священник,  а  доктор;
быть может, мснв раны не смертельны, я не умру, меня можно снасти!
   - Ты ранен смертельно, и не дай я тебе этой жидкости, ты был  бы  уже
мертв. Слушай же!
   - Страшный вы священник! - прошептал Кадрусс.  -  Вместо  того  чтобы
утешать умирающие вы лишаете их последней надежды!
   - Слушай, - продолжал аббат, - когда ты предал своего друга, бог, еще
не карая, предостерег тебя; ты впал в нищету, ты познал голод.  Половину
той жизни, которую ты мог посвятить приобретению земных благ, ты  преда-
вался зависти. Уже тогда ты думал  о  преступлении,  оправдывал  себя  в
собственных глазах нуждою. Господь явил тебе чудо, из моих  рук  даровал
тебе в твоей нищете богатство, несметное для такого бедняка, как ты.  Но
это богатство, нежданное, негаданное, неслыханное, кажется тебе уже  не-
достаточным, как только оно у тебя в руках; тебе  хочется  удвоить  его.
Каким же способом? Убийством. Ты удвоил его, и господь отнял его у  тебя
и поставил тебя перед судом людей.
   - Это не я, - сказал Кадрусс, - не я хотел убить еврея, это Карконта.
   - Да, - сказал Монте-Кристо. - И господь в бесконечном своем милосер-
дии не покарал тебя смертью, которой ты по справедливости заслуживал, но
позволил, чтобы твои снова тронули судей, и они оставили тебе жизнь.
   - Как же! И отправили меня на вечную каторгу! Хороша милость!
   - Эту милость, несчастный, ты, однако, считал милостью, когда она бы-
ла тебе оказана. Твое подлое сердце, трепещущее в ожидании смерти, заби-
лось от радости, услышав о твоем вечном позоре, потому что ты, как и все
каторжники, сказал себе: с каторги можно уйти, а из могилы нельзя. И  ты
оказался прав; ворота тюрьмы неожиданно раскрылись  для  тебя.  В  Тулон
приезжает англичанин, который дал обет избавить двух людей от бесчестия;
его выбор падает на тебя и на твоего товарища; на тебя сваливается с не-
ба новое счастье, у тебя есть и деньги и покой, ты можешь  снова  зажить
человеческой жизнью, - ты, который был обречен на жизнь каторжника; тог-
да, несчастный, ты искушаешь господа в третий раз. Мне этого мало, гово-
ришь ты, когда на самом деле у тебя было больше, чем когда-либо  раньше,
и ты совершаешь третье преступление, ничем не вызванное, ничем не оправ-
данное. Терпение господне истощилось. Господь покарал тебя.
   Кадрусс слабел на глазах.
   - Пить, - сказал он, - дайте пить... я весь горю!
   Монте-Кристо подал ему стакан воды.
   - Подлец Бенедетто, - сказал Кадрусс, отдавая стакан, - он-то  вывер-
нется.
   - Никто не вывернется, говорю я тебе... Бенедетто будет наказан!
   - Тогда и вы тоже будете наказаны, - сказал Кадрусс, - потому что  вы
не исполнили свой долг священника... Вы должны были  помешать  Бенедетто
убить меня.
   - Я! - сказал граф с улыбкой, от которой кровь застыла в жилах умира-
ющего. - Я должен был помешать Бенедетто убить тебя, после того  как  ты
сломал свой нож о кольчугу на моей груди!.. Да, если бы  я  увидел  твое
смирение и раскаяние, я, быть может, и помешал бы Бенедетто убить  тебя,
но ты был дерзок и коварен, и я дал свершиться воле божьей.
   - Я не верю в бога! - закричал Кадрусс. - И ты тоже не веришь  в  не-
го... ты лжешь... лжешь!..
   - Молчи, - сказал аббат, - ты теряешь последние капли крови, отце ос-
тавшиеся в твоем теле... Ты не веришь в бога, а умираешь, пораженный его
рукой! Ты не веришь в бога, а бог ждет только одной молитвы, одного сло-
ва, одной слезы, чтобы простить... Бог, который мог так направить кинжал
убийцы, чтобы ты умер на месте, бог дал тебе эти  минуты,  чтобы  раска-
яться... Загляни в свою душу и покайся!
   - Нет, - сказал Кадрусс, - нет, я ни в чем не раскаиваюсь. Бога  пет,
провидения нет, есть только случай.
   - Есть провидение, есть бог, - сказал Монте-Кристо. - Смотри: вот  ты
умираешь, в отчаянии отрицая бога, а я стою перед тобой, богатый, счаст-
ливый, в расцвете сил, и возношу молитвы к тому богу, в которого ты  пы-
таешься не верить и все же веришь в глубине души.
