вностным другом религии и  поряд-
ка, лучшим роялистом, чем я, ибо он роялист по раскаянию, а я  -  только
по страсти.
   И Вильфор окинул взглядом присутствующих, как он  это  делал  в  суде
после какой-нибудь великолепной тирады, проверяя действие своего красно-
речия на публику.
   - Правильно, Вильфор, - сказал граф де Сальвье, - эти же слова я ска-
зал третьего дня в Тюильри министру двора, который выразил удивление  по
поводу брака между сыном жирондиста и дочерью офицера, служившего в  ар-
мии Конде, и министр отлично понял меня.  Сам  король  покровительствует
этому способу объединения. Мы и не подозревали, что он слушает нас, а он
вдруг вмешался в разговор и говорит: "Вильфор (заметьте, король не  ска-
зал Нуартье, а подчеркнул имя Вильфор), Вильфор, - сказал король, - пой-
дет далеко; это молодой человек уже вполне сложившийся и  принадлежит  к
моему миру. Я с удовольствием узнал, что маркиз и маркиза  де  Сен-Меран
выдают за него свою дочь, и я сам посоветовал бы им этот брак,  если  бы
они не явились первые ко мне просить позволения".
   - Король это сказал, граф? - воскликнул восхищенный Вильфор.
   - Передаю вам собственные его слова; и если маркиз захочет быть  отк-
ровенным, то сознается, что эти же слова король сказал ему самому, когда
он, полгода назад, сообщил королю о своем намерении выдать за  вас  свою
дочь.
   - Это верно, - подтвердил маркиз.
   - Так, значит, я всем обязан королю! Чего я не сделаю,  чтобы  послу-
жить ему!
   - Таким вы мне нравитесь, - сказала маркиза. -  Пусть  теперь  явится
заговорщик, - добро пожаловать!
   - А я, мама, - сказала Рене, - молю бога, чтобы он вас не  услышал  и
чтобы он посылал господину де Вильфор только мелких воришек, беспомощных
банкротов и робких жуликов; тогда я буду спать спокойно.
   - Это все равно, что желать врачу одних  мигреней,  веснушек,  осиных
укусов и тому подобное, - сказал Вильфор со смехом. - Если вы хотите ви-
деть меня королевским прокурором, пожелайте мне, напротив, страшных  бо-
лезней, исцеление которых делает честь врачу.
   В эту минуту, словно судьба только и ждала пожелания Вильфора,  вошел
лакей и сказал ему несколько слов на ухо.
   Вильфор, извинившись, вышел из-за стола и воротился  через  несколько
минут с довольной улыбкой на губах.
   Рене посмотрела на своего жениха с  восхищением:  его  голубые  глаза
сверкали на бледном лице, окаймленном черными бакенбардами; в эту минуту
он и в самом деле был очень красив. Рене с нетерпением ждала,  чтобы  он
объяснил причину своего внезапного исчезновения.
   - Вы только что  выразили  желание  иметь  мужем  доктора,  -  сказал
Вильфор, - так вот у меня с учениками Эскулапа (так еще говорили в тыся-
ча восемьсот пятнадцатом году) есть некоторое сходство: я не могу распо-
лагать своим временем. Меня нашли даже здесь, подле вас, в  день  нашего
обручения.
   - А почему вас вызвали? - спросила молодая девушка  с  легким  беспо-
койством.
   - Увы, из-за больного, который, если верить тому, что  мне  сообщили,
очень плох. Случай весьма серьезный, и болезнь грозит эшафотом.
   - Боже! - вскричала Рене побледнев.
   - Что вы говорите! - воскликнули гости в один голос.
   - По-видимому, речь идет не более и не менее  как  о  бонапартистском
заговоре.
   - Неужели! - вскричала маркиза.
   - Вот что сказано в доносе.
   И Вильфор прочел:
   - "Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского про-
курора о том, что Эдмон Дантес, помощник капитана на  корабле  "Фараон",
прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от
Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора  письмо  к  бонапартистскому
комитету в Париже.
   Если он будет задержан, уличающее его письмо будет найдено  при  нем,
или у его отца, или в его каюте на "Фараоне".
   - Позвольте, - сказала Рене, - это письмо не подписано  и  адресовано
не вам, а королевскому прокурору.
