- сказала Карконта, ставя на стол бутылку вина. - Если  угодно,
можете приниматься за ужин".
   "А вы?" - спросил Жоаннес.
   "Я ужинать не буду", - отвечал Кадрусс.
   "Мы очень поздно обедали", - поспешила добавить Карконта.
   "Так мне придется ужинать одному?" - спросил ювелир.
   "Мы будем вам прислуживать", - ответила Карконта с готовностью, какой
она никогда не проявляла даже по отношению к платным посетителям.
   Время от времени Кадрусс бросал на нее быстрый, как молния, взгляд.
   Гроза все еще продолжалась.
   "Слышите, слышите? - сказала Карконта. - Право, хорошо, сделали,  что
вернулись".
   "Но если, пока я ужинаю, буря утихнет, я все-таки  пойду",  -  сказал
ювелир.
   "Это мистраль, - сказал, покачивая головой, Кадрусс, - это протянется
до завтра".
   И он тяжело вздохнул.
   "Ну, что делать, - сказал ювелир, садясь к столу, - тем хуже для тех,
кто сейчас в пути".
   "Да, - отвечала Карконта, - они проведут плохую ночь".
   Ювелир принялся за ужин, а Карконта продолжала оказывать ему  всячес-
кие услуги, как подобает внимательной хозяйке; она, всегда такая сварли-
вая и своенравная, была образцом предупредительности и  учтивости.  Если
бы ювелир знал ее раньше, такая разительная перемена,  конечно,  удивила
бы его и не могла бы не возбудить в нем подозрений. Что касается Кадрус-
са, то он продолжал молча шагать по комнате и,  казалось,  избегал  даже
смотреть на гостя.
   Когда тот поужинал, Кадрусс пошел открыть дверь.
   "Гроза как будто проходит", - сказал он.
   Но в эту минуту, словно чтобы показать,  что  он  ошибается,  оглуши-
тельный раскат грома потряс весь дом; порыв ветра вместе с  дождем  вор-
вался в дверь и, потушил лампу. Кадрусс  снова  запер  дверь;  его  жена
угольком из догоравшего камина зажгла свечу.
   "Вы, должно быть, устали, - сказала она ювелиру, - я постлала  чистые
простыни, идите наверх и спите спокойно".
   Жоаннес подождал еще немного, чтобы посмотреть, не утихает  ли  буря,
и, убедившись, что гроза и дождь только  усиливаются,  пожелал  хозяевам
спокойной ночи и ушел наверх.
   Он шел по лестнице над моей головой, и я слышал, как ступеньки  скри-
пели под его ногами.
   Карконта проводила его алчным взглядом, тогда как Кадрусс,  напротив,
стоял к нему спиной и даже не смотрел в его сторону.
   Все эти подробности, о которых я вспомнил позже, ничуть меня не пора-
зили, пока все это происходило у меня перед глазами; в  общем  все,  что
случилось, было вполне естественно, и, если не считать истории  с  алма-
зом, которая показалась мне довольно неправдоподобной, все вытекало одно
из другого.
   Я смертельно устал, но собирался воспользоваться первой минутой, ког-
да уймется дождь и уляжется буря, а потому решил поспать несколько часов
и убраться отсюда среди ночи.
   Я слышал, как наверху ювелир поудобнее устраивался  на  ночь.  Вскоре
под ним заскрипела кровать; он улегся:
   Я чувствовал, что мои глаза слипаются, а так как у меня не  возникало
ни малейшего подозрения, - то я и не пытался бороться со сном; в послед-
ний раз я заглянул в соседнюю комнату. Кадрусс сидел у стола,  на  дере-
вянной скамейке, которая в деревенских трактирах заменяет стулья; он си-
дел ко мне спиной, так что я не мог видеть его лица, да и сиди он иначе,
я все равно не мог бы его разглядеть, потому что голову  он  склонил  на
руки.
   Карконта некоторое время молча наблюдала за ним, потом пожала плечами
и села напротив него.
   В эту минуту потухающее пламя охватило еще не тронутый сухой  сук;  в
темной комнате стало немного светлее. Карконта но сводила глаз с мужа, а
так как он сидел все в той же позе, она протянула свои скрюченные пальцы
и дотронулась до его лба.
   Кадрусс вздрогнул. Мне показалось, что губы Карконты  шевелились;  но
или она говорила слишком тихо, или  сон  уже  притупил  мои  чувства,  -
только звук ее голоса не долетал до меня. Глаза мои тоже  заволакивались
туманом, и я уже не отдавал себе отчета, наяву я все  это  вижу  или  во
сне. Наконец, веки мои сомкнулись, и я перестал сознавать окружающее.
