ожать госпожу де Вильфор!
   - Не спешите, Максимилиан, - сказала Валентина, грустно улыбаясь.
   - Но если этот брак ей неприятен, то, может быть, чтобы помешать ему,
она отнесется благосклонно к какому-нибудь другому предложению?
   - Не надейтесь на это, Максимилиан; госпожа де Вильфор  отвергает  не
мужей, а замужество.
   - Как замужество? Если она против брака, зачем же она сама вышла  за-
муж?
   - Вы не понимаете, Максимилиан. Когда я год тому назад  заговорила  о
том, что хочу уйти в монастырь, она, хоть и  считала  нужным  возражать,
приняла эту мысль с радостью; даже мой отец согласился - и это благодаря
ее увещаниям, я уверена; меня удержал только мой бедный дедушка.  Вы  не
можете себе представить, Максимилиан, как выразительны глаза этого  нес-
частного старика, который любит на всем свете только меня одну и,  -  да
простит мне бог, если я клевещу! - которого люблю только я одна. Если бы
вы знали, как он смотрел на меня, когда узнал о  моем  решении,  сколько
было упрека в этом взгляде и сколько отчаяния в его слезах, которые тек-
ли без жалоб, без вздохов по его неподвижному лицу. Мне стало стыдно,  я
бросилась к его ногам и воскликнула: "Простите! Простите, дедушка! Пусть
со мной будет, что угодно, я никогда с вами  не  расстанусь".  Тогда  он
поднял глаза к небу... Максимилиан,  мне,  может  быть,  придется  много
страдать, но за все страдания меня заранее вознаградил этот взгляд моего
старого деда.
   - Дорогая Валентина, вы ангел, и я, право, не знаю, чем  я  заслужил,
когда направо и налево рубил бедуинов, - разве что бог принял во  внима-
ние, что это неверные, - чем я заслужил счастье вас узнать. Но послушай-
те, почему же госпожа де Вильфор может не хотеть, чтобы вы вышли замуж?
   - Разве вы не слышали, как я только что сказала, что я богата,  слиш-
ком богата? После матери я унаследовала пятьдесят тысяч ливров  годового
дохода; мои дедушка и бабушка, маркиз и маркиза  де  Сен-Мерап,  оставят
мне столько же; господин Нуартье, очевидно, намерен сделать  меня  своей
единственной наследницей. Таким образом, по сравнению со мной, мой  брат
Эдуард беден. Со стороны госпожи де Вильфор ему ждать нечего. А она обо-
жает этого ребенка. Если я уйду в монастырь, все мое состояние достанет-
ся моему отцу, который будет наследником маркиза, маркизы и моим, а  по-
том перейдет к его сыну.
   - Странно, откуда такая жадность в молодой, красивой женщине.
   - Заметьте, что она думает не о себе, а о своем сыне, и  то,  что  вы
ставите ей в вину, с точки зрения материнской любви, почти добродетель.
   - Послушайте, Валентина, - сказал Моррель, -  а  если  бы  вы  отдали
часть своего имущества ее сыну?
   - Как предложить это женщине, которая вечно твердит о своем бескорыс-
тии?
   - Валентина, моя любовь была для меня всегда  священна,  и,  как  все
священное, я таил ее под покровом своего благоговения и хранил в глубине
сердца; никто в мире, даже моя сестра, не  подозревает  об  этой  любви,
тайну ее я не доверил ни одному человеку. Валентина,  вы  мне  позволите
рассказать о ней другу?
   Валентина вздрогнула.
   - Другу? - сказала она. - Максимилиан, мне страшно  даже  слышать  об
этом. А кто этот друг?
   - Послушайте, Валентина, испытывали ли вы по отношению к  кому-нибудь
такую неодолимую симпатию, что, видя этого человека  в  первый  раз,  вы
чувствуете, будто знаете его уже давно, и спрашиваете себя, где и  когда
его видели, и, не в силах припомнить, начинаете  верить,  что  это  было
раньше, в другом мире, и что эта симпатия - только проснувшееся воспоми-
нание?
   - Да.
   - Ну, вот, это я испытал в первый же раз, когда увидел этого  необык-
новенного человека.
   - Необыкновенного человека?
   - Да.
   - И вы с ним давно знакомы?
   - Какую-нибудь педелю или дней десять.
   - И вы называете другом человека, которого знаете всего неделю? Я ду-
мала, Максимилиан, что вы не так щедро раздаете прекрасное имя - друг.
