з неделю, если не завтра. А что касается жениха мадемуазель
Эжени, то я не думаю, чтобы вы о нем жалели.
   Госпожа Данглар посмотрела на Вильфора, изумленная этим почти насмеш-
ливым спокойствием.
   - К другу ли я пришла? - спросила она со скорбным достоинством.
   - Вы же знаете, что да, - ответил Вильфор, и щеки его покрылись  лег-
ким румянцем.
   Ведь это заверение напоминало об иных событиях, чем те, которые  вол-
новали обоих в эту минуту.
   - Тогда будьте сердечнее, дорогой Вильфор, - сказала баронесса, - об-
ращайтесь со мной, как друг, а не как судья, я глубоко несчастна, не го-
ворите мне, что я должна быть веселой.
   Вильфор поклонился.
   - За последние три месяца у меня  создалась  эгоистическая  привычка,
сударыня, - сказал он. - Когда я слышу о несчастьях,  я  вспоминаю  свои
собственные несчастья, это сравнение приходит мне на ум даже помимо моей
воли. Вот почему рядом с моими несчастьями ваши  несчастья  кажутся  мне
простыми неприятностями; вот почему рядом с моим трагическим  положением
ваше положение представляется мне завидным; но вас это  сердит,  оставим
это. Итак, вы говорили, сударыня?..
   - Я пришла узнать у вас, мой друг, - продолжала баронесса, - что ждет
этого самозванца.
   - Самозванца? - повторил Вильфор. - Я вижу, сударыня, вы, как  нароч-
но, то преуменьшаете, то преувеличиваете. Андреа Кавальканти, или,  вер-
нее, Бенедетто - самозванец? Вы ошибаетесь,  сударыня:  Бенедетто  самый
настоящий убийца.
   - Сударь, я не спорю против вашей поправки; но чем суровее вы покара-
ете этого несчастного, тем тяжелее это отзовется  на  нашей  семье.  За-
будьте о нем ненадолго, не преследуйте его, дайте ему бежать.
   - Поздно, сударыня; я уже отдал приказ.
   - В таком случае, если его арестуют... Вы думаете, его арестуют?
   - Я надеюсь.
   - Если его арестуют (а я слышу со всех сторон, что тюрьмы  переполне-
ны), оставьте его в тюрьме.
   Королевский прокурор покачал головой.
   - Хотя бы до тех пор, пока моя дочь не выйдет замуж! - добавила баро-
несса.
   - Невозможно, сударыня; правосудие имеет свой порядок.
   - Даже для меня? - сказала баронесса полушутя, полусерьезно.
   - Для всех, - отвечал Вильфор, - и для меня, как для других.
   - Да... - сказала баронесса, не поясняя словами  той  мысли,  которая
вызвала это восклицание.
   Вильфор посмотрел на нее своим испытующим взглядом.
   - Я знаю, что вы хотите сказать, - продолжал он, -  вы  намекаете  на
распространившиеся по городу ужасные слухи, что смерть, которая БОТ  уже
третий месяц облекает в траур мой дом, смерть, от которой чудом спаслась
Валентина, - не случайная смерть.
   - Я совсем об этом не думала, - поспешно сказала г-жа Данглар.
   - Нет, вы об этом думали, сударыня, и это справедливо, потому что  вы
не могли не подумать об этом и не сказать себе: ты, карающий  преступле-
ния, отвечай: почему вокруг тебя преступления совершаются безнаказанно?
   Баронесса побледнела.
   - Вы себе это говорили, не правда ли, сударыня?
   - Да, сознаюсь.
   - Я вам отвечу.
   Вильфор пододвинул свое кресло к стулу г-жи Данглар; затем,  опершись
обеими руками о письменный стол, голосом, глуше обычного, заговорил:
   - Есть преступления,  которые  остаются  безнаказанными,  потому  что
преступники неизвестны, и вместо виновного мог бы  пострадать  невинный;
но как только эти преступники будут обнаружены (и Вильфор протянул  руку
к большому распятию, висевшему против его стола), как только  они  будут
обнаружены, - повторил он, - богом живым клянусь, кто бы  они  ни  были,
они умрут! Теперь, после клятвы, которую я дал и которую я  сдержу,  ос-
мельтесь просить у меня пощады этому негодяю!
   - Но уверены ли вы, сударь, - возразила г-жа Данглар, - что он  такой
уж преступник, как это говорят?
   - Вот его дело: Бенедетто приговорен к пяти годам каторги за подлог в
шестнадцать лет, - как видите, молодой человек подавал надежды, -  потом
побег, потом убийство.