   - Да, но королевский прокурор в отлучке; письмо подали его секретарю,
которому поручено распечатывать почту; он вскрыл это письмо,  послал  за
мной и, не застав меня дома, сам отдал приказ об аресте.
   - Так виновный арестован? - спросила маркиза.
   - То есть обвиняемый, - поправила Рене.
   - Да, арестован, - отвечал Вильфор, - и, как я уже  говорил  мадемуа-
зель Рене, если у него найдут письмо, то мой пациент опасно болен.
   - А где этот несчастный? - спросила Рене.
   - Ждет у меня.
   - Ступайте, друг мой, - сказал маркиз, - не пренебрегайте вашими обя-
занностями. Королевская служба требует вашего личного присутствия;  сту-
пайте же куда вас призывает королевская служба.
   - Ах, господин де Вильфор! - воскликнула Рене, умоляюще сложив  руки.
- Будьте снисходительны, сегодня день нашего обручения.
   Вильфор обошел вокруг стола и, облокотившись на спинку стула, на  ко-
тором сидела его невеста, сказал:
   - Ради вашего спокойствия обещаю вам сделать все, что можно. Но  если
улики бесспорны, если обвинение справедливо, придется скосить эту  бона-
партистскую сорную траву.
   Рене вздрогнула при слове "скосить", ибо у этой сорной травы, как вы-
разился Вильфор, была голова.
   - Не слушайте ее, Вильфор, - сказала маркиза, - это  ребячество;  она
привыкнет.
   И маркиза протянула Вильфору свою сухую руку, которую  он  поцеловал,
глядя на Рене; глаза его говорили: "Я целую вашу руку или по крайней ме-
ре хотел бы поцеловать".
   - Печальное предзнаменование! - прошептала Рене.
   - Перестань, Рене, - сказала маркиза. - Ты выводишь меня из  терпения
своими детскими выходками. Желала бы я знать, что важнее - судьба  госу-
дарства или твои чувствительные фантазии?
   - Ах, мама, - вздохнула Рене.
   - Маркиза, простите нашу плохую роялистку, -  сказал  де  Вильфор,  -
обещаю вам, что исполню долг помощника королевского  прокурора  со  всем
усердием, то есть буду беспощаден.
   Но в то время как помощник прокурора говорил эти слова маркизе, жених
украдкой посылал взгляд невесте, и взгляд этот говорил: "Будьте  спокой-
ны, Рене; ради вас я буду снисходителен".
   Рене отвечала ему нежной улыбкой, и Вильфор удалился,  преисполненный
блаженства.
 
 
   VII. ДОПРОС
 
   Выйдя из столовой, Вильфор тотчас же сбросил с себя маску веселости и
принял торжественный вид, подобающий человеку, на которого возложен выс-
ший долг - решать участь своего ближнего. Однако,  несмотря  на  подвиж-
ность своего лица, которой он часто, как искусный  актер,  учился  перед
зеркалом, на этот раз ему трудно было нахмурить брови и омрачить чело. И
в самом деле, если не считать политического прошлого его  отца,  которое
могло повредить его карьере, если от него  не  отмежеваться  решительно,
Жерар де Вильфор был в эту минуту так счастлив, как  только  может  быть
счастлив человек: располагая солидным состоянием, он занимал в  двадцать
семь лет видное место в судебном мире; он был женихом молодой и красивой
девушки, которую любил не страстно, но разумно, как может любить  помощ-
ник королевского прокурора. Мадемуазель де Сен-Меран была не только кра-
сива, но вдобавок принадлежала к семейству, бывшему  в  большой  милости
при дворе. Кроме связей своих родителей, которые, не имея других  детей,
могли целиком воспользоваться ими в интересах своего зятя, невеста  при-
носила ему пятьдесят тысяч экю приданого, к коему, ввиду надежд (ужасное
слово, выдуманное свахами), могло со временем прибавиться полумиллионное
наследство. Все это вместе взятое составляло итог блаженства до того ос-
лепительный, что Вильфор находил пятна даже на солнце,  если  перед  тем
долго смотрел в свою душу внутренним взором.
   У дверей его ждал полицейский комиссар. Вид этой мрачной фигуры  зас-
тавил его спуститься с высоты седьмого неба на бренную землю, по которой
мы ходим; он придал своему лицу подобающее выражение и подошел  к  поли-
цейскому.
