Вильфор из своего  кабинета  слышал,
один за другим,  привычные  звуки,  из  которых  слагается  повседневная
жизнь: хлопанье дверей, дребезжанье колокольчика г-жи де Вильфор,  зову-
щей горничную, первые возгласы Эдуарда, который пробудился  радостный  и
веселый, как пробуждаются в его годы.
   Вильфор в свою очередь тоже позвонил. Новый камердинер вошел и  подал
газеты.
   Вместе с газетами он принес чашку шоколада.
   - Что это? - спросил Вильфор.
   - Шоколад.
   - Я не просил. Кто это позаботился обо мне?
   - Госпожа де Вильфор. Она сказала, что вам надо подкрепиться,  потому
что сегодня слушается дело убийцы Бенедетто и вы будете много говорить.
   И камердинер поставил на стол у дивана, как и остальные  столы  зава-
ленный бумагами, золоченую чашку.
   Затем он вышел.
   Вильфор мрачно посмотрел на чашку, потом вдруг взял ее нервным движе-
нием и залпом выпил шоколад. Казалось, он  надеялся,  что  этот  напиток
смертоносен, и призывал смерть, чтобы избавиться от долга, исполнить ко-
торый для него было тяжелее, чем умереть. Затем он встал и принялся  хо-
дить по кабинету, с улыбкой; которая ужаснула бы того, кто ее увидел.
   Шоколад оказался безвреден.
   Когда настал час завтрака, Вильфор не вышел к столу.
   Камердинер снова вошел в кабинет.
   - Госпожа де Вильфор велела напомнить, что пробило одиннадцать  часов
и что заседание назначено в двенадцать...
   - Ну, и что же? - сказал Вильфор.
   - ...и спрашивает, поедет ли она вместе с вами?
   - Куда?
   - В суд.
   - Зачем?
   - Ваша супруга говорит, что ей очень хочется присутствовать  на  этом
заседании.
   - Ах, ей этого хочется! - сказал Вильфор зловещим тоном.
   Камердинер отступил на шаг.
   - Если вы желаете ехать один, я так передам, - сказал он.
   Вильфор молчал, нервно царапая ногтями бледную щеку.
   - Передайте госпоже де Вильфор, - ответил он наконец, - что я хочу  с
ней поговорить и прошу ее подождать меня у себя.
   - Слушаю, сударь.
   - А потом придете побрить меня.
   - Сию минуту.
   Камердинер вышел, потом вернулся, побрил Вильфора и одел во все  чер-
ное.
   Затем он доложил:
   - Госпожа до Вильфор сказала, что она вас ждет.
   - Я иду.
   И Вильфор с папками под мышкой, с шляпой в руке направился к комнатам
жены.
   У дверей он остановился и отер пот со лба.
   Затем он открыл дверь.
   Госпожа де Вильфор сидела на оттоманке, нетерпеливо перелистывая жур-
налы и брошюры, которые Эдуард рвал на куски, даже не  давая  матери  их
дочитать.
   Она была готова к выезду; руки были  в  перчатках,  шляпа  лежала  на
кресле.
   - А, вот и вы, - сказала она естественным и спокойным голосом. - Боже
мой, до чего вы бледны! Вы опять работали всю ночь? Почему вы не  пришли
позавтракать с нами? Ну что же, берете вы меня с собой или я поеду  одна
с Эдуардом?
   Госпожа де Вильфор, как  мы  видим,  задала  множество  вопросов,  но
Вильфор стоял перед ней неподвижный, немой, как изваяние.
   - Эдуард, - сказал он наконец, повелительно глядя на ребенка, - пойди
поиграй в гостиной, мне нужно поговорить с твоей матерью.
   Госпожа де Вильфор вздрогнула: холодная сдержанность мужа и его реши-
тельный тон испугали ее.
   Эдуард поднял голову, посмотрел на мать и, видя, что она не подтверж-
дает приказ Вильфора, продолжал резать головы своим  оловянным  солдати-
кам.
   - Эдуард, - крикнул Вильфор так резко, что мальчик вскочил. - Ты слы-
шишь? Ступай!
   Ребенок, не привыкший к такому обращению, весь побледнел, трудно было
бы сказать - от злости или от страха.
   Отец подошел к нему, взял его за локоть и поцеловал в лоб.
   - Иди, дитя мое, иди! - сказал он.
   Эдуард вышел.
   Вильфор подошел к двери и запер ее на задвижку.
   - Боже мой, - сказала г-жа де Вильфор, стараясь прочесть мысли  мужа;
на губах ее появилось подобие улыбки,  которая  тотчас  же  застыла  под
бесстрастным взглядом Вильфора. - Боже мой, что случилось?