   - Да кто он... этот несчастный?
   - Кто знает! Бродяга, корсиканец.
   - Никто его не признал?
   - Никто; его родители неизвестны.
   - А этот человек, который приезжал из Лукки?
   - Такой же мошенник, как и он; его сообщник, быть может.
   Баронесса умоляюще сложила руки.
   - Вильфор! - сказала она своим самым нежным и вкрадчивым голосом.
   - Ради бога, сударыня, - отвечал королевский прокурор  с  твердостью,
даже несколько сухо, - никогда не просите у меня пощады виновному!
   Кто я? Закон. Разве у закона есть глаза, чтобы  видеть  вашу  печаль?
Разве у закона есть уши, чтобы слышать ваш нежный голос? Разве у  закона
есть память, чтобы отозваться на ваши кроткие мысли? Нет, сударыня,  за-
кон повелевает. И когда закон повелел, он разит.
   Вы мне скажете, что я живое существо, а не кодекс; человек, а не кни-
га. Посмотрите на меня, сударыня, посмотрите вокруг меня; разве люди ви-
дели во мне брата? Они меня любили? Щадили меня?  Просил  ли  кто-нибудь
пощады Вильфору и даровал ли ему кто-нибудь пощаду? Нет,  еще  раз  нет!
Гонимый, вечно гонимый!
   А вы, женщина, сирена, смотрите на меня своим чарующим взором,  кото-
рый напоминает мне то, из-за чего я должен краснеть. Да, краснеть за то,
о чем вы знаете, и, быть может, не только за это.
   Но с тех пор как сам я пал, ниже, чем другие, быть может, - с тех пор
я срываю с людей одежды, чтобы найти гнойник, и нахожу его всегда; скажу
больше: я нахожу его с радостью, с  восторгом,  этот  знак  человеческой
слабости или человеческой злобы!
   Ибо каждый человек и каждый преступник, которого я караю, кажется мне
живым доказательством, лишним доказательством того,  что  я  не  гнусное
исключение! Увы! Все люди злы, сударыня; докажем это и поразим злодея.
   Вильфор произнес последние слова с исступленной яростью, почти свире-
по.
   - Но вы говорите, - возразила г-жа Данглар, делая последнюю  попытку,
- что этот молодой человек - бродяга, сирота, всеми брошенный?
   - Тем хуже; вернее, тем лучше. Провидение сделало  его  таким,  чтобы
некому было оплакивать его.
   - Вы нападаете на слабого, сударь!
   - Убийца - слабый?
   - Его позор запятнает мой дом.
   - А разве мой дом не отмечен смертью?
   - Вы безжалостны к другим, - воскликнула баронесса. -  Так  запомните
мои слова: к вам тоже будут безжалостны.
   - Пусть так! - сказал Вильфор, угрожающим жестом простирая руки к не-
бу.
   - Хотя бы отложите дело этого несчастного, если его арестуют, до сле-
дующей сессии; пройдет полгода, и все забудется.
   - Нет, - сказал Вильфор, - у меня еще пять  дней  впереди;  следствие
закончено; пяти дней для меня больше чем достаточно; и разве вы не пони-
маете, сударыня, что и мне тоже надо забыться? Когда я работаю, а я  ра-
ботаю день и ночь, бывают минуты, что я ничего не помню, а когда я ниче-
го не помню, я счастлив, как счастливы мертвецы; но все  же  это  лучше,
чем страдание.
   - Но ведь он скрылся; дайте ему убежать; бездействие -  самый  легкий
способ проявить милосердие.
   - Ведь я вам сказал, что уже поздно; телеграф уже на рассвете передал
приказ, и теперь...
   - Сударь, - сказал входя камердинер, - депеша из  министерства  внут-
ренних дел.
   Вильфор схватил конверт и торопливо его вскрыл.
   Госпожа Данглар содрогнулась от ужаса, Вильфор затрепетал от радости.
   - Арестован! - воскликнул Вильфор. - Его задержали  в  Компьене;  все
кончено.
   Госпожа Данглар встала; лицо ее было бледно.
   - Прощайте, сударь, - холодно сказала она.
   - Прощайте, сударыня, - отвечал королевский прокурор, почти  радостно
провожая ее до дверей.
   Потом он вернулся к письменному столу.
   - Так! - сказал он, ударяя рукой по депеше. - У меня есть подлог, три
кражи, два поджога, мне не хватало только убийства, вот  и  оно;  сессия
будет отличная.
 
 
   III. ВИДЕНИЕ
 
   Как говорил королевский прокурор г-же Данглар, Валентина все еще была
больна.
