ой
приезд, а я узнал о нем через полчаса после того, как вы миновали заста-
ву. Вы дали свой адрес только кучеру почтовой кареты, а мне он известен,
как явствует из того, что я явился к вам в ту самую минуту, когда вы са-
дились за стол. Поэтому позвоните и спросите еще  прибор;  мы  пообедаем
вместе.
   - В самом деле, - отвечал Вильфор, глядя на отца с удивлением,  -  вы
располагаете самыми точными сведениями.
   - Да это очень просто; вы, стоящие у  власти,  владеете  только  теми
средствами, которые можно купить за деньги; а мы, ожидающие власти, рас-
полагаем всеми средствами, которые дает нам в руки преданность,  которые
нам дарит самоотвержение.
   - Преданность? - повторил Вильфор с улыбкой.
   - Да, преданность; так для приличия называют честолюбие, питающее на-
дежды на будущее.
   И отец Вильфора, видя, что тот не зовет слугу, сам  протянул  руку  к
звонку.
   Вильфор удержал его.
   - Подождите, отец, еще одно слово.
   - Говорите.
   - Как наша полиция ни плоха, она знает одну страшную тайну.
   - Какую?
   - Приметы того человека, который приходил за генералом Кенелем в  тот
день, когда он исчез.
   - Вот как! Она их знает? Да неужели? И какие же это приметы?
   - Смуглая кожа, волосы, бакенбарды и глаза черные, синий сюртук, зас-
тегнутый доверху, ленточка Почетного легиона в петлице, широкополая шля-
па и камышовая трость.
   - Ага! Полиция это знает? - сказал Нуартье. - Почему же в таком  слу-
чае она не задержала этого человека?
   - Потому что он ускользнул от нее вчера или третьего дня на углу ули-
цы Кок-Эрон.
   - Недаром я вам говорил, что ваша полиция - дура.
   - Да, но она в любую минуту может найти его.
   - Разумеется, - сказал Нуартье, беспечно поглядывая  кругом.  -  Если
этот человек не будет предупрежден, но его предупредили. Поэтому, - при-
бавил он с улыбкой, - он изменит лицо и платье.
   При этих словах он встал, снял сюртук и галстук, подошел к столу,  на
котором лежали вещи из дорожного несессера Вильфора, взял бритву,  намы-
лил себе щеки и твердой рукой сбрил уличающие  его  бакенбарды,  имевшие
столь важное значение для полиции.
   Вильфор смотрел на него с ужасом, не лишенным восхищения.
   Сбрив бакенбарды, Нуартье изменил прическу; вместо  черного  галстука
повязал цветной, взяв его из раскрытого чемодана; снял свой  синий  дву-
бортный сюртук и падел коричневый однобортный сюртук Вильфора;  примерил
перед зеркалом его шляпу с загнутыми полями и, видимо, остался ею  дово-
лен; свою палку он оставил в углу за камином, а вместо нее  в  руке  его
засвистала легкая бамбуковая тросточка, сообщавшая походке изящного  по-
мощника королевского прокурора ту непринужденность, которая являлась его
главным достоинством.
   - Ну, что? - сказал он, оборачиваясь к ошеломленному Вильфору. -  Как
ты думаешь, опознает меня теперь полиция?
   - Нет, отец, - пробормотал Вильфор, - по крайней мере надеюсь.
   - А что касается этих вещей, которые я оставляю на твое попечение, то
я полагаюсь на твою осмотрительность. Ты сумеешь припрятать их.
   - Будьте покойны! - сказал Вильфор.
   - И скажу тебе, что ты, пожалуй, прав; может быть, ты и в самом  деле
спас мне жизнь, но не беспокойся, мы скоро поквитаемся.
   Вильфор покачал головой.
   - Не веришь?
   - По крайней мере надеюсь, что вы ошибаетесь.
   - Ты еще увидишь короля?
   - Может быть.
   - Хочешь прослыть у него пророком?
   - Пророков, предсказывающих несчастье, плохо принимают при дворе.
   - Да, но рано или поздно им отдают должное; допустим, что будет  вто-
ричная реставрация; тогда ты прослывешь великим человеком.
   - Что же я должен сказать королю?