   - Сударыня, где вы храните яд, которым вы обычно пользуетесь?  -  от-
четливо и без всяких предисловий произнес королевский прокурор.
   Госпожа де Вильфор вся затрепетала, точно жаворонок, над которым кор-
шун суживает свои смертоносные круги.
   Хриплый, надтреснутый звук - не крик и не вздох - вырвался  из  груди
побледневшей до синевы г-жи де Вильфор.
   - Я... я вас не понимаю, - тихо сказала она.
   Она хотела встать, но силы изменили ей, и она снова упала на  подушки
оттоманки.
   - Я вас спрашиваю, - продолжал Вильфор спокойным голосом,  -  где  вы
прячете яд, которым вы отравили моего тестя маркиза  де  Сен-Меран,  мою
тещу, Барруа и мою дочь Валентину.
   - Что вы говорите, сударь? - воскликнула г-жа де Вильфор, ломая руки.
   - Ваше дело не спрашивать, но отвечать.
   - Мужу или судье? - пролепетала г-жа де Вильфор.
   - Судье, сударыня!
   Страшное зрелище являла эта женщина, смертельно бледная,  трепещущая,
с отчаянием во взоре.
   - О сударь... - прошептала она.
   И это было все.
   - Вы мне не отвечаете, сударыня! - воскликнул грозный обличитель. По-
том он добавил, с улыбкой, еще более ужасной, чем его гнев: - Правда, вы
и не отпираетесь!
   Она сделала движение.
   - Да вы и не могли бы отрицать свою вину, - добавил Вильфор,  прости-
рая к ней руку, - вы совершили все эти преступления с  беспримерным  ко-
варством, которое, однако, могло обмануть только пристрастных к вам  лю-
дей. Начиная со смерти маркизы де Сен-Меран я уже знал, что в моем  доме
есть отравитель; д'Авриньи предупредил меня об этом; после  смерти  Бар-
руа, да простит меня бог, мои подозрения пали на ангела! Даже когда  нет
явного преступления, подозрение всегда тлеет в моей душе; но после смер-
ти Валентины у меня уже не оставалось сомнений, сударыня, и не только  у
меня, но и у других; таким образом, ваше преступление, известное  теперь
двоим, подозреваемое многими, станет гласным; и, как я вам  уже  сказал,
сударыня, с вами говорит теперь не муж, а судья!
   Госпожа де Вильфор закрыла лицо руками.
   - Не верьте внешним признакам, умоляю вас, - прошептала она.
   - Неужели вы так малодушны? -  воскликнул  с  презрением  Вильфор.  -
Правда, я всегда замечал, что отравители малодушны. Ведь у  вас  хватило
мужества видеть, как умирали два старика и невинная девушка, отравленные
вами?
   - Сударь!
   - Неужели вы так малодушны? - продолжал Вильфор с возрастающим жаром.
- Ведь вы считали минуты четырех агоний, вы осуществили ваш адский замы-
сел, вы готовили ваше гнусное зелье с таким  изумительным  искусством  и
уверенностью! Вы все так прекрасно рассчитали, как же вы забыли  о  том,
куда вас может привести разоблачение ваших преступлений? Этого не  может
быть; вы, наверно, приберегли самый сладостный, самый  быстрый  и  самый
верный яд, чтобы избегнуть заслуженной кары... Вы это сделали,  я  наде-
юсь?
   Госпожа де Вильфор заломила руки и упала на колени.
   - Я вижу, вы сознаетесь, -  сказал  он,  -  но  признание,  сделанное
судьям, признание, сделанное в последний миг, когда отрицать уже  невоз-
можно, - такое признание ни в какой мере не может смягчить кару.
   - Кара? - воскликнула г-жа де Вильфор. - Вы уже второй раз произноси-
те это слово!
   - Конечно. Уж не потому ли, что вы четырежды виновны, думали вы избе-
жать ее? Уж не потому ли, что вы жена того, кто требует этой кары, дума-
ли вы, что она минует вас? Нет, сударыня! Отравительницу, кто бы она  ни
была, ждет эшафот, если только, повторяю, отравительница не позаботилась
приберечь для себя несколько капель самого верного яда.
   Госпожа де Вильфор дико  вскрикнула,  и  безобразный,  всепоглощающий
ужас исказил ее черты.
   - Не бойтесь, я не требую, чтобы вы взошли на эшафот, - сказал  коро-
левский прокурор, - я не хочу вашего позора, он был бы и  моим  позором;
напротив, вы должны были понять из моих слов, что вы не  можете  умереть
на эшафоте.
