увенчанные  королевской  короной,
несомненно вышли из кладовых Лувра или во  всяком  случае  какого-нибудь
другого королевского дворца. На этих строгих и темных креслах были  бес-
порядочно разбросаны богатые ткани ярких цветов, напоенные солнцем  Пер-
сии или расцветшие под руками калькуттских или  чандернагорских  женщин.
Для чего здесь лежали эти ткани, никто бы не мог сказать: услаждая  взо-
ры, они дожидались назначения, неведомого даже их обладателю, а тем вре-
менем озаряли комнату своим золотом и шелковистым блеском.
   На самом видном месте стоял рояль розового дерева, работы  Роллера  и
Бланше, подходящий по размерам к нашим лилипутовым гостиным, но  все  же
вмещающий в своих тесных и звучных недрах целый оркестр и  стонущий  под
бременем шедевров Бетховена, Вебера, Моцарта, Гайдна, Гретри и Порпоры.
   И везде по стенам, над дверьми, на потолке -  шпаги,  кинжалы,  ножи,
палицы, топоры, доспехи, золоченые,  вороненые,  с  насечкой;  гербарии,
глыбы минералов, чучела птиц, распластавшие в недвижном полете свои  ог-
нецветные крылья и раз навсегда разинувшие клювы.
   Нечего и говорить, что это была любимая комната Альбера.
   Однако в день, назначенный для свидания,  Альбер  в  утреннем  наряде
расположился в маленькой гостиной нижнего этажа. На столе перед  широким
мягким диваном были выставлены в голландских фаянсовых горшочках все из-
вестные сорта табака, от желтого петербургского до  черного  синайского;
здесь был и мэриленд, и порторико, и латакие. Рядом с ними, в ящиках  из
благовонного дерева, были разложены, по длине и достоинству, пуросы, ре-
галии, гаваны и манилы. Наконец, в  открытом  шкафу  коллекция  немецких
трубок, чубуков с янтарными мундштуками и коралловой отделкой и кальянов
с золотой насечкой, с длинными сафьяновыми шейками,  свернувшимися,  как
змеи, ожидала прихоти или склонности курильщиков. Альбер лично  распоря-
жался устройством этого симметричного  беспорядка,  который  современные
гости, после хорошего завтрака и чашки кофе, любят созерцать сквозь дым,
причудливыми спиралями поднимающийся к потолку.
   Без четверти десять вошел камердинер. Это был, если не  считать  пят-
надцатилетнего грума Джона, говорившего только по-английски,  единствен-
ный слуга Морсера. Само собой разумеется, что в обыкновенные дни в  рас-
поряжении Альбера был повар его родителей,  а  в  торжественных  случаях
также и лакей отца.
   Камердинера звали Жермен. Он пользовался полным доверием своего моло-
дого господина. Войдя, он положил на стол кипу  газет  и  подал  Альберу
пачку писем.
   Альбер бросил на них рассеянный взгляд, выбрал два надушенных конвер-
та, надписанных изящным почерком, распечатал их и  довольно  внимательно
прочитал.
   - Как получены эти письма? - спросил он.
   - Одно по почте, а другое принес камердинер госпожи Данглар.
   - Велите передать госпоже Данглар, что я принимаю  приглашение  в  ее
ложу... Постойте... Потом вы пойдете к Розе; скажете ей, что после оперы
я заеду к ней и отнесете ей шесть бутылок лучшего вина, кипрского, хере-
са и малаги, и бочонок остендских устриц... Устрицы возьмите у Бореля  и
не забудьте сказать, что это для меня.
   - В котором часу прикажете подавать завтрак?
   - А который теперь час?
   - Без четверти десять.
   - Подайте ровно в половине одиннадцатого. Дебрэ,  может  быть,  будет
спешить в министерство... И, кроме  того  (Альбер  заглянул  в  записную
книжку), я так и назначил графу: двадцать первого мая, в половине  один-
надцатого, и хоть я не слишком полагаюсь на его обещание,  я  хочу  быть
пунктуальным. Кстати, вы не знаете, графиня встала?
   - Если господину виконту угодно, я пойду узнаю.
   - Хорошо... попросите у нее погребец с ликерами, мой не полон. Скажи-
те, что я буду у нее в три часа и прошу разрешения представить ей одного
господина.
   Когда камердинер вышел, Альбер бросился на диван,  развернул  газеты,
заглянул в репертуар театров, поморщился, увидав, что дают оперу,  а  не
балет, тщетно поискал среди объявлений новое средство для зубов, о кото-
ром ему говорили, отбросил одну за другой все три самые распространенные
парижские газеты и, протяжно зевнув, пробормотал:
   - Право, газеты становятся день ото дня скучнее.
