е?
   Девушка улыбнулась.
   - Он тут и тут, - сказала она, прикладывая руку к глазам и к сердцу.
   - А я где? - улыбаясь, спросил Монте-Кристо.
   - Ты, - отвечала она, - ты везде.
   Монте-Кристо взял руку Гайде и хотел поцеловать ее,  но  простодушное
дитя отдернуло руку и подставило ему лоб.
   - Теперь ты знаешь, Гайде, - сказал он, - что  ты  свободна,  что  ты
госпожа, что ты царица; ты можешь попрежнему носить свой костюм и можешь
расстаться с ним; если хочешь - оставайся дома, если хочешь  -  выезжай;
для тебя всегда будет готов экипаж; Али и Мирто будут сопровождать  тебя
всюду и исполнять твои приказания, но только я прошу тебя об одном...
   - Я слушаю тебя.
   - Храни тайну твоего рождения, не говори ни слова о твоем прошлом, ни
в коем случае не произноси имени твоего прославленного отца и твоей нес-
частной матери.
   - Я уже сказала тебе, господин, я ни с кем не буду встречаться.
   - Послушай, Гайде, быть может, такое восточное затворничество  станет
в Париже невозможным, продолжай изучать нравы северных стран, как ты это
делала в Риме, Флоренции, Милане и Мадриде; это послужит тебе на пользу,
будешь ли ты жить здесь или вернешься на Восток.
   Молодая девушка подняла на графа свои большие влажные глаза и ответи-
ла:
   - Или мы вернемся на Восток, хочешь ты сказать, господин мой?
   - Да, дитя мое, - сказал Монте-Кристо, - ты же знаешь, я  никогда  не
покину тебя. Не дерево расстается с цветком, а цветок расстается с дере-
вом.
   - Я никогда не покину тебя, господин, - сказала Гайде, - я знаю,  что
не смогу жить без тебя.
   - Бедное дитя! Через десять лет я буду уже старик, а ты через  десять
лет все еще будешь молода.
   - У моего отца была длинная седая борода. Это не  мешало  мне  любить
его, моему отцу было шестьдесят лет, и он казался  мне  прекраснее  всех
молодых людей, которых я встречала.
   - Но скажи, как ты думаешь, привыкнешь ли ты к этой стране?
   - Буду я видеть тебя?
   - Каждый день.
   - Так о чем же ты спрашиваешь меня, господин?
   - Я боюсь, что ты соскучишься.
   - Нет, господин, ведь по утрам я буду думать о том, что ты придешь, а
по вечерам вспоминать, что ты приходил; и потом, когда я одна, я вспоми-
наю, я вижу огромные картины, широкие горизонты, с Пиндом и Олимпом вда-
ли; а в сердце моем обитают три чувства, с которыми  никогда  не  соску-
чишься, печаль, любовь и благодарность.
   - Ты достойная дочь Эпира, Гайде, нежная и поэтичная, и видно, что ты
происходишь от богинь, которых породила твоя земля.  Будь  же  спокойна,
дитя мое, я сделаю все, чтобы твоя молодость не прошла даром, потому что
если ты любишь меня, как отца, то я люблю тебя, как свое дитя.
   - Ты ошибаешься, господин; я любила отца не так, как тебя, моя любовь
к тебе - не такая любовь; мой отец умер - и я осталась жива, а  если  ты
умрешь - умру и я.
   С улыбкой, полной глубокой нежности, граф протянул девушке руку, она,
как обычно, поднесла ее к губам.
   Граф, таким образом подготовясь к свиданию с семьей Моррель,  удалил-
ся, шепча стихи Пиндара:
   - "Юность - цветок, и любовь - его плод...  Блажен  виноградарь,  для
которого он медленно зрел!"
   Карета, как он велел, ожидала его. Он сел, и лошади, как всегда, пом-
чались во весь опор.
 
 
   XII. СЕМЬЯ МОРРЕЛЬ
 
   Через несколько минут граф прибыл на улицу Моле, N 7.
   Дом был белый, веселый, и двор перед ним украшали небольшие цветочные
клумбы.
   В привратнике, открывшем ему ворота, граф узнал старого  Коклеса.  Но
так как этот последний, как читатели помнят, был крив на  один  глаз,  а
здоровый глаз за эти девять лет сильно ослабел, то Коклес не узнал  гра-
фа.
   Для того чтобы подъехать к крыльцу, экипаж должен  был  обогнуть  не-
большой фонтан, бивший из бассейна, обложенного раковинами и камнями,  -
роскошь, которая возбудила среди соседей  немалую  зависть  и  послужила
причиной тому, что этот дом прозвали "Маленьким Версалем". Нечего добав-
лять, что в бассейне сновало множество красных и желтых рыбок.