   - Скажи ему вот что: "Ваше величество,  вас  обманывают  относительно
состояния Франции, настроения городов, духа армии; тот, кого в Париже вы
называете корсиканским людоедом, кого еще зовут  узурпатором  в  Неверс,
именуется уже Бонапартом в Лионе и императором в Гренобле. Вы  считаете,
что его преследуют, гонят, что он бежит; а он летит, как орел,  которого
он нам возвращает. Вы считаете, что его войско умирает с голоду, истоще-
но походом, готово разбежаться; оно растет, как снежный ком. Ваше  вели-
чество, уезжайте, оставьте Францию ее истинному владыке,  тому,  кто  не
купил ее, а завоевал; уезжайте, не потому, чтобы вам грозила  опасность:
ваш противник достаточно силен, чтобы проявить милость,  а  потому,  что
потомку Людовика Святого унизительно быть  обязанным  жизнью  победителю
Арколи, Маренго и Аустерлица". Скажи все это королю, Жерар, или,  лучше,
не говори ему ничего, скрой от всех, что ты был в Париже, не говори, за-
чем сюда ездил и что здесь делал; найми лошадей, и если сюда ты  скакал,
то обратно лети; вернись в Марсель ночью; войди в  свой  дом  с  заднего
крыльца и сиди там, тихо, скромно, никуда не показываясь,  а  главное  -
сиди смирно, потому что на этот раз, клянусь тебе, мы будем действовать,
как люди сильные, знающие своих врагов. Уезжайте, сын мой, уезжайте, и в
награду за послушание отцовскому велению, или, если вам угодно, за  ува-
жение к советам друга, мы сохраним за вами ваше место. Это позволит вам,
- добавил Нуартье с улыбкой, - спасти меня в другой раз, если  когда-ни-
будь на политических качелях вы окажетесь наверху, а я внизу.  Прощайте,
Жерар; в следующий приезд остановитесь у меня.
   И Нуартье вышел с тем спокойствием, которое ни на минуту не  покидало
его во все продолжение этого нелегкого разговора.
   Вильфор, бледный и встревоженный, подбежал к окну и, раздвинув  зана-
вески, увидел, как отец его невозмутимо прошел мимо  двух-трех  подозри-
тельных личностей, стоявших на улице, вероятно для того, чтобы задержать
человека с черными бакенбардами, в синем сюртуке и в широкополой шляпе.
   Вильфор, весь дрожа, не отходил от окна, пока отец его  не  исчез  за
углом. Потом он схватил оставленные отцом вещи, засунул на самое дно че-
модана черный галстук и синий сюртук, скомкал шляпу и бросил ее в нижний
ящик шкафа, изломал трость и кинул не в камин,  надел  дорожный  картуз,
позвал слугу, взглядом пресек все вопросы, расплатился, вскочил  в  ожи-
давшую его карету, узнал в Лионе, что Бонапарт уже вступил в Гренобль, и
среди возбуждения, царившего по всей дороге, приехал в Марсель,  терзае-
мый всеми муками, какие проникают в сердце человека вместе с честолюбием
и первыми успехами.
 
 
   XIII. СТО ДНЕЙ
 
   Нуартье оказался хорошим пророком, и  все  совершилось  так,  как  он
предсказывал. Всем известно возвращение  с  острова  Эльба,  возвращение
странное, чудесное, без примера в прошлом и, вероятно, без повторения  в
будущем.
   Людовик XVIII сделал лишь слабую попытку отразить жестокий  удар;  не
доверяя людям, он не доверял и событиям. Только что  восстановленная  им
королевская или, вернее, монархическая власть зашаталась в своих еще  не
окрепших устоях, и по первому мановению императора рухнуло все здание  -
нестройная смесь старых предрассудков и новых идей. Поэтому награда, ко-
торую Вильфор получил от своего короля, была не только бесполезна, но  и
опасна, и он никому не показал своего  ордена  Почетного  легиона,  хотя
герцог Блакас, во исполнение воли короля, и озаботился выслать ему  гра-
моту.
   Наполеон непременно отставил бы Вильфора, если бы не  покровительство
Нуартье, ставшего всемогущим при императорском дворе в  награду  за  мы-
тарства, им перенесенные, и за услуги, им оказанные.  Жирондист  1793  и
сенатор 1806 года сдержал свое слово и помог тому, кто подал ему  помощь
накануне.
   Всю свою власть во время восстановления Империи, чье вторичное  паде-
ние, впрочем, легко было предвидеть, Вильфор употребил на сокрытие  тай-
ны, которую чуть было не разгласил Дантес.
   Королевский же прокурор был отставлен по подозрению  в  недостаточной
преданности бонапартизму.