   - Нет, я не поняла; что вы хотите сказать? - еле  слышно  пролепетала
несчастная.
   - Я хочу сказать, что жена королевского прокурора не  захочет  запят-
нать своей низостью безупречное имя и не обесчестит своего мужа и сына.
   - Нет, о нет!
   - Этим вы совершите доброе дело, сударыня, и я благодарен вам.
   - Благодарны? За что?
   - За то, что вы сейчас сказали.
   - Что я сказала? Я не знаю, не помню, боже мой!
   И она вскочила, страшная, растрепанная, о пеной на губах.
   - Вы мне не ответили на вопрос, который я вам задал, когда вошел  сю-
да: где яд, которым вы обычно пользуетесь.
   Госпожа де Вильфор судорожно стиснула руки.
   - Нет, нет, - вы этого не хотите! - вырвался из ее груди вопль.
   - Я не хочу только одного, сударыня, - чтобы вы погибли  на  эшафоте,
слышите? - отвечал Вильфор.
   - Сжальтесь!
   - Я хочу, чтобы правосудие свершилось. Мой долг на земле - карать,  -
добавил он со сверкающим взглядом. - Всякой другой женщине, будь она да-
же королева, я послал бы палача; но к вам я буду милосерден. Вам я гово-
рю: сударыня, ведь вы приберегли несколько капель вашего самого нежного,
самого быстрого и самого верного яда?
   - Пощадите, оставьте мне жизнь!
   - Она все-таки была малодушна! - сказал Вильфор.
   - Вспомните, я ваша жена!
   - Вы отравительница!
   - Во имя неба!..
   - Нет.
   - Ради вашей былой любви ко мне!
   - Нет, нет!
   - Ради нашего ребенка! Ради ребенка, оставьте мне жизнь.
   - Нет, нет, нет; если я вам оставлю жизнь, вы, быть может,  когда-ни-
будь убьете и его.
   - Я? Я убью моего сына? - вскрикнула эта безумная  мать,  бросаясь  к
Вильфору. - Убить моего Эдуарда!.. Хаха-ха!
   И дикий, демонический хохот,  хохот  помешанной,  огласил  комнату  и
оборвался хриплым стоном.
   Госпожа де Вильфор упала на колени.
   Вильфор подошел к ней.
   - Помните, сударыня, - сказал он, - что,  если  к  моему  возвращению
правосудие не свершится, я сам вас изобличу и сам арестую.
   Она слушала, задыхаясь, сраженная, уничтоженная; казалось, одни глаза
еще жили на этом лице.
   - Вы поняли? - сказал Вильфор. - Я иду в залу суда требовать смертной
казни для убийцы... Если, возвратясь, я застану вас живой, вы  проведете
эту ночь в Консьержери.
   Госпожа де Вильфор глубоко вздохнула и без сил опустилась на ковер.
   В королевском прокуроре, казалось, шевельнулась жалость,  его  взгляд
смягчился, и, слегка наклонив голову, он медленно произнес:
   - Прощайте, сударыня!
   Это слово, как нож гильотины, обрушилось на г-жу де Вильфор.
   Она потеряла сознание.
   Королевский прокурор вышел и, притворив дверь, дважды повернул ключ в
замке.
 
 
   XII. СЕССИЯ
 
   Дело Бенедетто, как его называли в судебном мире и в светском общест-
ве,  вызвало  огромную  сенсацию.  Завсегдатай  Кафе-де-Пари,  Гентского
бульвара и Булонского леса, мнимый Кавальканти за те два-три месяца, что
он жил в Париже и блистал в свете, завел множество знакомств.
   Газеты сообщали немало подробностей о его парижской  жизни  и  о  его
жизни на каторге; все это возбуждало живейшее любопытство, особенно сре-
ди тех, кто лично знал князя Андреа Кавальканти;  все  они  были  готовы
пойти на все, лишь бы увидеть на скамье подсудимых господина  Бенедетто,
убийцу своего товарища по каторге.
   Для многих Бенедетто был если не жертвой  правосудия,  то  во  всяком
случае жертвой судебной ошибки; г-на Кавальканти-отца знали в Париже,  и
все были уверены, что он появится и выручит из беды своего славного отп-
рыска. На многих, никогда не слыхавших о пресловутой венгерке, в которой
он предстал перед графом МонтеКристо, произвели немалое впечатление  ве-
личавая внешность, рыцарский облик и светское обращение  старого  патри-
ция, который, надо сознаться, в самом деле имел вид истого вельможи, по-
ка он молчал и не вдавался в арифметические вычисления.