   - Логически вы правы, Валентина; по говорите, что угодно, я не  отка-
жусь от этого инстинктивного чувства. Я убежден, что этот человек сыгра-
ет роль во всем, что со мной в будущем случится хорошего, и  мне  иногда
кажется, что он своим глубоким взглядом проникает в это будущее  и  нап-
равляет его своей властной рукой.
   - Так это предсказатель? - улыбаясь, спросила Валентина.
   - Право, - сказал Максимилиан, - я порой готов поверить, что он  пре-
дугадывает... особенно хорошее.
   - Познакомьте меня с ним, пусть он мне скажет, найду  ли  я  в  любви
награду за все мои страдания!
   - Мой бедный друг! Но вы его знаете.
   - Я?
   - Да. Он спас жизнь вашей мачехе и ее сыну.
   - Граф Монте-Кристо?
   - Да, он.
   - Нет, - воскликнула Валентина, - он никогда не будет моим другом, он
слишком дружен с моей мачехой.
   - Граф - друг вашей мачехи, Валентина? Нет, мое чувство не  может  до
такой степени меня обманывать; я уверен, что вы ошибаетесь.
   - Если бы вы только знали, Максимилиан! У нас в  доме  царит  уже  не
Эдуард, а граф. Мачеха преклоняется перед ним  и  считает  его  кладезем
всех человеческих познаний. Отец восхищается, - слышите, восхищается  им
и говорит, что никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так красноречиво выс-
казывал такие возвышенные мысли. Эдуард его обожает и, хоть и боится его
больших черных глаз, бежит к нему навстречу, как только  его  увидит,  и
всегда получает из его рук какую-нибудь восхитительную игрушку; в  нашем
доме граф Монте-Кристо уже не гость моего отца или госпожи де Вильфор, -
граф Монте-Кристо у себя дома.
   - Ну что же, если все это так, как вы рассказываете, то вы должны бы-
ли уже почувствовать или скоро почувствуете его магическое  влияние.  Он
встречает в Италии Альбера де Морсер - и выручает его из  рук  разбойни-
ков; он знакомится с госпожой Данглар - и делает ей царский подарок; ва-
ша мачеха и брат проносятся мимо его дома -  и  его  нубиец  спасает  им
жизнь. Этот человек явно обладает даром влиять на окружающее. Я ни в ком
не встречал соединения более простых вкусов с большим великолепием. Ког-
да он мне улыбается, в его улыбке столько нежности, что я  не  могу  по-
нять, как другие находят ее горькой. Скажите, Валентина, улыбнулся ли он
вам так? Если да, вы будете счастливы.
   - Я! - воскликнула молодая девушка. - Максимилиан, он даже не смотрит
на меня или, вернее, если я прохожу мимо,  он  отворачивается  от  меня.
Нет, он совсем не великодушен или не обладает проницательностью, которую
вы ему приписываете, и не умеет читать в сердцах людей. Если бы  он  был
великодушным человеком, то, увидав, как я печальна и одинока в этом  до-
ме, он защитил бы меня своим влиянием, и если он действительно,  как  вы
говорите, играет роль солнца, то он согрел бы мое сердце своими  лучами.
Вы говорите, что он вас любит, Максимилиан; а откуда вы это знаете? Люди
приветливо улыбаются сильному офицеру пяти футов и шести дюймов  ростом,
с длинными усами и большой саблей, но они, не задумываясь, раздавят нес-
частную плачущую девушку.
   - Валентина, клянусь, вы ошибаетесь!
   - Подумайте, Максимилиан, если бы это было иначе, если бы он обращал-
ся со мной дипломатически, как человек, который стремится так или  иначе
утвердиться в доме, он хоть раз подарил бы меня той улыбкой, Которую  вы
так восхваляете. Но нет, он видит, что я несчастна, он понимает, что  не
может иметь от меня никакой пользы, и даже не обращает на меня внимания.
Кто знает, может быть, желая угодить моему отцу, госпоже де Вильфор  или
моему брату, он тоже станет преследовать меня,  если  это  будет  в  его
власти? Давайте будем откровенны: я ведь не такая женщина, которую можно
вот так, без причины, презирать; вы сами это говорили. Простите меня,  -
продолжала она, заметив, какое впечатление ее слова производят на Макси-
милиана, - я дурная и высказываю вам сейчас мысли, которых сама  в  себе
не подозревала. Да, я не отрицаю, что в этом человеке есть сила, о кото-
рой вы говорите, и она действует даже на меня, но, как видите, действует
вредно и губит добрые чувства.