   В это время у ворот остановился легкий экипаж, и через минуту  камер-
динер доложил о Люсьене Дебрэ. В комнату молча, без улыбки, с полуофици-
альным видом вошел высокий молодой человек, белокурый, бледный, с самоу-
веренным взглядом серых глаз, с надменно сжатыми тонкими губами, в синем
фраке с чеканными золотыми пуговицами, в белом галстуке,  с  висящим  на
тончайшем шелковом шнурке черепаховым моноклем,  который  ему,  при  со-
действии бровного и зигоматического мускула, время от времени  удавалось
вставлять в правый глаз.
   - Здравствуйте, Люсьен! - сказал Альбер. - Вы  просто  ужасаете  меня
своей сверхпунктуальностью! Я ожидал вас последним, а вы  являетесь  без
пяти минут десять, тогда как завтрак назначен только в половине одиннад-
цатого! Чудеса! Уж не пал ли кабинет?
   - Нет, дорогой, - отвечал молодой человек, опускаясь на диван, -  мо-
жете быть спокойны, мы вечно шатаемся, но никогда не падаем, и я начинаю
думать, что мы попросту становимся несменяемы, не говоря уже о том,  что
дела на полуострове окончательно упрочат наше положение.
   - Ах, да, ведь вы изгоняете дон Карлоса из Испании.
   - Ничего подобного, не путайте. Мы переправляем его  по  эту  сторону
границы и предлагаем ему королевское гостеприимство в Бурже.
   - В Бурже?
   - Да. Ему не на что жаловаться, черт возьми!  Бурж  -  столица  Карла
Седьмого. Как! Вы этого не знали? Со вчерашнего дня это  известно  всему
Парижу, а третьего дня этот слух уже проник на биржу. Данглар (не  пони-
маю, каким образом этот человек узнает все новости одновременно с  нами)
сыграл на повышение и заработал миллион.
   - А вы, по-видимому, новую ленточку? На вашей пряжке голубая полоска,
которой прежде не было.
   - Да, мне прислали звезду Карла Третьего, - небрежно сказал Дебрэ.
   - Не притворяйтесь равнодушным, сознайтесь, что вам приятно ее  полу-
чить.
   - Не скрою, очень приятно. Как дополнение к туалету"  звезда  отлично
идет к застегнутому фраку; это изящно.
   -  И  становишься  похож  на  принца   Уэльского   или   на   герцога
Рейхштадтского, - сказал, улыбаясь, Морсер.
   - Вот почему я и явился к вам в такой ранний час, дорогой мой.
   - То есть потому, что вы получили звезду Карла Третьего и  вам  хоте-
лось сообщить мне эту приятную новость?
   - Нет, не потому. Я провел всю ночь за отправкой писем: двадцать пять
дипломатических депеш. Вернулся домой на рассвете и хотел уснуть,  но  у
меня разболелась голова; тогда я встал и решил проехаться верхом. В  Бу-
лонском лесу я почувствовал скуку и голод. Эти  два  ощущения  враждебны
друг другу и редко появляются вместе, но на  сей  раз  они  объединились
против меня, образовав нечто  вроде  карлистско-республиканского  союза.
Тогда я вспомнил, что мы сегодня утром пируем у вас, и вот  я  здесь.  Я
голоден, накормите меня; мне скучно, развлеките меня.
   - Это мой долг хозяина, дорогой друг, - сказал Альбер, звонком  вызы-
вая камердинера, между тем как Люсьен кончиком своей тросточки с золотым
набалдашником, выложенным бирюзой, подкидывал развернутые газеты, - Жер-
мен, рюмку хереса и бисквитов. А пока, дорогой Люсьен, вот сигары, конт-
рабандные, разумеется; советую вам попробовать их  и  предложить  вашему
министру продавать нам такие же вместо ореховых листьев, которые  добрым
гражданам приходится курить по его милости.
   - Да, как бы не так! Как только они перестанут быть контрабандой,  вы
от них откажетесь и будете находить их отвратительными. Впрочем, это  не
касается министерства внутренних дел, это по части  министерства  финан-
сов; обратитесь к господину Юман, департамент косвенных налогов, коридор
А, номер двадцать шесть.
   - Вы меня поражаете своей осведомленностью, -  сказал  Альбер.  -  Но
возьмите же сигару!
   Люсьен закурил манилу о розовую свечу в  позолоченном  подсвечнике  и
откинулся на диван.
   - Какой вы счастливец, что вам нечего делать, - сказал он,  -  право,
вы сами не сознаете своего счастья!