   В самом доме, не считая нижнего этажа, занятого кухнями и  погребами,
были еще два этажа и чердачное помещение.  Молодые  люди  приобрели  его
вместе с огромной мастерской и садом с двумя павильонами. Эмманюель сра-
зу же понял, что из этого расположения построек можно будет извлечь  не-
большую выгоду. Он оставил себе дом и половину сада и отделил  все  это,
то есть построил стену между своим владением  и  мастерской,  которую  и
сдал в аренду вместе с павильонами и прилегающей частью сада; так что он
устроился очень недорого и так же  обособленно,  как  самый  придирчивый
обитатель Сен-Жерменского предместья.
   Столовая была вся дубовая; гостиная - красного дерева и  обита  синим
бархатом; спальня - лимонного дерева и обита зеленой камкой; кроме того,
имелся рабочий кабинет Эмманюеля, не занимавшегося  никакой  работой,  и
музыкальная комната для Жюли, не игравшей ни на одном инструменте.
   Весь третий этаж был в распоряжении  Максимилиана;  это  было  точное
повторение квартиры его сестры, только столовая была обращена в бильярд-
ную, куда он приводил своих приятелей. Он следил за чисткой своей лошади
и курил сигару, стоя у входа в сад, когда у  ворот  остановилась  карета
графа.
   Коклес, как мы уже сказали, отворил ворота, а  Батистен,  соскочив  с
козел, спросил, может ли граф МонтеКристо видеть господина и госпожу Эр-
бо и господина Максимилиана Морреля.
   - Граф Монте-Кристо! - воскликнул  Моррель,  бросая  сигару  и  спеша
навстречу посетителю. - Еще бы мы были не  рады  его  видеть.  Благодарю
вас, граф, тысячу раз благодарю, что вы не забыли о своем обещании.
   И молодой офицер так сердечно пожал руку графа, что тот не мог  усом-
ниться в искренности приема и ясно увидел, что его ждали с нетерпением и
встречают с радостью.
   - Идемте, идемте, - сказал Максимилиан, - я сам познакомлю вас; о та-
ком человеке, как вы, не должен докладывать слуга: сестра  в  саду,  она
срезает отцветшие розы; зять читает свои газеты, "Прессу" и "Дебаты",  в
шести шагах от нее, ибо, где бы ни находилась госпожа  Эрбо,  вы  можете
быть заранее уверены, что встретите в орбите не шире  четырех  метров  и
Эмманюеля, и обратно, как говорят в Политехнической школе.
   Молодая женщина в шелковом капоте, тщательно обрывавшая  увядшие  ле-
пестки с куста желтых роз, подняла голову, услышав их шаги.
   Эта женщина была знакомая нам маленькая Жюли, превратившаяся, как  ей
и предсказывал уполномоченный фирмы Томсон и Френч, в госпожу  Эмманюель
Эрбо. Увидав постороннего, она вскрикнула. Максимилиан рассмеялся.
   - Не пугайся, сестра, - сказал он, - хотя граф всего несколько дней в
Париже, но он уже знает, что такое рантьерша из Марэ, а если еще не зна-
ет, то сейчас увидит.
   - Ах, сударь, - сказала Жюли, - привести вас так - это  предательство
со стороны моего брата; он совершенно не заботится о том,  какой  вид  у
его бедной сестры... Пенелон!.. Пенелон!..
   Старик, окапывавший бенгальские розы, всадил в землю свой  заступ  и,
сняв фуражку, подошел к ним, жуя жвачку, которую он тотчас  же  задвинул
поглубже за щеку. В его еще густых волосах серебрилось  несколько  белых
прядей, а коричневое лицо и смелый, острый взгляд изобличали в нем  ста-
рого моряка, загоревшего под солнцем экватора и знакомого с бурями.
   - Вы меня звали, мадемуазель Жюли? - спросил он. - Что вам угодно?
   Пенелон по старой привычке звал дочь своего хозяина мадемуазель  Жюли
и никак не мог привыкнуть называть ее госпожой Эрбо.
   - Пенелон, - сказала Жюли, - скажите господину Эмманюелю, что  у  нас
дорогой гость, а Максимилиан проводит графа в гостиную.
   Потом она обратилась к Монте-Кристо:
   - Вы, надеюсь, разрешите мне оставить вас на минуту?
   И, не дожидаясь согласия графа, она обежала клумбу и бросилась к дому
по боковой дорожке.