   Я спал глубоким сном, как вдруг меня разбудил выстрел и за ним  ужас-
ный крик. Над головой раздались нетвердые шаги, и что-то грузно  рухнуло
на лестнице, как раз над моей головой.
   Я еще не совсем пришел в себя. Мне слышались стоны, потом заглушенные
крики, как будто где-то происходила борьба.
   Последний крик, протяжнее, чем остальные, сменившийся затем  стонами,
окончательно вывел меня из оцепенения.
   Я приподнялся на локте, открыл глаза, но  не  мог  в  темноте  ничего
разглядеть и дотронулся до своего лба, на который, как  мне  показалось,
падали сквозь доски лестницы частые капли теплого дождя.
   За разбудившим меня шумом наступила полная тишина. Я слышал над своей
головой мужские шаги; заскрипела лестница. Мужчина  спустился  в  нижнюю
комнату, подошел к камину и зажег свечу.
   Это был Кадрусс; он был очень бледен, и его рубашка была вся в крови.
   Затеплив свечу, он быстро поднялся по лестнице, и я вновь услышал его
быстрые, тревожные шаги.
   Через минуту он снова сошел вниз. В руке он держал футляр;  удостове-
рившись, что алмаз лежит внутри, он начал совать его то  в  один,  то  в
другой карман; затем решив, вероятно, что карман  недостаточно  надежное
место, закатал его в свой красный платок и обернул им шею.
   Затем он бросился к шкафу, вытащил оттуда золото и ассигнации, рассо-
вал их в карманы штанов и в карманы куртки, захватил две-три  рубашки  и
выскочил за дверь. Тогда мне все стало ясно; я упрекал себя за случивше-
еся, как будто сам был в этом виноват. Мне показалось, что я слышу  сто-
ны; быть может, несчастный ювелир был еще жив; быть  может,  оказав  ему
помощь, я мог отчасти загладить зло, которое я не то чтобы совершил,  но
которому дал свершиться. Я налег спиной на плохо скрепленные доски,  от-
делявшие от нижней комнаты подобие пристройки, где я лежал; доски  пода-
лись, и я проник в дом.
   Я схватил свечу и бросился вверх  по  лестнице;  поперек  нее  лежало
чье-то тело; это был труп Карконты.
   Слышанный мною выстрел был сделан по ней; пуля пробила ей  шею  навы-
лет, кровь текла из двойной раны и струей била изо рта.
   Она была мертва.
   Я перешагнул через труп и побежал дальше.
   Спальня была в ужасном  беспорядке.  Часть  мебели  была  опрокинута;
простыни, за которые судорожно хватался несчастный ювелир, были  разбро-
саны по комнате; сам он лежал на полу, головой к стене,  в  луже  крови,
вытекшей из трех больших ран на груди.
   Из четвертой торчала рукоятка огромного кухонного ножа.
   Мне под ноги попался второй пистолет, неразряженный, вероятно потому,
что порох отсырел.
   Я подошел к ювелиру, он был еще жив; от шума моих шагов, а главное от
сотрясения пола, он открыл мутные глаза, остановил их на мне,  пошевелил
губами, словно желая что-то сказать, и испустил дух.
   От этого страшного зрелища я почти обезумел; раз я никому уже не  мог
помочь, мне хотелось только одного: бежать. Я схватился за  голову  и  с
криком ужаса выскочил на лестницу.
   В нижней комнате оказалось человек шесть  таможенных  досмотрщиков  и
два-три жандарма - целый вооруженный отряд.
   Меня схватили; я даже не пытался сопротивляться, я больше  не  владел
собой. Я пытался говорить, но издавал только нечленораздельные звуки.
   Я увидел, что таможенники и жандармы показывают на меня  пальцами;  я
оглядел себя - я был весь в крови. Тот теплый дождь,  который  капал  на
меня сквозь доски лестницы, был кровью Карконты.
   Я указал пальцем на то место, где я прятался.
   "Что он хочет сказать?" - спросил один из жандармов.
   Один из таможенников заглянул туда.
   "Он хочет сказать, что прошел оттуда", - ответил он.
   И он указал на пролом, через который я в самом деле прошел.
   Тогда я понял, что меня принимают за убийцу. Ко мне  вернулся  голос,
ко мне вернулись силы; я вырвался из рук державших меня людей и крикнул:
   "Это не я! Не я!"