   Что касается самого подсудимого, то многие помнили его  таким  любез-
ным, красивым и щедрым, что они предпочитали видеть во всем  случившемся
козни какого-нибудь врага, как это иной раз и случается в мире, где  бо-
гатство дает власть творить добро и зло и наделяет людей поистине неслы-
ханным могуществом.
   Итак, все стремились попасть на заседание суда: одни -  чтобы  насла-
диться зрелищем, другие - чтобы потолковать о нем. С семи часов  утра  у
дверей собралась толпа, и за час до начала заседания зала суда была  уже
переполнена избранной публикой.
   В дни громких процессов, до выхода судей, а нередко даже и после это-
го, зала суда весьма напоминает гостиную, где сошлись знакомые,  которые
то подходят друг к другу, если не боятся, что займут их место, то  обме-
ниваются знаками, если их разделяет слишком много зрителей, адвокатов  и
жандармов.
   Стоял один из тех чудесных осенних дней, которые вознаграждают нас за
дождливое и слишком короткое лето; тучи, которые утром заслоняли солнце,
рассеялись, как по волшебству, и теплые лучи озаряли один из  последних,
один из самых ясных дней сентября.
   Бошан - король прессы, для которого всюду готов престол, - лорнировал
публику. Он заметил Шато-Рено и Дебрэ,  которые  только  что  заручились
расположением полицейского и убедили его стать позади них,  вместо  того
чтобы заслонять их, как он был вправе сделать. Достойный блюститель  по-
рядка чутьем угадал секретаря министра и миллионера; он выказал по отно-
шению к своим знатным соседям большую предупредительность и даже  разре-
шил им пойти поболтать с Бошаном, обещая посторожить их места.
   - И вы пришли повидаться с нашим другом? - сказал Бошан.
   - Ну как же! - отвечал Дебрэ. - Наш милейший князь! Черт возьми,  вот
они какие, итальянские князья!
   - Человек, чьей генеалогией занимался сам Данте, чей род  восходит  к
"Божественной комедии"!
   - Висельная аристократия, - флегматично заметил Шато-Рено.
   - Вы думаете, он будет осужден? - спросил Дебрэ Бошана.
   - Мне кажется, это у вас надо спросить, - отвечал  журналист,  -  вам
лучше знать, какое настроение у суда; видели вы председателя на  послед-
нем приеме министра?
   - Видел.
   - Что же он вам сказал?
   - Вы удивитесь.
   - Так говорите скорее; я так давно не удивлялся.
   - Он мне сказал, что Бенедетто, которого считают чудом ловкости,  ти-
таном коварства, просто-напросто мелкий жулик, весьма недалекий и совер-
шенно недостойный тех исследований, которые после его смерти будут  про-
изведены над его френологическими шишками.
   - А он довольно сносно разыгрывал князя, - заметил Бошан.
   - Только на ваш взгляд, Бошан, потому что вы ненавидите бедных князей
и всегда радуетесь, когда они плохо ведут себя; но меня не проведешь: я,
как ищейка от геральдики, издали чую настоящего аристократа.
   - Так вы никогда не верили в его княжеский титул?
   - В его княжеский титул? Верил... Но в его  княжеское  достоинство  -
никогда.
   - Недурно сказано, - заметил Бошан, - но уверяю вас, что для  всякого
другого он вполне мог сойти за князя... Я его встречал в гостиных у  ми-
нистров.
   - Много ваши министры понимают в князьях! - сказал Шато-Рено.
   - Коротко и метко, - засмеялся Бошан. - Разрешите мне вставить это  в
мой отчет?
   - Сделайте одолжение, дорогой Бошан, - отвечал Шато-Рено, - я вам ус-
тупаю мое изречение по своей цене.
   - Но если я говорил с председателем, - сказал Дебрэ Бошану, -  то  вы
должны были говорить с королевским прокурором?
   - Это было невозможно; вот уже  неделя,  как  Вильфор  скрывается  от
всех; да это и понятно после целой цепи странных семейных несчастий, за-
вершившихся столь же странной смертью его дочери...
   - Странной смертью? Что вы хотите сказать, Бошан?
   - Вы, конечно, разыгрываете неведение под тем предлогом, что все  это
касается судебной аристократии, - сказал Бошан, вставляя в глаз  монокль
и стараясь удержать его.
   - Дорогой мой, - заметил Шато-Рено, - разрешите сказать  вам,  что  в
искусстве носить монокль вам далеко до Дебрэ.  Дебрэ,  покажите  Бошану,
как это делается.
   - Ну, конечно, я не ошибся, - сказал Бошан.
   - А что?
   - Это она.
   - Кто, она?
   - А говорили, что она уехала.
   - Мадемуазель Эжени? - спросил Шато-Рено. - Разве она уже вернулась?