   - Но кто же вы? - сказал Кадрусс, устремив померкнувшие глаза на гра-
фа.
   - Смогри внимательно, - сказал Монте-Кристо, беря свечу и поднося  ее
к своему лицу.
   - Вы аббат... аббат Бузони...
   Монте-Кристо сорвал парик и встряхнул длинными черными волосами,  так
красиво обрамлявшими его бледное лицо.
   - Боже, - с ужасом сказал Кадрусс, - если бы не черные волосы,  я  бы
сказал, что вы тот англичанин, лорд Уилмор.
   - Я не аббат Бузони и не лорд Уилмор, - отвечал Монте-Кристо. - Вгля-
дись внимательнее, вглядись в прошлое, в самые давние твои воспоминания.
   В этих словах графа была  такая  магнетическая  сила,  что  слабеющие
чувства несчастного ожили в последний раз.
   - В самом деле, - сказал он, - я словно уже где-то видел вас,  я  вас
знал когда-то.
   - Да, Кадрусс, ты меня видел, ты меня знал.
   - Но кто же вы наконец? И почему, если вы меня знали,  вы  даете  мне
умереть?
   - Потому что ничто не может тебя спасти,  Кадрусс,  раны  твои  смер-
тельны. Если бы тебя можно было спасти, я увидел  бы  в  этом  последний
знак милосердия господня, и я бы попытался, клянусь тебе  могилой  моего
отца, вернуть тебя к жизни и раскаянию.
   - Могилой твоего отца! - сказал Кадрусс, в котором вспыхнула  послед-
няя искра жизни, и приподнялся, чтобы взглянуть поближе на человека, ко-
торый произнес эту священнейшую из клятв. - Да кто же ты?
   Граф не переставал следить за ходом агонии. Он повял, что эта вспышка
- последняя; он наклонился над умирающим и остановил на нем спокойный  и
печальный взор.
   - Я... - сказал он ему на это, - я...
   И с его еле раскрытых губ слетело имя, произнесенное так тихо, словно
он сам боялся услышать его.
   Кадрусс приподнялся на колени, вытянул руки, отшатнулся, потом сложил
ладони и последним усилием воздел их к небу:
   - О боже мой, боже мой, - сказал он, - прости, что я отрицал тебя; ты
существуешь, ты поистине отец небесный и судья земной! Господи боже мой,
я долю не верил в тебя! Господи, прими душу мою!
   И Кадрусс, закрыв глаза, упал навзничь с последним криком и последним
вздохом.
   Кровь сразу перестала течь из ран.
   Он был мертв.
   - Один! - загадочно произнес граф, устремив глаза на труп,  обезобра-
женный ужасной смертью.
   Десять минут спустя прибыл доктор и королевский прокурор, приведенные
- один привратником, другой Али, и были встречены аббатом Бузони, молив-
шимся у изголовья мертвеца.
 
 
   VII. БОШАН
 
   В Париже целых две недели только и говорили что об этой  дерзкой  по-
пытке обокрасть графа. Умирающий подписал заявление, в котором  указывал
на некоего Бенедетто, как на своего убийцу. Полиции было предписано пус-
тить по следам убийцы всех своих агентов.
   Нож Кадрусса, потайной фонарь, связка отмычек и вся его одежда,  иск-
лючая жилет, которого нигде не нашли, были приобщены к  делу;  труп  был
отправлен в морг.
   Граф всем отвечал, что все это произошло, пока он был у себя в  Отей-
ле, и что, таким образом, он знает об этом только со слов аббата Бузони,
который, по странной случайноети, попросил у  него  позволения  провести
эту ночь у него в доме, чтобы сделать  выписки  из  некоторых  редчайших
книг, имеющихся в его библиотеке.
   Один только Бертуччо бледнел каждый раз, когда  при  нем  произносили
имя Бенедетто; по никто не интересовался цветом лица Бертуччо.
   Вильфор, призванный надето преступления, пожелал сам заняться делом и
вел следствие с тем страстным рвением, с каким он относился ко всем уго-
ловным делам, которые вел лично.
   Но прошло уже три недели, а самые тщательные розыски не привели ни  к
чему; в обществе уже начали забывать об этом покушении и об убийстве во-
ра его сообщником и занялись предстоящей свадьбой мадемуазель Данглар  и
графа Андреа Кавальканти.
   Этот брак был почти уже официально объявлен, и Андреа  бывал  в  доме
банкира на правах жениха.