   Два жандарма навели на меня свои карабины.
   "Если ты пошевелишься, - сказали они, - тебе конец".
   "Но я же вам говорю, - воскликнул я, - что это не я!"
   "Все это ты можешь рассказывать судьям в Ниме, - отвечали  они.  -  А
пока иди за нами; и наш тебе совет - не сопротивляйся".
   Да я и не думал сопротивляться; я был охвачен  ужасом,  подавлен.  На
меня надели наручники, привязали к лошадиному хвосту и отвели в Ним.
   Оказывается, меня выследил один из таможенников; поблизости от  трак-
тира он потерял меня из виду, предположил, что я  там  проведу  ночь,  и
отправился предупредить своих товарищей; они явились сюда как раз, когда
грянул выстрел, и захватили меня при таких явных уликах, что я сразу по-
нял, как трудно мне будет доказать свою невиновность.
   Тогда все мои усилия свелись к одному: прежде всего я попросил следо-
вателя, чтобы он велел разыскать некоего аббата  Бузони,  заезжавшего  в
этот самый день в трактир "Гарский мост". Если Кадрусс все выдумал, если
этого аббата не существовало - значит, я пропал, разве  что  поймали  бы
самого Кадрусса и он бы во всем сознался.
   Прошло два месяца, во время которых, должен это сказать к чести моего
следователя, были приняты все меры для разыскания аббата. Я уже  потерял
всякую надежду. Кадрусса не нашли. Меня должны были судить  в  ближайшую
сессию, как вдруг восьмого сентября, то есть через  три  месяца  и  пять
дней после убийства, в тюрьму явился аббат Бузони, которого я уже  и  не
ждал, и сказал, что слышал, будто один из заключенных хочет поговорить с
ним. Он, по его словам, узнал об этом в Марселе и  поспешил  явиться  на
мой зов.
   Вы можете себе представить, с какой радостью я его принял; я  расска-
зал ему все, что видел и слышал; волнуясь, приступил я к истории с алма-
зом; против всякого моего ожидания, она  оказалась  чистой  правдой;  и,
опять-таки против всякого моего ожидания, он вполне поверил всему, что я
рассказал.
   Я был пленен его кротким милосердием, видел, что ему хорошо  известны
нравы моей родины, - и тогда в надежде, что, быть может, из  этих  мило-
сердных уст я получу прощение за единственное свое преступление, я расс-
казал ему на исповеди, во всех подробностях, что произошло в Отейле. То,
что я сделал по сердечному влечению, имело такое же последствие, как ес-
ли бы я сделал это из расчета: мое сознание в этом  первом  убийстве,  к
которому меня ничто не принуждало, убедило его, что я не совершил второ-
го, и он, уходя, велел мне надеяться и обещал сделать все от него  зави-
сящее, чтобы убедить судей в моей невиновности.
   Я понял, что он занялся мною, когда увидел, что для  меня  постепенно
смягчается тюремный режим, и узнал, что мое дело отложено  до  следующей
сессии.
   В этот промежуток времени провидению угодно было, чтобы  за  границей
схватили Кадрусса и доставили во Францию. Он во всем сознался, свалив на
свою жену весь умысел преступления и подстрекательство к нему. Его  при-
говорили к пожизненной каторге, а меня освободили.
   - И тогда, - сказал Монте-Кристо, - вы явились ко  мне  с  рекоменда-
тельным письмом от аббата Бузони.
   - Да, ваше сиятельство, он принял во мне живое участие.
   "Ваше ремесло контрабандиста погубит вас, - сказал он мне. - Если  вы
выйдете отсюда, бросьте это".
   "Но, отец мой, - спросил я, - как же мне жить и  содержать  мою  нес-
частную невестку?"
   "Один из моих духовных сыновей, - ответил он, - относится  ко  мне  с
большим уважением и поручил мне отыскать ему человека, которому  он  мог
бы доверять. Хотите быть этим человеком? Я ему вас рекомендую".
   "Отец мой! - воскликнул я. - Как вы добры!"
   "Но вы обещаете мне, что я никогда в этом не раскаюсь?"
   Я поднял руку, чтобы дать клятву.
   "Этого не нужно, - сказал он, - я знаю и люблю корсиканцев;  вот  вам
рекомендация".
   И он написал несколько строк, которые я вам передал  и  на  основании
которых ваше сиятельство взяли меня к себе на службу. Теперь  я  могу  с
гордостью спросить, имели ли когда-нибудь ваше сиятельство причины  быть
мною недовольны?