   - Я готов! - сказал он. - Я прочел письмо,  вы  хорошо  сделали,  что
арестовали этого человека; теперь сообщите мне о нем и  о  заговоре  все
сведения, какие вы успели собрать.
   - О заговоре мы еще ничего не знаем; все бумаги, найденные  при  нем,
запечатаны в одну связку и лежат на вашем столе. Что же касается  самого
обвиняемого, то его зовут, как вы изволили видеть из самого доноса,  Эд-
мон Дантес, он служит помощником капитана на трехмачтовом корабле "Фара-
он", который возит хлопок из Александрии и  Смирны  и  принадлежит  мар-
сельскому торговому дому "Моррель и Сын".
   - До поступления на торговое судно он служил во флоте?
   - О, нет! Это совсем молодой человек.
   - Каких лет?
   - Лет девятнадцати - двадцати, не больше.
   Когда Вильфор, пройдя улицу Гран-рю, уже подходил к  своему  дому,  к
нему приблизился человек, по-видимому его поджидавший. То был  г-н  Мор-
рель.
   - Господин де Вильфор! - вскричал он. - Как хорошо, что я застал вас!
Подумайте, произошла страшная ошибка, арестовали моего помощника капита-
на, Эдмона Дантеса.
   - Знаю, - отвечал Вильфор, - я как раз иду допрашивать его.
   - Господин де Вильфор, - продолжал Моррель с жаром, -  вы  не  знаете
обвиняемого, а я его знаю. Представьте  себе  человека,  самого  тихого,
честного и, я готов сказать, самого лучшего знатока своего дела во  всем
торговом флоте... Господин де Вильфор! Прошу вас за него от всей Души.
   Вильфор, как мы уже видели, принадлежал к аристократическому  лагерю,
а Моррель - к плебейскому; первый был крайний роялист, второго  подозре-
вали в тайном бонапартизме. Вильфор свысока посмотрел на Морреля  и  хо-
лодно ответил:
   - Вы знаете, сударь, что можно быть тихим в домашнем кругу, честным в
торговых сношениях и знатоком своего дела и тем не менее быть преступни-
ком в политическом смысле. Вы это знаете, правда, сударь?
   Вильфор сделал ударение на последних словах, как бы намекая на самого
Морреля; испытующий взгляд его старался проникнуть в самое сердце  этого
человека, который дерзал просить за другого, хотя он не  мог  не  знать,
что сам нуждается в снисхождении.
   Моррель покраснел, потому что совесть его была не совсем чиста в  от-
ношении политических убеждений, притом же тайна, доверенная ему Дантесом
о свидании с маршалом и о словах, которые ему сказал император,  смущала
его ум. Однако он оказал с искренним участием:
   - Умоляю вас, господин де Вильфор, будьте справедливы, как вы  должны
быть, и добры, как вы всегда бываете, и  поскорее  верните  нам  бедного
Дантеса!
   В этом "верните нам" уху помощника королевского прокурора  почудилась
революционная нотка.
   "Да! - подумал он. - "Верните нам"... Уж не принадлежит ли этот  Дан-
тес к какой-нибудь секте карбонариев, раз его покровитель так неосторож-
но говорит во множественном числе? Помнится, комиссар  сказал,  что  его
ваяли в кабаке, и притом в многолюдной компании, - это какаянибудь  тай-
ная ложа".
   Он продолжал вслух:
   - Вы можете быть совершенно спокойны, сударь, и вы не напрасно проси-
те справедливости, если обвиняемый не виновен; если же, напротив, он ви-
новен, мы живем в трудное время, и безнаказанность может  послужить  па-
губным примером. Поэтому я буду вынужден исполнить свой долг.
   Он поклонился с ледяной учтивостью и величественно вошел в свой  дом,
примыкающий к зданию суда, а бедный  арматор,  как  окаменелый,  остался
стоять на улице.
   Передняя была полна жандармов и полицейских;  среди  них,  окруженный
пылающими ненавистью взглядами, спокойно и неподвижно стоял арестант.
   Вильфор, пересекая переднюю, искоса взглянул на Дантеса  и,  взяв  из
рук полицейского пачку бумаг, исчез за дверью, бросив на ходу:
   - Введите арестанта.