   - Хорошо, - со вздохом произнес Моррель, - не будем говорить об этом.
Я не скажу ему ни слова.
   - Я огорчаю вас, мой друг, - сказала Валентина. - Почему  я  не  могу
пожать вам руку, чтобы попросить у вас прощения? Но я и сама была бы ра-
да, если бы вы меня переубедили; скажите, что же собственно  сделал  для
вас граф Монте-Кристо?
   - Признаться, вы ставите меня в трудное положение, когда спрашиваете,
что именно сделал для меня граф, - ничего определенного, я это сам пони-
маю. Мое чувство к нему совершенно бессознательно, в нем нет ничего  ра-
зумно обоснованного. Разве солнце что-нибудь сделало для меня? Нет.  Оно
согревает меня, и при его свете я вижу вас, вот и  все.  Разве  тот  или
иной аромат сделал что-нибудь для меня?  Нет.  Он  просто  приятен.  Мне
больше нечего сказать, если меня спрашивают, почему я люблю этот  запах.
Так и в моем дружеском чувстве к графу есть что-то необъяснимое, как и в
его отношении ко мне. Внутренний голос говорит мне, что эта  взаимная  и
неожиданная симпатия не случайна. Я чувствую какую-то связь между малей-
шими его поступками, между самыми сокровенными его мыслями и моими  пос-
тупками и мыслями. Вы опять будете смеяться надо мной, Валентина,  но  с
тех пор как я познакомился с этим человеком,  у  меня  возникла  нелепая
мысль, что все, что со мной происходит хорошего, исходит от него. А ведь
я прожил на свете тридцать лет, не чувствуя никакой потребности в  таком
покровителе, правда? Все равно, вот вам пример:  он  пригласил  меня  на
субботу к обеду; это вполне естественно при наших отношениях, так? И что
же я потом узнал? К этому обеду приглашены ваш отец  и  ваша  мачеха.  Я
встречусь с ними, и кто знает, к чему может привести эта встреча?  Каза-
лось бы, самый простой случай, по я чувствую в нем нечто необыкновенное:
он вселяет в меня какую-то странную уверенность. Я говорю себе, что этот
человек необычайный человек, который все знает  и  все  понимает,  хотел
устроить мне встречу с господином и госпожой  де  Вильфор.  Порой  даже,
клянусь вам, я стараюсь прочесть в его глазах, не угадал ли он  мою  лю-
бовь.
   - Друг мой, - сказала Валентина, - я бы сочла вас за духовидца  и  не
на шутку испугалась бы за ваш рассудок, если бы слышала  от  вас  только
такие рассуждения. Как, вам кажется, что эта встреча -  не  случайность?
Но подумайте хорошенько. Мой отец, который никогда нигде не бывает,  раз
десять пробовал заставить госпожу де Вильфор отказаться от этого пригла-
шения, по она, напротив, горит желанием побывать в доме этого  необыкно-
венного набоба и, хоть с большим трудом, добилась все-таки, чтобы он  ее
сопровождал. Нет, нет, поверьте, на этом свете, кроме вас,  Максимилиан,
мне но от кого ждать помощи, как только от дедушки, живого трупа,  не  у
кого искать поддержки, кроме моей матери, бесплотной тени!
   - Я чувствую, что вы правы, Валентина, и что логика на вашей стороне,
- сказал Максимилиан, - но ваш нежный голос, всегда так властно на  меня
действующий, сегодня не убеждает меня.
   - А ваш меня, - отвечала Валентина, - и признаюсь, что если у вас нет
другого примера...
   - У меня есть еще один, - нерешительно проговорил Максимилиан, - но я
должен сам признаться, что он еще более нелеп, чем первый.
   - Тем хуже, - сказала, улыбаясь, Валентина.
   - А все-таки, - продолжал Моррель, - для меня он  убедителен,  потому
что я человек чувства, интуиции и за десять лет службы не раз обязан был
жизнью молниеносному  наитию,  которое  вдруг  подсказывает  отклониться
вправо или влево, чтобы пуля, несущая смерть, пролетела мимо.
   - Дорогой Максимилиан, почему вы не приписываете моим  молитвам,  что
пули отклоняются от своего пути? Когда вы там, я молю бога и  свою  мать
уже не за себя, а за вас.
   - Да, с тех пор как мы узнали друг друга, - с улыбкой сказал Моррель,
- но прежде, когда я еще не знал вас, Валентина?