   - Нет, - отвечал граф, - я с удовольствием признаю,  что  вы  хороший
слуга, Бертуччо, хоть вы и недостаточно доверяете мне.
   - Я, ваше сиятельство?
   - Да, вы. Как это могло случиться, что у вас есть невестка и приемный
сын, а вы мне никогда о них не говорили?
   - Увы, ваше сиятельство, мне остается  поведать  вам  самую  грустную
часть моей жизни. Я уехал на Корсику. Вы сами понимаете, что я торопился
повидать и утешить мою бедную невестку; но в  Рольяно  меня  ждало  нес-
частье; в моем доме произошло нечто такое ужасное, что об этом и до  сих
пор еще помнят соседи. Следуя моим советам, моя бедная невестка  отказы-
вала Бенедетто, который постоянно требовал денег. Однажды утром он приг-
розил ей и исчез на целый день. Бедная Ассунта, любившая этого  негодяя,
как родного сына, горько плакала. Пришел вечер; она ждала его и не ложи-
лась спать. В одиннадцать часов вечера он вернулся в сопровождении  двух
приятелей, обычных сотоварищей его проделок; она хотела обнять  его,  но
они схватили ее, и один из них, - боюсь, что это и  был  этот  проклятый
мальчишка, - воскликнул:
   "Мы сыграем в пытку, и  ей  прядется  сказать,  где  у  нее  спрятаны
деньги".
   Наш сосед Василио уехал в Бастнда, и дома оставалась только его жена.
Кроме нее, никто не мог бы увидеть, ни услышать того, что происходило  в
доме невестки. Двое крепко держали Ассунту, которая не предстявляла себе
возможности такого преступления и ласково улыбалась своим будущим  пала-
чам; третий наглухо забаррикадировал двери и окна, потом вернулся к  ос-
тальным, и все трое, стараясь заглушить крики ужаса, вырывавшиеся у  Ас-
сунты при виде этих грозных приготовлений, поднесли ее ногами к пылающе-
му очагу. Они ждали, что это заставит  ее  указать,  где  спрятаны  наши
деньги; но, пока она боролась с ними, вспыхнула  ее  одежда;  тогда  они
бросили несчастную, боясь, чтобы огонь не перекинулся на них. Вся  охва-
ченная пламенем, она бросилась к выходу, но дверь была заперта. Она  ки-
нулась к окну; но окно было забито.
   И вот соседка услыхала ужасные крики: это Ассунта  звала  на  помощь.
Потом ее голос стал глуше, крики перешли в  стоны.  На  следующий  день,
после целой ночи ужаса и тревоги, жена Василио, наконец, решилась  выйти
из дому, и судебные власти, которым она дала знать, взломали дверь наше-
го дома. Ассунту нашли полуобгоревшей, но  еще  живой,  шкафы  оказались
взломаны, деньги исчезли. Что до Бенедетто,  то  он  навсегда  исчез  из
Рольяно; с тех пор я его не видел и даже не слышал о нем.
   - Узнав об этом печальном происшествии, - продолжал Бертуччо, -  я  и
отправился к вашему сиятельству. Мне уже не к чему было рассказывать вам
ни о Бенедетто, потому что он исчез, ни о моей невестке, потому что  она
умерла.
   - И что вы думали об этом происшествии? - спросил Монте-Кристо.
   - Что это была кара за мое преступление, - ответил Бертуччо - О,  эти
Вильфоры, проклятый род!
   - Я то же думаю, - мрачно прошептал граф.
   - Теперь, - продолжал Бертуччо, - ваше сиятельство  понимает,  почему
этот дом, где я с тех пор не был, этот сад, где я  неожиданно  очутился,
это место, где я убил человека, могли вызвать во мне мучительное  волне-
ние, причину которого вам угодно было узнать; признаюсь,  я  не  уверен,
что здесь, у моих ног, в той самой могиле, которую он выкопал для своего
ребенка, не лежит господин де Вильфор.
   - Что ж, все возможно, - сказал Монте-Кристо, вставая, - даже и то, -
добавил он чуть слышно, - что королевский прокурор еще жив. Аббат Бузони
хорошо сделал, что прислал вас ко мне. И вы  тоже  хорошо  сделали,  что
рассказали мне свою историю, потому что теперь я уже не буду дурно о вас
думать. А что этот, так неудачно названный, Бенедетто? Вы так и не  ста-
рались напасть на его след, не пытались узнать, что с ним сталось?