   Как ни был мимолетен взгляд, брошенный Вильфором на арестанта, он все
же успел составить себе мнение о человеке, которого ему предстояло  доп-
росить. Он прочел ум на его широком и  открытом  челе,  мужество  в  его
упорном взоре и нахмуренных бровях и прямодушие в его полных  полуоткры-
тых губах, за которыми блестели два  ряда  зубов,  белых,  как  слоновая
кость.
   Первое впечатление было благоприятно для Дантеса; но  Вильфору  часто
говорили, что политическая мудрость повелевает  не  поддаваться  первому
порыву, потому что это всегда голос сердца; и он приложил это правило  к
первому впечатлению, забыв о разнице между впечатлением и порывом.
   Он задушил добрые чувства, которые пытались ворваться к нему в  серд-
це, чтобы оттуда завладеть его умом, принял перед зеркалом торжественный
вид и сел, мрачный и грозный, за свой письменный стол.
   Через минуту вошел Дантес.
   Он был все так же бледен, но спокоен и приветлив; он с непринужденной
учтивостью поклонился своему судье, потом поискал глазами  стул,  словно
находился в гостиной арматора Морреля.
   Тут только встретил он тусклый взгляд Вильфора - взгляд, свойственный
блюстителям правосудия, которые не хотят, чтобы кто-нибудь читал их мыс-
ли, и потому превращают свои глаза в матовое стекло. Этот взгляд дал по-
чувствовать Дантесу, что он стоит перед судом.
   - Кто вы и как ваше имя? - спросил Вильфор, перебирая бумаги,  подан-
ные ему в передней; за какой-нибудь час дело уже успело  вырасти  в  до-
вольно объемистую тетрадь: так быстро язва шпионства разъедает  несчаст-
ное тело, именуемое обвиняемым.
   - Меня зовут Эдмон Дантес, - ровным и звучным голосом отвечал  юноша,
- я помощник капитана на корабле "Фараон", принадлежащем фирме  "Моррель
и Сын".
   - Сколько вам лет? - продолжал Вильфор.
   - Девятнадцать, - отвечал Дантес.
   - Что вы делали, когда вас арестовали?
   - Я обедал с друзьями по случаю моего  обручения,  -  отвечал  Дантес
слегка дрогнувшим голосом, настолько мучителен был  контраст  между  ра-
достным празднеством и мрачной церемонией, которая совершалась в эту ми-
нуту, между хмурым лицом Вильфора и лучеразным личиком Мерседес.
   - По случаю вашего обручения? - повторил помощник прокурора, невольно
вздрогнув.
   - Да, я женюсь на девушке, которую люблю уже три года.
   Вильфор, вопреки своему обычному бесстрастию, был все же поражен  та-
ким совпадением, и взволнованный голос юноши пробудил сочувственный отз-
вук в его душе, он тоже любил свою невесту, тоже был счастлив, и вот его
радости помешали, для того чтобы он разрушил счастье человека,  который,
подобно ему, был так близок к блаженству. "Такое  философическое  сопос-
тавление, - подумал он, - будет иметь большой успех в  гостиной  маркиза
де СенМеран; и, пока Дантес ожидал дальнейших вопросов, он начал  подби-
рать в уме антитезы, из которых ораторы строят блестящие фразы,  рассчи-
танные на аплодисменты и подчас принимаемые за истинное красноречие.
   Сочинив в уме изящный спич, Вильфор улыбнулся и сказал,  обращаясь  к
Дантесу:
   - Продолжайте.
   - Что же мне продолжать?
   - Осведомите правосудие.
   - Пусть правосудие скажет мне, о чем оно желает быть осведомлено, и я
ему скажу все, что знаю. Только, - прибавил он с улыбкою,  -  предупреж-
даю, что я знаю мало.
   - Вы служили при узурпаторе?
   - Меня должны были зачислить в военный флот, когда он пал.
   -  Говорят,  вы  весьма  крайних  политических  убеждений,  -  сказал
Вильфор, которому об этом никто ничего не говорил, но он решил на всякий
случай предложить этот вопрос в виде обвинения.