   - Нет, не она, а ее мать.
   - Госпожа Данглар?
   - Не может быть, - сказал Шато-Рено, - на десятый день  после  побега
дочери, на третий день после банкротства мужа!
   Дебрэ слегка покраснел и взглянул в ту сторону, куда смотрел Бошан.
   - Да нет же, - сказал он, - эта дама под густой  вуалью  какая-нибудь
знатная иностранка, может быть, мать князя Кавальканти; но вы,  кажется,
хотели рассказать что-то интересное, Бошан.
   - Я?
   - Да. Вы говорили о странной смерти Валентины.
   - Ах, да; но почему не видно госпожи де Вильфор?
   - Бедняжка! - сказал Дебрэ. - Она, вероятно, перегоняет  мелиссу  для
больниц или составляет помады для себя и своих приятельниц. Говорят, она
тратит на эту забаву тысячи три экю в год. В самом деле, почему же ее не
видно? Я бы с удовольствием повидал ее, она мне очень нравится.
   - А я ее не терплю, - сказал Шато-Рено.
   - Почему это?
   - Не знаю. Почему мы любим? Почему ненавидим? Я ее не выношу  потому,
что она мне антипатична.
   - Или, может быть, инстинктивно.
   - Может быть... Но вернемся к вашему рассказу, Бошан.
   - Неужели, господа, - продолжал Бошан, - вы не  задавались  вопросом,
почему так обильно умирают у Вильфоров?
   - Обильно? Это недурно сказано, - заметил ШатоРено.
   - Это выражение встречается у Сен-Симона.
   - А факт - у Вильфора; так поговорим о Вильфоре.
   - Признаться, меня очень интересует этот дом, - сказал Дебрэ,  -  вот
уже три месяца они не выходят из траура; позавчера со мной об этом гово-
рила "сама", по случаю смерти Валентины.
   - Кто такая "сама"? - спросил Шато-Рено.
   - Жена министра, разумеется!
   - Прошу прощения, - заметил Шато-Рено, - я к министру не  езжу,  пре-
доставляю это делать князьям.
   - Раньше вы метали искры, барон, теперь вы мечете  молнии;  сжальтесь
над нами, не то вы испепелите нас, как новоявленный Юпитер.
   - Умолкаю, - сказал Шато-Рено, - но сжальтесь и вы  надо  мной  и  не
дразните меня.
   - Послушайте, Бошан, довольно отвлекаться; я уже сказал,  что  "сама"
позавчера просила у меня разъяснений на этот счет; скажите мне,  что  вы
знаете, я ей передам.
   - Итак, господа, - сказал Бошан, - если в доме обильно умирают -  мне
нравится это выражение, - то это значит, что в доме есть убийца.
   Его собеседники встрепенулись; им самим уже не раз приходила в голову
эта мысль.
   - Но кто же убийца? - спросили они.
   - Маленький Эдуард.
   Шато-Рено и Дебрэ расхохотались; Бошан, нисколько не смутившись, про-
должал:
   - Да, господа, маленький Эдуард, феноменальный ребенок, - убивает  не
хуже взрослого.
   - Это шутка?
   - Вовсе нет; я вчера нанял лакея, который только что ушел от  Вильфо-
ров; обратите на это внимание.
   - Обратили.
   - Завтра я его уволю, потому что он непомерно много ест,  чтобы  воз-
наградить себя за пост, который он со страху там на  себя  наложил.  Так
вот, этот прелестный ребенок будто бы раздобыл склянку с  каким-то  сна-
добьем, которым он время от времени потчует тех, кто ему не угодил. Сна-
чала ему не угодили дедушка и бабушка де Сен-Меран, и он налил им по три
капли своего эликсира, - трех капель вполне  достаточно;  затем  славный
Барруа, старый слуга дедушки Нуартье, который иногда  ворчал  на  милого
шалунишку; милый шалунишка налил и ему три капли своего эликсира; то  же
самое случилось с несчастной Валентиной, которая,  правда,  на  него  не
ворчала, но которой он завидовал; он и ей налил три капли своего эликси-
ра, и ей, как и другим, пришел конец.
   - Бросьте сказки рассказывать, - сказал Шато-Рено.
   - А страшная сказка, правда? - сказал Бошан.
   - Это нелепо, - сказал Дебрэ.
   - Вы просто боитесь смотреть правде в  глаза,  -  возразил  Бошан.  -
Спросите моего лакея, или, вернее, того, кто завтра уже  не  будет  моим
лакеем; об этом говорил весь дом.
   - Но что это за эликсир? Где он?
   - Мальчишка его прячет.