   - Никогда. Если бы я даже знал, где он, я не старался бы увидеть его,
а бежал бы от него, как от чудовища. Нет, к счастью, я никогда ни от ко-
го ничего о нем не слыхал; надеюсь, что его нет в живых.
   - Не надейтесь, Бертуччо, - сказал граф. -  Злодеи  так  не  умирают:
господь охраняет их, чтобы сделать орудием своего отмщения.
   - Пусть так, - сказал Бертуччо. - Я только молю бога,  чтобы  мне  не
привелось с ним встретиться. Теперь, - продолжал, опуская голову, управ-
ляющий, - вы знаете все, ваше сиятельство; на земле вы  мой  судья,  как
господь - на небе; не скажете ли вы мне что-нибудь в утешение?
   - Да, вы правы, и я могу повторить то, что сказал бы вам аббат  Бузо-
ни; этот Вильфор, на которого вы подняли руку, заслуживал  возмездия  за
свой поступок с вами, и, может быть, еще кое за что. Если Бенедетто жив,
то он послужит, как я вам уже сказал, орудием божьей кары, а потом и сам
понесет наказание. Вы  же,  собственно  говоря,  можете  упрекнуть  себя
только в одном: спросите себя, почему, спасши этого ребенка  от  смерти,
вы не возвратили его матери; вот в чем ваша вина, Бертуччо.
   - Да, ваше сиятельство, в этом я виновен, я поступил малодушно. Когда
я вернул ребенку жизнь, мне оставалось только, как вы  говорите,  отдать
его матери. Но для этого мне нужно было собрать кое-какие сведения,  об-
ратить на себя внимание, может быть, выдать себя. Мне не  хотелось  уми-
рать, меня привязывали к жизни моя невестка,  мое  врожденное  самолюбие
корсиканца, который хочет мстить победоносно и до конца, и,  наконец,  я
просто любил жизнь. Я не так храбр, как мой несчастный брат!
   Бертуччо закрыл лицо руками, а Монте-Кристо вперил в него долгий, за-
гадочный взгляд.
   Потом, после минутного молчания, которому время и место придавали еще
больше торжественности, граф сказал с непривычной для него печалью в го-
лосе:
   - Чтобы достойно окончить нашу беседу, последнюю по поводу всех  этих
событий, Бертуччо, запомните мои слова, которые я часто слышал от аббата
Бузони: "От всякой беды есть два лекарства - время и молчание". А теперь
я хочу пройтись по саду То, что тягостно для вас, участника ужасных  со-
бытий, вызовет во мне скорее приятные ощущения и удвоит  для  меня  цен-
ность этого поместья. Видите ли, Бертуччо, деревья милы только тем,  что
дают тень, а самая тень мила лишь потому, что вызывает  грезы  и  мечты.
Вот я приобрел сад, считая, что покупаю лишь огороженное место, - а  это
огороженное место вдруг оказывается садом, в котором бродят  привидения,
не предусмотренные контрактом. А я любитель  привидений,  я  никогда  не
слыхал, чтобы мертвецы за шесть тысяч лет наделали столько зла,  сколько
его делают живые за один день. Возвращайтесь домой,  Бертуччо,  и  спите
спокойно. Если в последний час ваш духовник будет к вам не так милосерд,
как аббат Бузони, позовите меня, если я еще буду жив, и я  найду  слова,
которые тихо убаюкают вашу душу, когда она будет  готовиться  в  трудный
путь, который зовется вечностью.
   Бертуччо почтительно склонился перед графом и, тяжело вздохнув,  уда-
лился.
   Монте-Кристо остался один; он сделал несколько шагов.
   - Здесь, около этого платана, могила, куда был  положен  младенец,  -
прошептал он, - там - калитка, через которую входили в сад; в том углу -
потайная лестница, ведущая в спальню. Не думаю, чтобы требовалось  зано-
сить все это в записную книжку, потому что у меня здесь  перед  глазами,
под ногами вокруг - рельефный живой план.
   И граф, еще раз обойдя сад, направился к карсте  Бертуччо,  видя  его
задумчивость, молча сел рядом с кучером.
   Карета покатила в Париж.
   В тот же вечер, вернувшись в свой дом на Елисейских Полях, граф  Мон-
те-Кристо обошел все помещение, как мог бы это сделать человек, знакомый
с ним уже многие годы; и хотя он шел впереди других, он ни разу не ошиб-
ся дверью и не направился по такой лестнице  или  коридору,  которые  не
привели бы его прямо туда, куда он хотел попасть. Али сопровождал его  в
этом ночном обходе. Граф отдал Бертуччо кое-какие ра