   - Послушайте, дорогой господин Моррель, - сказал Монте-Кристо, - я  с
огорчением вижу, что нарушил покой вашей семьи.
   - Взгляните, взгляните, - отвечал, смеясь, Максимилиан, - вот  и  муж
побежал менять куртку на сюртук! Ведь вас знают на улице Меле, вас  жда-
ли, поверьте мне.
   - У вас, мне кажется, счастливая семья, - сказал граф, как бы отвечая
на собственные мысли.
   - Несомненно, граф. Что ж, ведь у них есть все, что надо для счастья:
они молоды, жизнерадостны, любят друг друга и, хоть им и приходилось ви-
деть огромные состояния, они со своими двадцатью пятью тысячами  франков
дохода считают себя богатыми, как Ротшильд.
   - А между тем двадцать пять тысяч франков дохода  -  это  немного,  -
сказал Монте-Кристо, и в его голосе было столько нежности, что он  отоз-
вался в сердце Максимилиана, как голос любящего отца, - но ведь  это  не
предел для нашей молодой четы, они, вероятно, тоже станут  миллионерами.
Ваш зять адвокат или доктор?..
   - Он был негоциантом, граф, и продолжал дело  моего  покойного  отца.
Господин Моррель скончался, оставив после себя капитал в  пятьсот  тысяч
франков; из них половина досталась мне и половина сестре, потому что нас
было только двое. Ее муж, вступая с нею в брак, не обладал ничем,  кроме
благородной честности, ясного ума и незапятнанной репутации. Он  пожелал
иметь столько же, сколько и его жена; он работал до  тех  пор,  пока  не
собрал двухсот пятидесяти тысяч франков; для  этого  понадобилось  шесть
лет. Клянусь вам, граф, было трогательно смотреть на них - такие  трудо-
любивые, такие дружные, они, при их способностях,  могли  бы  достигнуть
значительного богатства, но не пожелали ничего менять в обычаях  отцовс-
кой фирмы и употребили шесть лет на то, на что людям нового склада  пот-
ребовалось бы года два или три; весь Марсель до сих пор восторгается  их
мужественной самоотверженностью. Наконец, однажды  Эмманюель  подошел  к
своей жене, которая заканчивала выплату по обязательствам.
   "Жюли, - обратился он к ней, - вот сверток с последней  сотней  фран-
ков, ее только что передал мне Коклес, и она дополняет те двести пятьде-
сят тысяч франков, которые мы назначили себе пределом.  Удовольствуешься
ли ты тем немногим, чем нам придется теперь ограничиваться?  Наша  фирма
делает в год миллионный оборот и может давать сорок тысяч франков прибы-
ли. Если мы захотим, мы можем через час продать за триста тысяч  франков
нашу клиентуру: вот письмо от господина Делоне, он  предлагает  нам  эту
сумму за нашу фирму, которую он хочет присоединить к своей.  Решай,  как
поступить".
   "Друг мой, - ответила моя сестра, - фирму Моррель может вести  только
Моррель. Разве не стоит отказаться от трехсот тысяч франков,  чтобы  раз
навсегда оградить имя нашего отца от превратностей судьбы?"
   "Я тоже так думал, - сказал Эмманюель, - но я хотел знать  твое  мне-
ние".
   "Ну, так вот оно. Мы получили все, что нам  следовало,  выплатили  по
всем нашим обязательствам; мы можем подвести итог и закрыть кассу;  под-
ведем же этот итог и закроем кассу".
   И они немедленно это сделали. Это было в три часа; в четверть четвер-
того явился клиент, чтобы застраховать два судна, это составляло пятнад-
цать тысяч франков чистой прибыли.
   "Будьте любезны, - сказал ему Эмманюель, - обратиться с этой  страхо-
вой к нашему коллеге господину Делоне. Что касается нас, мы ликвидирова-
ли наше дело".
   "Давно ли?" - спросил удивленный клиент.
   "Четверть часа тому назад".
   И вот каким образом случилось, - продолжал Максимилиан,  улыбаясь,  -
что у моей сестры и зятя только двадцать пять тысяч годового дохода.
   Максимилиан едва успел кончить свой рассказ, который все сильнее  ра-
довал сердце графа, как появился принарядившийся Эмманюель, в сюртуке  и
шляпе. Он поклонился с видом человека, высоко ценящего честь,  оказанную
ему гостем, потом, обойдя с графом свой цветущий сад, провел его в дом.
   Гостиная благоухала цветами, наполнявшими огромную японскую вазу.  На
пороге, приветствуя графа, стояла Жюли, должным образом одетая и  кокет-
ливо причесанная (она ухитрилась потратить на это не  более  десяти  ми-
нут!)