   Едва императорская власть была восстановлена, то есть  едва  Наполеон
поселился в Тюильрийском дворце, только что покинутом Людовиком XVIII, и
стал рассылать свои многочисленные и разнообразные приказы из того само-
го кабинета, куда мы вслед за Вильфором ввели наших читателей и  где  на
столе из орехового дерева император нашел еще раскрытую и  почти  полную
табакерку Людовика XVIII, - как в Марселе, вопреки усилиям местного  на-
чальства, начала разгораться междоусобная распря, всегда тлеющая на Юге;
дело грозило не ограничиться криками, которыми  осаждали  отсиживающихся
дома роялистов, и публичными оскорблениями тех,  кто  решался  выйти  на
улицу.
   Вследствие изменившихся обстоятельств почтенный арматор, принадлежав-
ший к плебейскому лагерю, если и не стал всемогущ, - ибо г-н Моррель был
человек осторожный и несколько робкий, как все те, кто прошел  медленную
и трудную коммерческую карьеру, - то все же, хоть его и опережали рьяные
бонапартисты, укорявшие его за умеренность,  приобрел  достаточный  вес,
чтобы возвысить голос и заявить жалобу.  Жалоба  эта,  как  легко  дога-
даться, касалась Дантеса.
   Вильфор устоял, несмотря на падение своего  начальника.  Свадьба  его
хоть и не расстроилась, но была отложена до более благоприятных  времен.
Если бы император удержался на престоле, то Жерару следовало  бы  искать
другую партию, и Нуартье нашел бы ему невесту;  если  бы  Людовик  XVIII
вторично возвратился, то влияние маркиза де Сен-Меран удвоилось бы,  как
и влияние самого Вильфора, - и этот брак стал бы особенно подходящим.
   Таким образом, помощник королевского прокурора занимал первое место в
марсельском судебном мире, когда однажды утром ему  доложили  о  приходе
г-на Морреля.
   Другой поспешил бы навстречу арматору и тем показал бы свою слабость;
но Вильфор был человек умный и обладал если не опытом,  то  превосходным
чутьем. Он заставил Морреля дожидаться в передней,  как  сделал  бы  при
Реставрации, не потому, что был занят, а  просто  потому,  что  принято,
чтобы помощник прокурора заставлял ждать в передней. Через четверть  ча-
са, просмотрев несколько газет различных направлений, он  велел  позвать
г-на Морреля.
   Моррель думал, что увидит Вильфора удрученным, а нашел его точно  та-
ким, каким он был полтора месяца тому назад, то есть спокойным,  твердым
и полным холодной учтивости, а она является  самой  неодолимой  из  всех
преград, отделяющих человека с положением от человека простого. Он шел в
кабинет Вильфора в убеждении, что тот задрожит, увидев его, а вместо то-
го сам смутился и задрожал при виде помощника  прокурора,  который  ждал
его, сидя за письменным столом.
   Моррель остановился в дверях. Вильфор посмотрел на  него,  словно  не
узнавая. Наконец, после некоторого молчания, во время которого почтенный
арматор вертел в руках шляпу, он проговорил:
   - Господин Моррель, если не ошибаюсь?
   - Да, сударь, это я, - отвечал арматор.
   - Пожалуйста, войдите, - сказал Вильфор с покровительственным жестом,
- и скажите, чему я обязан, что вы удостоили меня вашим посещением?
   - Разве вы не догадываетесь? - спросил Моррель.
   - Нет, нисколько не догадываюсь; но тем не менее я готов быть вам по-
лезным, если это в моей власти.
   - Это всецело в вашей власти, - сказал Моррель.
   - Так объясните, в чем дело.
   - Сударь, - начал Моррель, понемногу успокаиваясь, черпая твердость в
справедливости своей просьбы и в ясности своего положения, - вы помните,
что за несколько дней до того, как стало известно о возвращении его  ве-
личества императора, я приходил к вам просить о  снисхождении  к  одному
молодому человеку, моряку, помощнику капитана на моем судне; его обвиня-
ли, если вы помните, в сношениях с островом  Эльба;  подобные  сношения,
считавшиеся тогда преступлением, ныне дают право на  награду.  Тогда  вы
служили Людовику XVIII и не пощадили обвиняемого; это был ваш долг.  Те-
перь вы служите Наполеону и обязаны защитить  невинного;  это  тоже  ваш
долг. Поэтому я пришел спросить у вас, что с ним сталось.
   Вильфор сделал над собой громадное усилие.