   Обессиленная, она не вставала с постели; о бегстве Эжени,  об  аресте
Андреа Кавальканти, вернее - Бенедетто, и о предъявленном ему  обвинении
в убийстве она узнала у себя в комнате, из уст г-жи де Вильфор.
   Но Валентина была так слаба, что рассказ этот не произвел на нее того
впечатления, которое, вероятно, произвел бы, будь она здорова.
   К странным мыслям и мимолетным призракам, рождавшимся  в  ее  больном
мозгу или проносившимся перед ее глазами, только  прибавилось  еще  нес-
колько неясных мыслей, несколько смутных образов, да и те вскоре  изгла-
дились, вытесненные собственными ощущениями.
   Днем Валентину еще связывало с действительностью присутствие Нуартье,
который требовал, чтобы его кресло переносили в комнату  внучки,  и  там
проводил весь день, не спуская с больной отеческого взора; Вильфор, вер-
нувшись из суда, проводил час или два с отцом и дочерью.
   В шесть часов Вильфор удалялся к себе в кабинет; в восемь часов  при-
ходил д'Авриньи, приносил сам микстуру, приготовленную для Валентины  на
ночь, затем уносили Нуартье.
   Сиделка, приглашенная доктором, заменяла всех и уходила лишь в десять
или одиннадцать часов, когда Валентина засыпала.
   Уходя, она отдавала ключ от комнаты Валентины  самому  Вильфору,  так
что в комнату больной можно  было  пройти  только  из  спальни  г-жи  де
Вильфор, через комнату маленького Эдуарда.
   Каждое утро Моррель приходил к Нуартье справиться о здоровье Валенти-
ны; как ни странно, с каждым днем он казался все спокойнее.
   Прежде всего Валентина, хотя она все еще была в сильном нервном  воз-
буждении, чувствовала себя с каждым днем  лучше;  а  потом,  разве  Мон-
те-Кристо не сказал ему, когда он прибежал к нему сам не свой, что  если
через два часа Валентина не умрет, то она спасена?
   И вот, Валентина жива, и уже прошло четыре дня.
   Нервное возбуждение, о котором мы говорили, не покидало Валентину да-
же во сне, или, вернее, в той дремоте, которая  вечером  овладевала  ею;
тогда, в ночной тишине, при тусклом свете ночника, который  теплился  на
камине, под алебастровым колпачком, перед нею проходили тени, населяющие
комнаты больных и колеблемые порывистыми взмахами незримых крыльев лихо-
радки.
   Тогда ей чудились то мачеха с грозно сверкающим взором,  то  Моррель,
простирающий к ней руки, то люди, почти чужие ей, как граф Монте-Кристо;
даже мебель казалось ей в бреду, оживала и двигалась по комнате;  и  так
продолжалось часов до трех ночи, когда ею овладевал  свинцовый  сон,  не
покидавший ее уже до утра.
   Вечером того дня, когда Валентина узнала о бегстве Эжени и об  аресте
Бенедетто, после ухода Вильфора, д'Авриньи  и  Нуартье,  как  только  на
церкви св. Филиппа Рульского пробило одиннадцать, сиделка поставила воз-
ле больной приготовленное питье и, затворив дверь, направилась в  буфет-
ную, где, содрогаясь, слушала рассказы о мрачных событиях, третий  месяц
волновавших умы прислуги королевского прокурора. И в это самое  время  в
тщательно запертой комнате Валентины разыгралась неожиданная сцена.
   После ухода сиделки прошло около десяти минут.
   Валентина уже час лежала в лихорадке,  возвращавшейся  к  ней  каждую
ночь, и в ее мозгу, независимо от ее воли, продолжалась упорная, однооб-
разная и неумолимая работа, беспрестанно и бесплодно воспроизводя все те
же мысли и порождая все те же образы.
   И вдруг в таинственном, неверном свете ночника Валентине  почудилось,
что книжный шкаф, стоявший в углублении стены у камина, медленно и  бес-
шумно открылся.
   В другое время Валентина схватилась бы за звонок и позвала бы на  по-
мощь, но она была в полузабытье, и ничто ее не удивляло.
   Она Понимала, что видения, окружавшие ее, - порождение ее бреда: ведь
утром от всех этих ночных призраков, исчезавших с первыми лучами солнца,
не оставалось и следа.
   Из шкафа вышел человек.
   Валентина так привыкла к лихорадочным видениям,  что  не  испугалась;
она только широко раскрыла глаза, надеясь увидеть Морреля.
   Видение приблизилось к кровати, затем остановилось, - словно  прислу-
шиваясь.