   Написали Кавальканти-отцу; тот весьма одобрил этот брак, очень жалел,
что служба мешает ему покинуть Парму, где он сейчас находится, и изъявил
согласие выделить капитал, приносящий полтораста тысяч  ливров  годового
дохода.
   Было условлено, что три миллиона будут помещены у  Данглара,  который
пустит их в оборот; правда, нашлись люди, выразившие  молодому  человеку
свои сомнения в устойчивом положении дел его будущего тестя, который  за
последнее время терпел на бирже неудачу за неудачей; но  Андреа,  преис-
полненный высокого доверия и бескорыстия, отверг все эти пустые слухи  и
был даже настолько деликатен, что ни слова не сказал о них барону.
   Недаром барон был в восторге от графа Андреа Кавальканти.
   Что касается мадемуазель Эжени Данглар, - в своей инстинктивной нена-
висти к замужеству, она была рада появлению Андреа,  как  способу  изба-
виться от Морсера; но когда Андреа сделался слишком близок,  она  начала
относиться к нему с явным отвращением.
   Быть может, барон это и заметил: но так как он мог приписать это отв-
ращение только капризу, то сделал вид, что не замечает его.
   Между те и выговоренная Бошаном отсрочка приходила к  концу.  Кстати,
Морсер имел возможность оценить по достоинству совет Монте-Кристо, кото-
рый убеждал его дать делу заглохнуть; никто не обратил внимания  на  га-
зетную заметку, касавшуюся генерала, и никому не пришло в голову  узнать
в офицере, сдавшем Янинский замок, благородного графа, заседающего в Па-
лате пэров.
   Тем не менее Альбер считал себя оскорбленным, ибо не подлежало сомне-
нию, что оскорбительные для него строки были помещены в газете преднаме-
ренно. Кроме того, поведение Бошана в конце их беседы оставило в его Ду-
ше горький осадок. Поэтому он лелеял мысль о  дуэли,  настоящую  причину
которой, если только Бошан на это согласился бы, он надеялся скрыть даже
от своих секундантов.
   Бошана никто не видел с тех пор, как Альбер был у пего; всем,  кто  о
нем осведомлялся, отвечали, что он на несколько дней уехал.
   Где же он был? Никто этого не знал.
   Однажды утром Альбера разбудил камердинер и доложил ему о приходе Бо-
шана. Альбер протер глаза, велел попросить Бошана подождать внизу, в ку-
рительной, быстро оделся и спустился вниз.
   Он застал Бошана шагающим из угла в угол. Увидав его,  Бошан  остано-
вился.
   - То, что вы сами явились ко мне, не дожидаясь сегодняшнего моего по-
сещения, кажется мне добрым знаком, - сказал Альбер. - Ну, говорите ско-
рей, могу ли я протянуть вам руку и сказать: Бошан, признайтесь, что  вы
были неправы, и останьтесь моим другом. Или же я должен просто  спросить
вас: какое оружие вы выбираете?
   - Альбер, - сказал Бошан с печалью в  голосе,  изумившей  Морсера,  -
прежде всего сядем и поговорим.
   - Но мне казалось бы, сударь, что прежде чем сесть,  вы  должны  дать
мне ответ?
   - Альбер, - сказал журналист, - бывают  обстоятельства,  когда  всего
труднее - дать ответ.
   - Я вам это облегчу, сударь, повторив свой вопрос: берете вы  обратно
свою заметку, да или нет?
   - Морсер, так просто не отвечают: да или  нет,  когда  дело  касается
чести, общественного положения, самой жизни такого  человека  как  гене-
рал-лейтенант граф до Морсер, пэр Франции.
   - А что же в таком случае делают?
   - Делают то, что сделал я, Альбер. Говорят себе: деньги, время и уси-
лия не играют роли, когда дело идет о репутации и интересах целой семьи.
Говорят себе: мало одной вероятности,  нужна  уверенность,  когда  идешь
биться на смерть с другом. Говорят себе:  если  мне  придется  скрестить
шпагу или обменяться выстрелом с человеком, которому я  в  течение  трех
лет дружески жал руку, то я по крайней мере должен знать, почему  я  это
делаю, чтобы иметь возможность явиться к барьеру с чистым сердцем и спо-
койной совестью, которые необходимы человеку,  когда  он  защищает  свою
жизнь.
   - Хорошо, хорошо, - нетерпеливо сказал Альбер, - но что все это  зна-
чит?
   - Это значит, что я только что вернулся из Янины.
   - Из Янины? Вы?
   - Да, я.
   - Не может быть!