   - А что бы вы делали, мой дорогой умиротворитель королевства, если бы
вам нечего было делать? - с легкой иронией возразил Морсер. - Вы -  лич-
ный секретарь министра, замешанный одновременно  во  все  хитросплетения
большой европейской политики и в мельчайшие парижские интриги. Вы  защи-
щаете королей и, что еще приятнее, королев, учреждаете партии, руководи-
те выборами, у себя в кабинете, при помощи пера и телеграфа,  достигаете
большего, чем Наполеон на полях сражений своей шпагой и своими победами.
Вы - обладатель двадцати пяти тысяч ливров годового  дохода,  не  считая
жалованья, владелец лошади, за которую Шато-Рено предлагал вам четыреста
луидоров и которую вы ему не уступили. К вашим услугам портной,  не  ис-
портивший вам ни одной пары панталон. Опера, Жокей-клуб и театр  Варьете
- и при всем том вам нечем развлечься? Ну что ж, так  я  сумею  развлечь
вас.
   - Чем же это?
   - Новым знакомством.
   - С мужчиной или с женщиной?
   - С мужчиной.
   - Я и без того их знаю много.
   - Но такого вы не знаете.
   - Откуда же он? С конца света?
   - Быть может, еще того дальше.
   - Черт возьми! Надеюсь, не он должен привезти ваш завтрак?
   - Нет, будьте спокойны; завтрак готовят здесь, в доме. Да вы, я вижу,
голодны?
   - Да, сознаюсь, как это ни унизительно. Но я вчера обедал у господина
де Вильфор; а заметили вы, что у этих  судейских  всегда  плохо  кормят?
Можно подумать, что их мучат угрызения совести.
   - Браните, браните чужие обеды, а как едят у ваших министров?
   - Да, но мы, по крайней мере, приглашаем порядочных людей, и если  бы
нам не нужно было угощать благомыслящих и голосующих за нас плебеев,  то
мы пуще смерти боялись бы обедать дома, смею вас уверить.
   - В таком случае выпейте еще рюмку хереса и возьмите бисквит.
   - С удовольствием, ваше испанское вино превосходно; вы видите, как мы
были правы, водворяя мир в этой стране.
   - Да, но как же дои Карлос?
   - Ну что ж! Дон Карлос будет пить бордо, а через десять лет мы повен-
чаем его сына с маленькой королевой.
   - За что вы получите Золотое Руно, если к  тому  времени  еще  будете
служить.
   - Я вижу, Альбер, вы сегодня решили кормить меня суетными  разговора-
ми.
   - Что ж, согласитесь, это лучше всего забавляет желудок. Но  я  слышу
голос Бошана; вы с ним поспорите, и это вас отвлечет.
   - О чем же спорить?
   - О том, что пишут в газетах.
   - Да разве я читаю газеты? - презрительно произнес Люсьен.
   - Тем больше оснований спорить.
   - Господин Бошан! - доложил камердинер.
   - Входите, входите, грозное перо! -  сказал  Альбер,  вставая  и  идя
навстречу новому гостю. - Вот Дебрэ говорит, что не терпит вас, хотя, по
его словам, и не читает ваших статей.
   - Он совершенно прав, - отвечал Бошан, - я тоже браню его, хоть и  не
знаю, что он делает. Здравствуйте, командор.
   - А, вы уже знаете? - сказал личный секретарь  министра,  улыбаясь  и
пожимая журналисту руку.
   - Еще бы!
   - А что говорят об этом в свете?
   - В каком свете? В лето от рождества Христова тысяча восемьсот  трид-
цать восьмое их много.
   - В свете критике-политическом, где вы - один из львов.
   - Говорят, что это вполне заслуженно и что вы сеете достаточно  крас-
ного, чтобы выросло немножко голубого.
   - Недурно сказано, - заметил Люсьен. - Почему вы не наш, дорогой  Бо-
шан? С вашим умом вы в три-четыре года сделали бы карьеру.
   - Я только одного и жду,  чтобы  последовать  вашему  совету:  минис-
терства, которое могло  бы  продержаться  полгода.  Теперь  одно  слово,
Альбер, тем более что надо же дать передохнуть бедняге Люсьену. Мы будем
завтракать или обедать? Ведь мне надо в Палату. Как видите, в нашем  ре-
месле не одни только розы.
   - Мы только завтракаем и ждем еще двоих; как только они  приедут,  мы
сядем за стол.
   - А кого именно вы ждете? - спросил Бошан.
   - Одного аристократа и одного дипломата, - отвечал Альбер.