   - Как его имя? - спросил он. - Будьте добры, назовите ею имя.
   - Эдмон Дантес.
   Надо думать, Вильфору было бы приятное подставить  лоб  под  пистолет
противника на дуэли на расстоянии двадцати пяти шагов, чем услышать  это
имя, брошенное ему в лицо; однако он и глазом не моргнул.
   "Никто но может обвинить меня в том, что я арестовал  этого  молодого
человека по личным соображениям", - подумал Вильфор.
   - Дантес, - повторил он. - Вы говорите Эдмон Дантес.
   - Да, сударь.
   Вильфор открыл огромный реестр, помещавшийся в стоявшей рядом контор-
ке, потом пошел к другому столу, от стола перешел к полкам с папками дел
и, обернувшись к арматору, спросил самым естественным голосом:
   - А вы не ошибаетесь, милостивый государь?
   Если бы Моррель был подогадливее  или  лучше  осведомлен  об  обстоя-
тельствах этого дела, то он нашел бы странным,  что  помощник  прокурора
удостаивает его ответом по делу, вовсе его не касающемуся; он  задал  бы
себе вопрос: почему Вильфор не отсылает его к  арестантским  спискам,  к
начальникам тюрем, к префекту департамента? Но Моррель, тщетно  искавший
признаков страха, усмотрел в его поведении одну благосклонность: Вильфор
рассчитал верно.
   - Нет, - отвечал Моррель, - я не ошибаюсь; я знаю беднягу десять лет,
а служил он у меня четыре года. Полтора месяца тому назад - помните? - я
просил вас быть великодушным, как теперь прошу быть справедливым; вы еще
приняли меня довольно немилостиво и отвечали  с  неудовольствием.  В  то
время роялисты были неласковы к бонапартистам!
   - Милостивый государь, - отвечал Вильфор, парируя удар со  свойствен-
ным ему хладнокровием и проворством, - я был роялистом, когда думал, что
Бурбоны не только законные наследники престола, но и избранники  народа;
но чудесное возвращение, которого мы были свидетелями, доказало мне, что
я ошибался. Гений Наполеона победил: только любимый монарх - монарх  за-
конный.
   - В добрый час, - воскликнул Моррель с грубоватой  откровенностью.  -
Приятно слушать, когда вы так говорите, и я вижу в этом хороший знак для
бедного Эдмона.
   - Погодите, - сказал Вильфор, перелистывая новый реестр, - я припоми-
наю: моряк, так, кажется? Он еще собирался жениться  на  каталанке?  Да,
да, теперь я вспоминаю; это было очень серьезное дело.
   - Разве?
   - Вы ведь знаете, что от меня его повели прямо в  тюрьму  при  здании
суда.
   - Да, а потом?
   - Потом я послал донесение в Париж и приложил  бумаги,  которые  были
найдены при нем. Я был обязан это сделать. Через неделю арестанта  увез-
ли.
   - Увезли? - вскричал Моррель. - Но что же сделали с бедным малым?
   - Не пугайтесь! Его, вероятно, отправили в  Фенестрель,  в  Пиньероль
или на острова святой Маргариты, что называется  -  сослали;  и  в  одно
прекрасное утро он к вам вернется и примет командование на своем  кораб-
ле.
   - Пусть возвращается когда угодно: место за ним. Но как же он до  сих
пор не возвратился? Казалось бы,  наполеоновская  юстиция  первым  делом
должна освободить тех, кого засадила в тюрьму юстиция роялистская.
   - Не спешите обвинять, господин Моррель, - отвечал Вильфор, - во вся-
ком деле требуется законность. Предписание о заключении  в  тюрьму  было
получено от высшего начальства; надо от высшего же  начальства  получить
приказ об освобождении. Наполеон возвратился всего две недели  тому  на-
зад; предписания об освобождении заключенных только еще пишут.
   - Но разве нельзя, - спросил Моррель, - ускорить все эти  формальнос-
ти? Ведь мы победили. У меня есть друзья, есть связи;  я  могу  добиться
отмены приговора.
   - Приговора не было.
   - Так постановления об аресте.
   - В политических делах нет арестантских списков; иногда правительство
заинтересовано в том, чтобы человек исчез бесследно; списки могли бы по-
мочь розыскам.
   - Так, может статься, было при Бурбонах, но теперь...