   - Дорогой Альбер, вот мой паспорт; взгляните на визы: Женева,  Милан,
Венеция, Триест, Дельвино, Янина. Вы, надеюсь,  поверите  полиции  одной
республики, одного королевства и одной империи?
   Альбер бросил взгляд на паспорт и с изумлением посмотрел на Бошана.
   - Вы были в Янине? - переспросил он.
   - Альбер, если бы вы были мне чужой, незнакомец,  какой-нибудь  лорд,
как тот англичанин, который явился несколько месяцев тому  назад  требо-
вать у меня удовлетворения и которого я убил, чтобы избавиться от  него,
вы отлично понимаете, я не взял бы на себя такой труд; но мне  казалось,
что из уважения к вам я обязан это сделать.  Мне  потребовалась  неделя,
чтобы доехать туда, неделя на возвращение; четыре дня карантина  и  двое
суток на месте, - это и составило ровно три недели. Сегодня ночью я вер-
нулся, и вот я у вас.
   - Боже мой, сколько предисловий, Бошан! Почему вы медлите и не  гово-
рите того, чего я жду от вас!
   - По правде говоря, Альбер...
   - Можно подумать, что вы не решаетесь.
   - Да, я боюсь.
   - Вы боитесь признаться, что ваш корреспондент обманул  вас?  Бросьте
самолюбие, Бошан, и признавайтесь; ведь в вашей храбрости никто не усом-
нится.
   - Совсем не так, - прошептал журналист, - как раз наоборот...
   Альбер смертельно побледнел; он хотел что-то сказать, но слова замер-
ли у него на губах.
   - Друг мой, - сказал Бошан самым ласковым голосом, - поверьте, я  был
бы счастлив принести вам мои извинения и принес бы их от всей души;  но,
увы...
   - Но что?
   - Заметка соответствовала истине, друг мой.
   - Как! этот французский офицер...
   - Да.
   - Этот Фернан?
   - Да.
   - Изменник, который выдал замки паши, на службе у которою состоял...
   - Простите меня за то, что я должен вам сказать, мой друг; этот чело-
век - ваш отец!
   Альбер сделал яростное движение, чтобы броситься на  Бошана,  но  тот
удержал его, не столько рукой, сколько ласковым взглядом.
   - Вот, друг мой, - сказал он, вынимая из кармана бумагу, - вот  дока-
зательство.
   Альбер развернул бумагу; это было заявление четырех именитых  граждан
Янины, удостоверяющее, что полковник Фернан Мондего,  полковник-инструк-
тор на службе у визиря Али-Тебелина, выдал янинский замок за две  тысячи
кошельков.
   Подписи были заверены консулом.
   Альбер пошатнулся и, сраженный, упал в кресло.
   Теперь уже не могло быть сомнений, фамилия значилась полностью.
   После минуты немого отчаяния он не выдержал, все его тело напряглось,
из глаз брызнули слезы.
   Бошан, с глубокой скорбью глядевший на убитого горем друга, подошел к
нему.
   - Альбер, - сказал он, - теперь вы меня понимаете? Я хотел лично  все
видеть, во всем убедиться, надеясь, что все разъяснится в  смысле,  бла-
гоприятном для вашего отца, и что я смогу защитить его доброе  имя.  Но,
наоборот, из собранных мною сведений явствует, что этот  офицер-инструк-
тор Фернан Мондего, возведенный Али-пашой в звание  генерал-губернатора,
не кто иной, как граф Фернан до Морсер; тогда я  вернулся  сюда,  помня,
что вы почтили меня своей дружбой, и бросился к вам.
   Альбер все еще полулежал в кресле, закрыв руками лицо,  словно  желая
скрыться от дневного света.
   - Я бросился к вам, - продолжал Бошан, - чтобы сказать  вам:  Альбер,
проступки наших отцов в наше беспокойное время но бросают тени на детей.
Альбер, немногие прошли через все революции, среди которых мы  родились,
без того, чтобы их военный мундир или судейская мантия не оказались  за-
пятнаны грязью или кровью. Никто на свете теперь, когда у меня все дока-
зательства, когда ваша тайна в моих руках, не может заставить меня  при-
нять вызов, который ваша собственная совесть, я в этом уверен, сочла  бы
преступлением; по то, чего вы больше не в праве от меня требовать, я вам
добровольно предлагаю. Хотите, чтобы эти доказательства, эти  разоблаче-
ния, свидетельства, которыми располагаю я один, исчезли навсегда?  Хоти-
те, чтобы эта страшная тайна осталась между вами и мной? Доверенная моей
чести, она никогда  не  будет  разглашена.  Скажите,  вы  этого  хотите,
Альбер? Вы этого хотите, мой друг?