   - Ну, так нам придется ждать аристократа часа два,  а  дипломата  еще
того дольше. Я вернусь к десерту. Оставьте мне клубники, кофе и сигар. Я
перекушу в Палате.
   - Бросьте, Бошан; даже если бы аристократа звали Монморанси, а дипло-
мата - Меттерних, мы все равно сядем завтракать ровно в  половине  один-
надцатого; а пока последуйте примеру Дебрэ, возьмите хереса и бисквит.
   - Хорошо, я остаюсь. Сегодня мне совершенно необходимо развлечься.
   - Ну, вот, и вы, как Дебрэ! А по-моему, когда министерство уныло, оп-
позиция должна быть весела.
   - Да, но вы не знаете, что мне грозит! Сегодня днем, в Палате депута-
тов, я буду слушать речь Данглара, а вечером, у его жены, трагедию  пэра
Франции. Черт бы побрал конституционный строй! Ведь говорят, что мы мог-
ли выбирать; так как же мы выбрали Данглара?
   - Я понимаю: вам надо запастись веселостью.
   - Не пренебрегайте речами Данглара, - сказал Дебрэ. - Ведь он голосу-
ет за вас, он тоже в оппозиции.
   - Вот в том-то и беда! И я жду не дождусь,  чтобы  вы  отправили  его
разглагольствовать в Люксембургский дворец, тогда уж я посмеюсь вволю.
   - Сразу видно, что в Испании дела налажены, - сказал Альбер Бошану. -
Вы сегодня ужасно язвительны. Вспомните, что в парижском обществе  пого-
варивают о моей свадьбе с мадемуазель Эжени Данглар. Не могу же я по со-
вести, позволить вам издеваться над красноречием человека, который  ког-
да-нибудь скажет мне: "Виконт, вам известно, что я даю за  моей  дочерью
два миллиона".
   - Этой свадьбе не бывать, - прервал его Бошан. - Король  мог  сделать
его бароном, может возвести его в пэры, но аристократа  он  из  него  не
сделает. А граф де Морсер слишком большой аристократ, чтобы за два  жал-
ких миллиона согласиться на мезальянс. Виконт де Морсер  может  жениться
только на маркизе.
   - Два миллиона! Это все-таки недурно, - возразил Морсер.
   - Это акционерный капитал какого-нибудь театра на Бульварах  или  же-
лезнодорожной ветки от Ботанического сада до Рапэ.
   - Не слушайте его, Морсер, - лениво заговорил Дебрэ, - женитесь. Ведь
вы сочетаетесь браком с денежным мешком. Так не все ли вам равно!  Пусть
на нем будет одним гербом меньше и одним нулем  больше;  в  вашем  гербе
семь мерлеток; три из них вы уделите жене, и вам еще  останется  четыре.
Это все ж одной больше, чем у герцога Гиза, и он чуть не сделался  фран-
цузским королем, и его двоюродный брат был германским императором.
   - Да, пожалуй, вы правы, - рассеянно отвечал Альбер.
   - Еще бы! К тому же всякий миллионер родовит, как незаконнорожденный.
   - Шш! Замолчите, Дебрэ, - сказал, смеясь, Бошан, - вот идет  Шато-Ре-
но, он пронзит вас шпагой своего предка Рено де Монтобана,  чтобы  изле-
чить вас от пристрастия к парадоксам.
   - Он этим унизит свое достоинство, - отвечал Люсьен, - ибо  я  проис-
хождения весьма низкого.
   - Ну вот! - воскликнул Бошан. - Министерство запело на мотив Беранже;
господи, куда мы идем!
   - Господин де Шато-Рено! Господин Максимилиан Моррель! - доложил  ка-
мердинер.
   - Значит, все налицо! - сказал Бошан. - И мы сядем завтракать;  ведь,
если я не ошибаюсь, вы ждали еще только двоих, Альбер?
   - Моррель! - прошептал удивленно Альбер. - Кто это - Моррель?
   Но не успел он договорить, как г-н де Шато-Рено, красивый молодой че-
ловек лет тридцати, аристократ с головы до ног, то  есть  с  наружностью
Гиша и умом Мортемара, взял его за руку.
   - Разрешите мне, Альбер, - сказал он, - представить вам капитана спа-
ги Максимилиана Морреля, моего друга и спасителя. Впрочем, такого  чело-
века нет надобности рекомендовать. Приветствуйте моего героя, виконт.