   - Так бывает во все времена, дорогой господин Моррель;  правительства
сменяют друг друга и похожи друг на друга; карательная машина,  заведен-
ная при Людовике Четырнадцатом, действует по сей день; нет только Басти-
лии. Император в соблюдении тюремного устава всегда был строже, чем даже
Людовик Четырнадцатый, и количество арестантов, не внесенных  в  списки,
неисчислимо.
   Такая благосклонная откровенность обезоружила бы любую уверенность, а
у Морреля не было даже подозрений.
   - Но скажите, господин де Вильфор, что вы  мне  посоветуете  сделать,
чтобы ускорить возвращение бедного Дантеса?
   - Могу посоветовать одно: подайте прошение министру юстиции.
   - Ах, господин де Вильфор! Мы же знаем, что значат прошения:  министр
получает их по двести в день и не прочитывает и четырех.
   - Да, - сказал Вильфор, - но он  прочтет  прошение,  посланное  мною,
снабженное моей припиской и исходящее непосредственно от меня.
   - И вы возьметесь препроводить ему это прошение?
   - С величайшим удовольствием. Дантес раньше мог быть виновен, но  те-
перь он не виновен; и я обязан возвратить ему свободу, так  же  как  был
обязан заключить его в тюрьму.
   Вильфор предотвращал таким образом опасное для него  следствие,  мало
вероятное, но все-таки возможное, - следствие, которое погубило  бы  его
безвозвратно.
   - А как нужно писать министру?
   - Садитесь сюда, господин Моррель, - сказал Вильфор, уступая ему свое
место. - Я вам продиктую.
   - Вы будете так добры?
   - Помилуйте! Но не будем терять времени, и так уж довольно потеряно.
   - Да, да! Вспомним, что бедняга ждет, страдает, может быть,  отчаива-
ется.
   Вильфор вздрогнул при мысли об узнике, проклинающем его в безмолвии и
мраке; но он зашел слишком далеко и отступать уже  нельзя  было:  Дантес
должен был быть раздавлен жерновами его честолюбия.
   - Я готов, - сказал Моррель, сев в кресло Вильфора и взявшись за  пе-
ро.
   И Вильфор продиктовал прошение, в котором,  несомненно  с  наилучшими
намерениями, преувеличивал патриотизм Дантеса и услуги, оказанные им де-
лу бонапартистов. В этом прошении Дантес представал как один из  главных
пособников возвращения Наполеона. Очевидно, что министр, прочитав  такую
бумагу, должен был тотчас же восстановить справедливость, если  это  еще
не было сделано.
   Когда прошение было написано, Вильфор прочел его вслух.
   - Хорошо, - сказал он, - теперь положитесь на меня.
   - А когда вы отправите его?
   - Сегодня же.
   - С вашей припиской?
   - Лучшей припиской будет, если я удостоверю, что все сказанное в про-
шении совершенная правда.
   Вильфор сел в кресло и сделал нужную надпись в углу бумаги.
   - Что же мне дальше делать? - спросил Моррель.
   - Ждать, - ответил Вильфор. - Я все беру на себя.
   Такая уверенность вернула Моррелю надежду; он ушел в восторге от  по-
мощника королевского прокурора и пошел известить  старика  Дантеса,  что
тот скоро увидит своего сына.
   Между тем Вильфор, вместо того чтобы послать прошение в Париж, береж-
но сохранил его у себя; спасительное для Дантеса в настоящую минуту, оно
могло стать для него гибельным впоследствии, если бы случилось то,  чего
можно было уже ожидать по положению в Европе и обороту, какой  принимали
события, - то есть вторичная реставрация.
   Итак, Дантес остался узником; забытый и затерянный  во  мраке  своего
подземелья, он не слышал громоподобного падения Людовика XVIII и еще бо-
лее страшного грохота, с которым рухнула Империя.
   Но Вильфор зорко следил за всем, внимательно прислушивался ко  всему.
Два раза, за время короткого возвращения Наполеона,  которое  называется
Сто дней. Моррель возобновлял атаку, настаивая на освобождении  Дантеса,
и оба раза Вильфор успокаивал его обещаниями и надеждами. Наконец,  нас-
тупило Ватерлоо. Моррель уже больше не являлся к Вильфору: он сделал для
своего юного друга все, что было в человеческих  силах;  новые  попытки,
при вторичной реставрации, могли только  понапрасну  его  скомпрометиро-
вать.
   Людовик XVIII вернулся на престол. Вильфор, для которого Марсель  был
полон воспоминаний, терзавших его сов