеется, открыт.
   - Что вам от меня угодно, сударь?
   - Мне угодно, - сказал Альбер, подходя к нему и делая вид, что не за-
мечает Кавальканти, стоявшего у камина, - предложить вам встретиться  со
мной в уединенном месте, где нас никто не побеспокоит в  течение  десяти
минут; большего я у вас не прошу; и из двух людей, которые там встретят-
ся, один останется на месте.
   Данглар побледнел. Кавальканти сделал движение.  Альбер  обернулся  к
нему.
   - Пожалуйста, - сказал он, - если желаете, граф, приходите  тоже,  вы
имеете на это полное право, вы почти уже член семьи, а я назначаю  такие
свидания всякому, кто пожелает явиться.
   Кавальканти изумленно взглянул на Данглара, и тот, сделав  над  собой
усилие, поднялся с места и стал между ними. Выпад Альбера против  Андреа
возбудил в нем надежду, что этот визит вызван не той  причиной,  которую
он предположил вначале.
   - Послушайте, сударь, - сказал он Альберу, - если вы  ищете  ссоры  с
графом за то, что я предпочел его вам, то я предупреждаю вас, что  пере-
дам это дело королевскому прокурору.
   - Вы ошибаетесь, сударь, - сказал Альбер с мрачной улыбкой, - мне  не
до свадеб, и я обратился к господину Кавальканти только потому, что  мне
показалось, будто у него мелькнуло желание вмешаться в наш разговор.  А,
впрочем, вы совершенно правы, я готов сегодня поссориться со всяким; но,
будьте спокойны, господин Данглар, первенство остается за вами.
   - Сударь, - отвечал Данглар, бледный от гнева и страха, -  предупреж-
даю вас, что, когда я встречаю на своем пути бешеного пса, я убиваю его,
и не только не считаю себя виновным, но, напротив того, нахожу, что ока-
зываю обществу услугу. Так что, если вы взбесились и собираетесь укусить
меня, то предупреждаю вас: я без всякой жалости вас убью. Чем я виноват,
что ваш отец обесчещен?
   - Да, негодяй! - воскликнул Альбер. - Это твоя вина!
   Данглар отступил на шаг.
   - Моя вина! Моя? - сказал он. - Да вы с ума сошли! Да  разве  я  знаю
греческую историю? Разве я разъезжал по всем этим странам? Разве  это  я
посоветовал вашему отцу продать янинские замки, выдать...
   - Молчать! - сказал Альбер сквозь зубы. - Нет, не  вы  лично  вызвали
этот скандал, но именно вы коварно подстроили это несчастье.
   - Я?
   - Да, вы! Откуда пошла огласка?
   - Но, мне кажется, в газете это было сказано:  из  Янины,  откуда  же
еще!
   - А кто писал в Янину?
   - В Янину?
   - Да. Кто писал и запрашивал сведения о моем отце?
   - Мне кажется, что никому не запрещено писать в Янину.
   - Во всяком случае писало только одно лицо.
   - Только одно?
   - Да, и этим лицом были вы.
   - Разумеется, я писал: мне кажется, что если выдаешь замуж свою  дочь
за молодого человека, то позволительно собирать сведения о  семье  этого
молодого человека; это не только право, это обязанность.
   - Вы писали, сударь, - сказал Альбер, - отлично зная, какой  получите
ответ.
   - Клянусь вам, - воскликнул Данглар с чувством искренней  убежденнос-
ти, исходившим, быть может, не столько даже от наполнявшего его  страха,
сколько от жалости, которую он в глубине души чувствовал  к  несчастному
юноше, - мне никогда и в голову