   В вольере весело щебетали птицы; ветви ракитника и розовой  акации  с
их цветущими гроздьями заглядывали в окно из-за синих бархатных драпиро-
вок, в этом очаровательном уголке все дышало миром - от  песни  птиц  до
улыбки хозяев.
   Едва войдя в этот дом, граф почувствовал, что и его коснулось счастье
этих людей; он оставался безмолвным и задумчивым, забывая, что ему  над-
лежит вернуться к беседе, прервавшейся после первых приветствий.
   Вдруг он заметил воцарившееся неловкое молчание и с усилием оторвался
от своих грез.
   - Сударыня, - сказал он, наконец, - простите мне мое  волнение.  Оно,
вероятно, показалось вам  странным,  -  вы  привыкли  к  этому  покою  и
счастью, но для меня так ново видеть довольное лицо, что я не могу отор-
вать глаз от вас и вашего супруга.
   - Мы действительно очень счастливы, - сказала Жюли, - но нам пришлось
очень долго страдать, и мало кто заплатил так дорого за свое счастье.
   На лице графа отразилось любопытство.
   - Это длинная семейная история, как вам уже говорил Шато-Рено, - ска-
зал Максимилиан. - Вы, граф, привыкли видеть большие катастрофы и  вели-
чественные радости, для вас мало интересна эта домашняя картина. Но Жюли
права: мы перенесли немало страданий, хоть они  и  ограничивались  узкой
рамкой семьи...
   - И бог, как всегда, послал вам утешение в страданиях? - спросил Мон-
те-Кристо.
   - Да, граф, - отвечала Жюли, - мы должны это признать, потому что  он
поступил с нами, как со своими избранниками: он послал нам своего  анге-
ла.
   Краска залила лицо графа, и, чтобы скрыть свое волнение, он закашлял-
ся и поднес к губам платок.
   - Тот, кто родился в порфире и никогда ничего не желал, - сказал  Эм-
манюель, - не знает счастья жизни, так же как не умеет ценить ясного не-
ба тот, кто никогда не вверял свою жизнь четырем  доскам,  носящимся  по
разъяренному морю.
   Монте-Кристо встал и, ничего не ответив, потому что дрожь в его голо-
се выдала бы охватившее его волнение, начал медленно ходить взад и  впе-
ред по гостиной.
   - Вас, вероятно, смешит наша роскошь,  граф,  -  сказал  Максимилиан,
следивший глазами за МонтеКристо.
   - Нет, нет, - отвечал Монте-Кристо,  очень  бледный,  прижав  руку  к
сильно бьющемуся сердцу, а другой рукой указывая на хрустальный  колпак,
под которым на черной бархатной подушке был бережно положен шелковый вя-
заный кошелек. - Я просто смотрю, что это за кошелек, в котором как буд-
то с одной стороны лежит какаято бумажка, а с другой - недурной алмаз.
   Лицо Максимилиана стало серьезным, и он ответил:
   - Здесь, граф, самое драгоценное из наших семейных сокровищ.
   - В самом деле, алмаз довольно хорош, - сказал Монте-Кристо.
   - Нет, мой брат говорит не о стоимости камня, хоть его и оценивают  в
сто тысяч франков, он хочет сказать, что вещи, находящиеся  в  этом  ко-
шельке, дороги нам: их оставил тот добрый ангел, о котором мы вам  гово-
рили.
   - Я не понимаю ваших слов, сударыня, а  между  тем  не  смею  просить
объяснения, - с поклоном ответил МонтеКристо. -  Простите,  я  не  хотел
быть неделикатным.
   - Неделикатным, граф? Напротив, мы рады рассказать об этом!  Если  бы
мы хотели сохранить в тайне благородный поступок, о  котором  напоминает
этот кошелек, мы бы не выставляли его таким образом напоказ. Нет, мы хо-
тели бы иметь возможность разгласить о нем всему свету, чтобы наш  неве-
домый благодетель хотя бы трепетанием крыльев открыл себя.
   - Вот как! - проговорил Монте-Кристо глухим голосом.
   - Граф, - сказал Максимилиан, приподнимая хрустальный колпак и благо-
говейно прикасаясь губами к вязаному кошельку, - это держал в своих  ру-
ках человек, который спас моего отца от смерти, нас от разорения, а наше
имя от бесчестия, - человек, благодаря которому мы, несчастные дети, об-
реченные горю и нищете, теперь со всех сторон слышим, как люди восторга-
ются нашим счастьем. Это письмо, - и Максимилиан, вынув из кошелька  за-
писку, протянул ее графу, - это письмо было им написано в тот день, ког-
да мой отец принял отчаянное решение, а этот алмаз великодушный незнако-
мец предназначил в приданое моей сестре.