   В этот миг луч ночника скользнул по лицу ночного посетителя.
   - Нет, не он, - прошептала она.
   И, уверенная в том, что это сон, она стала ждать, чтобы этот человек,
как бывает во сне, исчез или принял другой облик.
   Она пощупала себе пульс и, слыша его частые удары, вспомнила, что эти
назойливые видения исчезают, если выпить  немного  микстуры;  освежающий
напиток, приготовленный доктором, которому Валентина жаловалась на лихо-
радку, понижал жар и прояснял сознание; всякий раз, когда она его  пила,
ей на некоторое время становилось легче.
   Валентина протянула дрожащую от слабости руку, чтобы взять  стакан  с
хрустального блюдца; но видение быстро шагнуло к кровати и  остановилось
так близко от Валентины, что она услышала его дыхание и даже  почувство-
вала прикосновение его руки.
   Никогда еще призраки, посещавшие Валентину, не были столь  похожи  на
действительность; она начала понимать, что все это наяву,  что  рассудок
ее не помрачен, и содрогнулась.
   Прикосновение, которое она почувствовала,  остановило  ее  протянутую
руку.
   Валентина медленно отняла ее.
   Тогда видение, от которого она не могла отвести глаз и которое, впро-
чем, внушало ей скорее доверие, чем страх, взяло стакан, подошло к  ноч-
нику и посмотрело на питье, словно определяя его прозрачность и чистоту.
   Но этого беглого исследования, по-видимому, оказалось недостаточно.
   Этот человек, или, вернее, призрак, ибо он ступал так легко, что  ко-
вер совершенно заглушал его шаги, зачерпнул  ложкой  немного  напитка  и
проглотил.
   Валентина смотрела на происходящее с глубочайшим изумлением.
   Она все еще надеялась, что видение сейчас исчезнет  и  уступит  место
другому; но таинственный гость, вместо того чтобы рассеяться, как  тень,
подошел к ней и, подавая ей стакан, сказал взволнованным голосом:
   - Теперь можете пить!..
   Валентина вздрогнула.
   В первый раз призрак говорил с ней, как живой человек.
   Она хотела крикнуть.
   Человек приложил палец к губам.
   - Граф Монте-Кристо! - прошептала она.
   По испугу, отразившемуся в глазах девушки, по дрожи ее рук, по  тому,
как она поспешно натянула на себя одеяло, видно было, что последние сом-
нения готовы отступить перед очевидностью; вместе с тем присутствие Мон-
те-Кристо у нее в комнате, в такой час, его  таинственное,  фантастичес-
кое, необъяснимое появление через стену казалось невозможным  ее  потря-
сенному рассудку.
   - Не пугайтесь, не зовите, - сказал граф, - пусть в сердце  вашем  не
остается ни тени подозрения, ни искры беспокойства: человек, которого вы
видите перед собой (вы правы, Валентина, на сей раз это не  призрак),  -
самый нежный отец и самый почтительный друг, о каком вы  могли  бы  меч-
тать.
   Валентина не отвечала на этот голос, подтверждавший, что перед ней не
призрак, а живой человек, внушал ей такой страх, что она боялась присое-
динить к нему свой голос; но ее испуганный взгляд говорил: если ваши на-
мерения чисты, зачем вы здесь?
   Со своей необычайной проницательностью Монте-Кристо  мгновенно  понял
все, что происходило в сердце девушки.
   - Послушайте меня, - сказал он, - вернее, посмотрите на меня, на  мои
воспаленные глаза, на мое лицо, еще более бледное,  чем  всегда:  четыре
ночи я ни на миг не сомкнул глаз, четыре ночи я вас  сторожу,  оберегаю,
охраняю для нашего Максимилиана.
   Радостный румянец залил  щеки  больной;  имя,  произнесенное  графом,
уничтожало последнюю тень недоверия.
   - Максимилиан!.. - повторила Валентина, так сладостно ей было поизно-
сить это имя. - Максимилиан! Так он вам во всем признался?
   - Во всем. Он сказал мне, что ваша жизнь - его жизнь, и я обещал ему,
что вы будете жить.
   - Вы ему обещали, что я буду жить?
   - Да.
   - Вы говорили, что охраняете, оберегаете меня. Разве вы доктор?
   - Да, и поверьте, лучшего вам не могло бы послать небо.
   - Вы говорите, что не спали ночей, - сказала Валентина. - Где  же  вы
были? Я вас не видела.
   Граф указал рукой на книжный шкаф.
   - За этой дверью, - сказал он, - она выходит в соседний дом,  который
я нанял.