   - Ну, хорошо, злой вы; если вы не хотите быть  мне  ничем  обязанным,
вернемся к примеру, который вы сами признаете нелепым.
   - Так вот посмотрите в щелку: видите там, под деревом, новую  лошадь,
на которой я приехал?
   - Какой чудный конь! Почему вы не подвели его сюда? Я бы поговорила с
ним.
   - Вы сами видите, это очень дорогая лошадь, - сказал Максимилиан. - А
вы знаете, что мои средства ограничены, Валентина, и я, что  называется,
человек благоразумный. Ну, так вот, я увидел у одного торговца этого ве-
ликолепного Медеа, как я его зову. Я справился о цене; мне ответили: че-
тыре с половиной тысячи франков; я само собой должен  был  перестать  им
восхищаться и ушел, признаюсь, очень огорченный, потому что лошадь смот-
рела на меня приветливо, ласкалась ко мне и гарцевала  подо  мной  самым
кокетливым и очаровательным образом. В тот вечер у меня собрались  прия-
тели - Шато-Рено, Дебрэ и еще человек пять-шесть повес, которых вы имее-
те счастье не знать даже по именам. Вздумали играть в бульот; я  никогда
не играю в карты, потому что я не так богат, чтобы проигрывать, и не так
беден, чтобы стремиться выиграть. Но это происходило у меня  в  доме,  и
мне не оставалось ничего другого, как послать за картами.
   Когда мы садились играть, приехал граф Монте-Кристо. Он сел к  столу,
стали играть, и я выиграл - я едва решаюсь вам в этом признаться, Вален-
тина, - я выиграл пять тысяч франков. Гости разошлись около полуночи.  Я
не выдержал, нанял кабриолет и поехал к этому торговцу. Дрожа от  волне-
ния, я позвонил, тот, кто открыл мне дверь, вероятно, принял меня за су-
масшедшего. Я бросился в конюшню, заглянул в стойло. О,  счастье!  Медеа
мирно жевал сено. Я хватаю седло, сам седлаю  лошадь,  надеваю  уздечку.
Медеа подчиняется всему этому с полной охотой. Затем, сунув в руки  оше-
ломленному торговцу четыре с половиной тысячи франков, я возвращаюсь до-
мой - вернее, всю ночь езжу взад и вперед по Елисейским Полям. И знаете?
В окнах графа горел свет, мне показалось, что я вижу на шторах его тень.
Так вот, Валентина, я готов поклясться, что граф знал, как  мне  хочется
иметь эту лошадь, и нарочно проиграл, чтобы я мог ее купить.
   - Милый Максимилиан,  -  сказала  Валентина,  -  вы,  право,  слишком
большой фантазер... Вы недолго будете меня любить...  Человек,  который,
подобно вам, витает в поэтических грезах, не сможет  прозябать  в  такой
монотонной любви, как наша... Но, боже мой, меня зовут... Слышите?
   - Валентина, - сказал Максимилиан, - через  щелку...  ваш  самый  ма-
ленький пальчик... чтоб я мог поцеловать его.
   - Максимилиан, ведь мы условились, что будем друг  для  друга  только
два голоса, две тони!
   - Как хотите, Валентина.
   - Вы будете рады, если я исполню ваше желание?
   - О, да!
   Валентина взобралась на скамейку и протянула не мизинец  в  щелку,  а
всю руку поверх перегородки.
   Максимилиан вскрикнул, вскочил на тумбу, схватил эту обожаемую руку и
припал к ней жаркими губами, но в тот же миг маленькая ручка выскользну-
ла из его рук, и Моррель слышал только, как убегала Валентина, быть  мо-
жет, испуганная пережитым ощущением.
 
 
   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
 
   I. ГОСПОДИН НУАРТЬЕ ДЕ ВИЛЬФОР
 
   Вот что произошло в доме королевского прокурора  после  отъезда  г-жи
Данглар и ее дочери, в то время как происходил переданный нами разговор.
   Вильфор в сопровождении жены явился в комнату своего отца; что  каса-
ется Валентины, то мы знаем, где она находилась.
   Поздоровавшись со стариком и отослав Барруа, старого  лакея,  прослу-
жившего у Нуартье больше четверти века, они сели.
   Нуартье сидел в большом кресле на колесиках, куда его сажали утром  и
откуда поднимали вечером; перед ним было зеркало, в  котором  отражалась
вся комната, так что, Даже не шевелясь, - что, впрочем,  было  для  него
невозможно, - он мог видеть, кто к нему входит, кто выходит и что  дела-
ется вокруг. Неподвижный, как труп, он смотрел живым и умным взглядом на
своих детей, церемонное  приветствие  которых  предвещало  нечто  значи-
тельное и необычное.