   Он посторонился и дал место высокому и представительному молодому че-
ловеку, с широким лбом, проницательным взглядом и черными усами, которо-
го наши читатели видели в Марселе при достаточно  драматических  обстоя-
тельствах, чтобы его, быть может, не забыть. Прекрасно сидевший живопис-
ный мундир,  полуфранцузский,  полувосточный,  обрисовывал  его  широкую
грудь, украшенную крестом Почетного легиона, и его стройную талию. Моло-
дой офицер поклонился с изящной учтивостью. Он  был  грациозен  во  всех
своих движениях, потому что был силен.
   - Господин Моррель, - радушно сказал Альбер, - барон Шато-Рено  зара-
нее знал, что доставит мне особенное удовольствие, познакомив меня с ва-
ми; вы его друг - надеюсь, вы станете и нашим другом.
   - Отлично, - сказал Шато-Рено, - и пожелайте, дорогой виконт, чтобы в
случае нужды он сделал для вас то же, что для меня.
   - А что он сделал? - спросил Альбер.
   - Барон преувеличивает, - сказал Моррель, - право, не стоит  об  этом
говорить!
   - Как не стоит говорить? - воскликнул Шато-Рено. - Жизнь не стоит то-
го, чтобы о ней говорить?.. Право, вы слишком уж большой философ,  доро-
гой Моррель... Вы можете так говорить, вы рискуете жизнью  каждый  день,
но я, на чью долю это выпало совершенно случайно...
   - Во всем этом, барон, для меня ясно только одно: что капитан Моррель
спас вам жизнь.
   - Да, только и всего, - сказал Шато-Рено.
   - А как это случилось? - спросил Бошан.
   - Бошан, друг мой, поймите, что я умираю с голоду! - воскликнул  Деб-
рэ. - Не надо длинных рассказов.
   - Да разве я вам мешаю сесть за стол?.. - сказал Бошан.  -  Шато-Рено
все расскажет нам за завтраком.
   - Господа, - сказал Морсер, - имейте в виду, что сейчас  только  чет-
верть одиннадцатого и мы ждем последнего гостя.
   - Ах, да, дипломата, - сказал Дебрэ.
   - Дипломата или что-нибудь еще, это мне неизвестно. Знаю только,  что
я возложил на него поручение, которое он выполнил так удачно, что,  будь
я королем, я сделал бы его кавалером всех моих орденов, если бы  даже  в
моем распоряжении были сразу и Золотое Руно и Подвязка.
   - В таком случае, раз мы еще не садимся за стол, -  сказал  Дебрэ,  -
налейте себе рюмку хереса, как сделали мы, и  расскажите  нам  свою  по-
весть, барон.
   - Вы все знаете, что недавно мне вздумалось съездить в Африку.
   - Это путь, который вам указали ваши предки, дорогой Шато-Рено, - лю-
безно вставил Морсер.
   - Да, но едва ли вы, подобно им, делали это ради  освобождения  гроба
господня.
   - Вы правы, Бошан, - сказал молодой  аристократ,  -  я  просто  хотел
по-любительски пострелять из пистолета. Как вам известно,  я  не  выношу
дуэли с тех пор, как два моих секунданта, выбранные мною для того, чтобы
уладить дело, заставили меня раздробить руку одному из моих лучших  дру-
зей... бедному Францу д'Эпине, вы все его знаете.
   - Ах, да, верно, - сказал Дебрэ, - вы  с  ним  когдато  дрались...  А
из-за чего?
   - Хоть убейте, не помню, - отвечал Шато-Рено. - Но зато отлично  пом-
ню, что, желая как-нибудь проявить свои таланты в этой области, я  решил
испытать на арабах новые пистолеты, которые мне только что подарили. По-
этому я отправился в Оран, из Орана доехал до Константины и  прибыл  как
раз в то время, когда снимали осаду. Я начал отступать вместе со  всеми.
Двое суток я кое-как сносил днем дождь, а ночью снег; но на третье  утро
моя лошадь околела от холода: бедное животное привыкло к попонам, к теп-
лой конюшне... Это был арабский конь, но он не узнал  родины,  встретив-
шись в Аравии с десятиградусным морозом.
   - Так вот почему вы хотите купить моего английского скакуна, - сказал
Дебрэ. - Вы надеетесь, что он будет лучше вашего араба переносить холод.
   - Вы ошибаетесь, я поклялся никогда больше не ездить в Африку.
   - Вы так струхнули? - спросил Бошан.
   - Да, признаюсь, - отвечал Шато-Рено, - и было от чего! Итак,  лошадь
моя околела; я шел пешком; на меня во весь опор налетели  шесть  арабов,
чтобы отрубить мне голову; двоих я застрелил из ружья, двоих - в упор из
пистолетов, но оставалось еще двое, а я был безоружен. Один схватил м