   Монте-Кристо развернул письмо и прочел его  с  чувством  невыразимого
счастья; это была записка, знакомая нашим читателям, адресованная Жюли и
подписанная Синдбадом-Мореходом.
   - Незнакомец, говорите вы? Таким образом, человек, оказавший вам  эту
услугу, остался вам неизвестен?
   - Да, нам так и не выпало счастья пожать ему руку, - отвечал Максими-
лиан, - и не потому, что мы не молили бога об этой милости. Но  во  всем
этом событии было столько таинственности, что мы до сих пор не  можем  в
нем разобраться: все направляла невидимая рука, могущественная, как рука
чародея.
   - Но я все еще не потеряла надежды поцеловать когда-нибудь эту  руку,
как я целую кошелек, которого она касалась, - сказала Жюли. - Четыре го-
да тому назад Пенелон был в Триесте; Пенелон, граф, это тот  старый  мо-
ряк, которого вы видели с заступом в руках и который из боцмана  превра-
тился в садовника. В Триесте он видел на набережной  англичанина,  соби-
равшегося отплыть на яхте, и узнал в нем человека, посетившего моего от-
ца пятого июня тысяча восемьсот двадцать девятого года и пославшего  мне
пятого сентября эту записку. Это был, несомненно, тот самый  незнакомец,
как утверждает Пенелон, но он не решился заговорить с ним.
   - Англичанин! - произнес задумчиво  Монте-Кристо,  которого  тревожил
каждый взгляд Жюли. - Англичанин, говорите вы?
   - Да, - сказал Максимилиан, - англичанин, явившийся к нам как уполно-
моченный римской фирмы Томсон и Френч. Вот почему я вздрогнул, когда  вы
сказали у Морсера, что Томсон и Френч ваши  банкиры.  Дело  происходило,
как мы вам уже сказали, в тысяча восемьсот двадцать девятом году;  пожа-
луйста, граф, скажите, вы не знали этого англичанина?
   - Но вы говорили, будто фирма Томсон и Френч неизменно отрицала,  что
она оказала вам эту услугу?
   - Да.
   - В таком случае, может быть, тот англичанин  просто  был  благодарен
вашему отцу за какой-нибудь добрый поступок, им самим позабытый, и  вос-
пользовался предлогом, чтобы оказать ему услугу?
   - Тут можно предположить что угодно, даже чудо.
   - Как его звали? - спросил Монте-Кристо.
   - Он не назвал другого имени, - отвечала Жюли, внимательнее вглядыва-
ясь в графа, - только то, которым он подписал записку: Синдбад-Мореход.
   - Но ведь это, очевидно, не имя, а псевдоним.
   Видя, что Жюли смотрит на него еще пристальнее и вслушивается в  звук
его голоса, граф добавил:
   - Послушайте, не был ли он приблизительно одного роста со мной, может
быть чуть-чуть повыше, немного тоньше, в высоком воротничке, туго  затя-
нутом галстуке, в облегающем и наглухо застегнутом сюртуке и с  неизмен-
ным карандашом в руках?
   - Так вы его знаете? - воскликнула Жюли с  заблестевшими  от  радости
глазами.
   - Нет, - сказал Монте-Кристо, - я только высказываю предположение.  Я
знавал некоего лорда Уилмора, который был щедр на такие благодеяния.
   - Не открывая, кто он?
   - Это был странный человек, не веривший в благодарность.
   - Господи, - воскликнула Жюли с непередаваемым  выражением  всплеснув
руками, - во что же он верит, несчастный?
   - Во всяком случае, он не верил в нее в  то  время,  когда  я  с  ним
встречался, - сказал Монте-Кристо, бесконечно взволнованный этим возгла-
сом, вырвавшимся из глубины души. - Может быть, с тех пор ему и пришлось
самому убедиться, что благодарность существует.
   - И вы знакомы с этим человеком, граф? - спросил Эмманюель.
   - Если вы знакомы с ним, - воскликнула Жюли, - скажите, можете ли  вы
свести нас к нему, показать нам его, сказать нам, где он находится? Пос-
лушай, Максимилиан,  послушай,  Эмманюель,  ведь  если  мы  когда-нибудь
встретимся с ним, он не сможет не поверить в память сердца!
   Монте-Кристо почувствовал, что на глазах у него навернулись слезы; он
снов