   Зрение и слух были единственными  чувствами,  которые,  подобно  двум
искрам, еще тлели в этом теле, уже на три четверти готовом  для  могилы;
да и то из этих двух чувств только одно могло свидетельствовать о  внут-
ренней жизни, еще теплившейся в этом истукане, и взгляд, выражавший  эту
внутреннюю жизнь, походил на далекий  огонек,  который  ночью  указывает
заблудившемуся в пустыне страннику,  что  где-то  есть  живое  существо,
бодрствующее в безмолвии и мраке.
   Зато в черных глазах старого Нуартье, с нависшими  над  ними  черными
бровями, тогда как его длинные волосы, спадающие до плеч, были совершен-
но белы, в этих глазах - как бывает всегда, когда тело уже перестает вам
повиноваться, - сосредоточилась вся энергия, вся воля,  вся  сила,  весь
разум, некогда оживлявшие его тело и дух. Конечно, недоставало жеста ру-
ки, звука голоса, движений тела, но этот властный взор заменял все. Гла-
за отдавали приказания, глаза благодарили; это был труп, в котором  жили
глаза; и ничто не могло быть страшнее  подчас,  чем  мраморное  лицо,  в
верхней половине которого зажигался гнев или светилась  радость.  Только
три человека умели понимать этот язык несчастного  паралитика:  Вильфор,
Валентина и тот старый слуга, о котором мы уже  упомянули.  Но  так  как
Вильфор видел своего отца только изредка и лишь тогда, когда  это  было,
так сказать, неизбежно, а когда видел - ничем не старался  угодить  ему,
даже и понимая его, то все счастье старика составляла его внучка. Вален-
тина научилась, благодаря самоотверженности, любви и терпению, читать по
глазам все мысли Нуартье. На этот немой и  никому  другому  не  понятный
язык она отвечала своим голосом, лицом, всей душой, так  что  оживленные
беседы возникали между молодой девушкой и этой бренной плотью, почти об-
ратившейся в прах, которая, однако, еще была человеком огромных  знаний,
неслыханной проницательности и настолько  сильной  воли,  насколько  это
возможно для духа, который томился в теле, переставшем ему повиноваться.
   Таким образом, Валентине удалось разрешить нелегкую задачу:  понимать
мысли старика и передавать ему свои; и благодаря этому умению  почти  не
бывало случая, чтобы в обыденных вещах она не угадывала вполне точно же-
лания этой живой души или потребности этого полубесчувственного трупа.
   Что касается Барруа, то он, как мы сказали, служил своему хозяину уже
двадцать пять лет и так хорошо знал все его привычки, что Нуартье  почти
не требовалось о чемлибо его просить.
   Вильфору не нужна была ничья помощь, чтобы начать с отцом тот  стран-
ный разговор, для которого он явился. Он сам, как мы уже сказали, отлич-
но знал весь словарь старика, и если он так редко с  ним  беседовал,  то
это происходило лишь от полного равнодушия. Поэтому он  предоставил  Ва-
лентине спуститься в сад, отослал Барруа и уселся по правую руку от сво-
его отца, между тем как г-жа де Вильфор села слева.
   - Не удивляйтесь, сударь, - сказал он, - что Валентина  не  пришла  с
нами и что я отослал Барруа; предстоящая нам беседа не могла бы  вестись
в присутствии дочери или лакея. Госпожа де Вильфор и я намерены сообщить
вам нечто важное.
   Во время этого вступления лицо Нуартье оставалось безучастным,  тогда
как взгляд Вильфора, казалось, хотел проникнуть в самое сердце старика.
   - Мы уверены, госпожа, де Вильфор и я, - продолжал королевский проку-
рор своим обычным ледяным тоном, не допускающим каких-либо возражений, -
что вы сочувственно встретите это сообщение.
   Взгляд старика был по-прежнему неподвижен; он просто слушал.
   - Мы выдаем Валентину замуж, - продолжал Вильфор.
   Восковая маска не могла бы остаться при этом известии более холодной,
чем лицо старика.
   - Свадьба состоится через три месяца, - продолжал Вильфор.
   Глаза старика были все так же безжизненны.
   Тут заговорила г-жа де Вильфор.
   - Нам казалось, - поспешила она добав