   Альбер бросился Бошану на шею.
   - Мой благородный друг! - воскликнул он.
   - Возьмите, - сказал Бошан, подавая Альберу бумаги.
   Альбер судорожно схватил их, сжал их, смял, хотел было разорвать; но,
подумав, что, быть может, когда-нибудь ветер поднимет уцелевший клочок и
коснется им его лба, он подошел к свече, всегда зажженной для  сигар,  и
сжег их все, до последнего клочка.
   - Дорогой, несравненный Друг! - шептал Альбер, сжигая бумаги.
   - Пусть все это забудется, как дурной сон, - сказал  Бошан,  -  пусть
все это исчезнет, как эти последние искры, бегущие по почерневшей  бума-
ге, пусть все это развеется, как  этот  последний  дымок,  вьющийся  над
безгласным пеплом.
   - Да, да, - сказал Альбер, - и пусть от всего  этого  останется  лишь
вечная дружба, в которой я клянусь вам, мой спаситель. Эту дружбу  будут
чтить паши дети, она будет служить мне вечным напоминанием,  что  честью
моего имени я обязан вам. Если бы кто-нибудь узнал об этом, Бошан, гово-
рю вам, я бы застрелился; или нет, ради моей матери я остался  бы  жить,
но я бы покинул Францию.
   - Милый Альбер! - промолвил Бошан.
   Но Альбера быстро оставила эта внезапная  и  несколько  искусственная
радость, и он впал в еще более глубокую печаль.
   - В чем дело? - спросил Бошан. - Скажите, что с вами?
   - У меня что-то сломалось в душе, - сказал Альбер. -  Знаете,  Бошан,
не так легко сразу расстаться с тем уважением, с  тем  доверием,  с  той
гордостью, которую внушает сыну незапятнанное имя отца. Ах, Бошан! Как я
встречусь теперь с отцом? Отклоню лоб, когда он приблизит к  нему  губы,
отдерну руку, когда он протянет мне свою?.. Знаете, Бошан, я несчастней-
ший из людей. Несчастная моя матушка. - Если она знала об этом, как  она
должна была страдать!
   - Крепитесь, мой друг! - сказал Бошан, беря его за руки.
   - Но каким образом попала та заметка  в  вашу  газету?  -  воскликнул
Альбер. - За всем этим  кроется  чья-то  ненависть,  какой-то  невидимый
враг.
   - Тем более надо быть мужественным, - сказал Бошан. - На  вашем  лице
не должно быть никаких следов волнения; носите это горе в себе, как туча
несет в себе погибель и смерть, роковую тайну, которую никто  не  видит,
пока не грянет гроза. Друг, берегите ваши силы для той минуты, когда она
грянет.
   - Разве вы думаете, что это не конец? - в ужасе спросил Альбер.
   - Я ничего не думаю, но в конце концов все возможно. Кстати...
   - Что такое? - спросил Альбер, видя, что Бошан колеблется.
   - Вы все еще считаетесь женихом мадемуазель Данглар?
   - Почему вы меня спрашиваете об этом сейчас?
   - Потому что, мне кажется, вопрос о том, состоится этот брак или нет,
связан с тем, что нас сейчас занимает.
   - Как! - вспыхнул Альбер, - вы думаете, что Данглар...
   - Я вас просто спрашиваю, как обстоит дело  с  вашей  свадьбой.  Черт
возьми, не выводите из моих слов ничего другого, кроме того, что я в них
вкладываю, и не придавайте им такого значения, какого у них нет!
   - Нет, - сказал Альбер, - свадьба расстроилась.
   - Хорошо, - сказал Бошан.
   Потом, видя, что молодой человек снова опечалился, он сказал:
   - Знаете, Альбер, послушайтесь моего совета, выйдем на воздух; прока-
тимся по Булонскому лесу в экипаже или верхом; это вас  успокоит;  потом
заедем куда-нибудь позавтракать, а после каждый из нас пойдет  по  своим
делам.
   - С удовольствием, - сказал Альбер, - но только пойдем пешком, я  ду-
маю, мне будет полезно немного утомиться.
   - Пожалуй, - сказал Бошан.
   И друзья вышли и пешком пошли по бульвару. Дойдя  до  церкви  Мадлен,
Бошан сказал:
   - Слушайте, - раз уж мы здесь, зайдем к графу Монте-Кристо, он  разв-
лечет вас; он превосходно умеет отвлекать людей от их мыслей, потому что
никогда ни о чем не спрашивает; а, по-моему, люди, которые никогда ни  о
чем не спрашивают, самые лу