   Валентина отвернулась, вся вспыхнув от стыда и негодования.
   - Сударь, - сказала она с неподдельным ужасом, - ваш поступок - бесп-
римерное безумие, и ваше покровительство весьма похоже на оскорбление.
   - Валентина, - сказал он, - в эти долгие бессонные ночи единственное,
что я видел, это - кто к вам входит, какую пищу вам готовят, какое питье
вам подают; и когда питье казалось мне опасным, я входил, как вошел сей-
час, опорожнял ваш стакан и заменял яд  благотворным  напитком,  который
вместо смерти, вам уготованной, вливал в вас жизнь.
   - Яд! Смерть! - воскликнула Валентина, думая, что она опять во власти
лихорадочного бреда. - О чем вы говорите, сударь?
   - Тише, дитя мое, - сказал Монте-Кристо, снова приложив палец  к  гу-
бам, - да, я сказал: яд; да, я сказал: смерть; и я повторяю: смерть.  Но
выпейте это. (Граф вынул из кармана флакон с красной жидкостью  и  налил
несколько капель в стакан.) Выпейте это и потом  ничего  уже  больше  не
пейте всю ночь.
   Валентина протянула руку; но, едва коснувшись стакана, испуганно  от-
дернула ее.
   Монте-Кристо взял стакан и, отпив половину, подал его Валентине,  ко-
торая, улыбнувшись, проглотила остальное.
   - Я узнаю вкус моего ночного напитка, - сказала она. - Он всегда  ос-
вежает мне грудь и успокаивает ум. Благодарю вас, сударь.
   - Вот как вы прожили четыре ночи, Валентина, - сказал граф. -  А  как
жил я? Какие жестокие часы я здесь провел! Какие ужасные муки я  испыты-
вал, когда видел, как наливают в ваш стакан смертоносный яд! Как я  дро-
жал, что вы его выпьете прежде, чем я успею выплеснуть его в камин!
   - Вы говорите, сударь, - продолжала Валентина в невыразимом ужасе,  -
что вы пережили тысячу мук, видя, как наливают в мой стакан смертоносный
яд? Но тогда, значит, вы видели и того, кто его наливал?
   - Да.
   Валентина приподнялась на постели; и, прикрывая грудь, бледнее снега,
вышитой сорочкой, еще влажной от холодного пота лихорадки, спросила:
   - Вы видели?
   - Да, - повторил граф.
   - Это ужасно, сударь; вы хотите заставить меня  поверить  в  какие-то
адские измышления. Как, в доме моего отца, в моей комнате, на ложе стра-
даний, меня продолжают убивать? Уйдите, сударь, вы смущаете мою совесть,
вы клевещете на божественное милосердие, это немыслимо,  этого  быть  не
может!
   - Разве вы первая, кого разит эта рука, Валентина? Разве вы не  виде-
ли, как погибли маркиз де Сен-Меран, маркиза де Сен-Меран, Барруа? Разве
не погиб бы и господин  Нуартье,  если  бы  то  лекарство,  которым  его
пользуют уже три года, не предохраняло его, побеждая яд привычкой к яду?
   - Боже мой, - сказала Валентина, - так вот почему  дедушка  последнее
время требует, чтобы я пила все то, что он пьет?
   - И у этих напитков горький вкус, как у сушеной апельсинной корки?
   - Да, да!
   - Теперь мне все понятной - сказал  Монте-Кристо.  -  Он  знает,  что
здесь отравляют, и, может быть, даже знает, кто. Он начал вас приучать -
вас, свое любимое дитя, - к убийственному  снадобью,  и  действие  этого
снадобья было ослаблено. Вот почему вы еще живы, - чего я никак  не  мог
себе объяснить, - после того как четыре  дня  тому  назад  вас  отравили
ядом, который обычно беспощаден.
   - Но кто же убийца, кто отравитель?
   - Теперь я вас спрошу: видели вы, чтобы кто-нибудь входил ночью в ва-
шу комнату?
   - Да. Часто мне казалось, что я вижу какие-то тени;  вижу,  как  тени
подходят, удаляются, исчезают; но я их принимала за видения, и  сегодня,
когда вы вошли, мне долго казалось, что я брежу или вижу сон.
   - Так вы не знаете, кто посягает на вашу жизнь?
   - Нет, - сказала Валентина, - кто может желать моей смерти?
   - Сейчас узнаете, - сказал Монте-Кристо, прислушиваясь.
   - Каким образом? - спросила Валентина, со страхом озираясь по  сторо-
нам.
   - Потому что сейчас у вас нет ли