   - Мои политические убеждения!.. Увы, мне стыдно признаться, но у меня
никогда не было того, что называется убеждениями, мне  только  девятнад-
цать лет, как я уже имел честь доложить вам; я ничего не знаю,  никакого
видного положения я занять не могу; всем, что я есть и чем я стану, если
мне дадут то место, о котором я мечтаю, я буду обязан  одному  господину
Моррелю. Поэтому все мои убеждения, и то  не  политические,  а  частные,
сводятся к трем чувствам: я люблю моего отца, уважаю господина Морреля и
обожаю Мерседес Вот, милостивый государь, все, что я могу сообщить  пра-
восудию; как видите, все это для него мало интересно.
   Пока Дантес говорил, Вильфор смотрел на его честное, открытое лицо  и
невольно вспомнил слова Рене, которая, не зная  обвиняемого,  просила  о
снисхождении к нему. Привыкнув иметь дело с преступлением и преступника-
ми, помощник прокурора в каждом слове Дантеса видел новое доказательство
его невиновности. В самом деле, этот юноша, почти мальчик, простодушный,
откровенный, красноречивый тем красноречием сердца, которое  никогда  не
дается, когда его ищешь, полный любви ко всем, потому что был  счастлив,
а счастье и самых злых превращает в добрых, -  изливал  даже  на  своего
судью нежность и доброту, переполнявшие его душу. Вильфор был с ним  су-
ров и строг, а у Эдмона во взоре, в голосе, в движениях не было  ничего,
кроме приязни и доброжелательности к тому, кто его допрашивал.
   "Честное слово, - подумал Вильфор, - вот славный малый,  и,  надеюсь,
мне нетрудно, будет угодить Рене, исполнив первую  ее  просьбу;  этим  я
заслужу сердечное рукопожатие при всех, а в уголке, тайком, нежный поце-
луй".
   От этой сладостной надежды лицо Вильфора прояснилось, и когда,  отор-
вавшись от своих мыслей, он перевел взгляд на Дантеса, Дантес, следивший
за всеми переменами его лица, тоже улыбнулся.
   - У вас есть враги? - спросил Вильфор.
   - Враги? - сказал Дантес. - Я, по счастью, еще так мало значу, что не
успел нажить их. Может быть, я немного вспыльчив, но я  всегда  старался
укрощать себя в отношениях с подчиненными. У меня  под  началом  человек
десять - двенадцать матросов. Спросите их, милостивый  государь,  и  они
вам скажут, что любят и уважают меня не как отца, - я еще слишком  молод
для этого, - а как старшего брата.
   - Если у вас нет врагов, то, может быть, есть завистники. Вам  только
девятнадцать лет, а вас назначают капитаном, это высокая должность в ва-
шем звании; вы женитесь на красивой девушке, которая вас  любит,  а  это
редкое счастье во всех званиях мира. Вот две веские причины, чтобы иметь
завистников.
   - Да, вы правы. Вы, верно, лучше меня знаете людей, а может быть, это
и так. Но если эти завистники из числа моих друзей, то я предпочитаю  не
знать, кто они, чтобы мне не пришлось их ненавидеть.
   - Это неверно. Всегда надо, насколько можно, ясно видеть  окружающее.
И, сказать по правда, - вы кажетесь мне таким достойным молодым  челове-
ком, что для вас я решаюсь отступить от обычных правил правосудия и  по-
мочь вам раскрыть истину... Вот донос, который возводит на  вас  обвине-
ние. Узнаете почерк?
   Вильфор вынул из кармана письмо и протянул его Дантесу.  Дантес  пос-
мотрел, прочел, нахмурил лоб и сказал:
   - Нет, я не знаю этой руки; почерк искажен,  но  довольно  тверд.  Во
всяком случае это писала искусная "рука. Я очень  счастлив,  -  прибавил
он, глядя на Вильфора с благодарностью, - что имею дело с таким  челове-
ком, как вы, потому что действительно этот завистник - настоящий враг!
   По молнии, блеснувшей в глазах юноши при этих словах, Вильфор  понял,
сколько душевной силы скрывается под его наружной кротостью.
   - А теперь, - сказал Вильфор, - отвечайте мне откровенно, не как  об-
виняемый судье, а как человек, попавший в беду, отвечает человеку, кото-
рый принимает в нем участие: есть ли правда в этом безыменном доносе?
   И Вильфор с отвращением бросил на стол  письмо,  которое  вернул  ему
Дантес.
   - Все правда, а в то же время ни слова правды; а вот  чистая  правда,
клянись честью моряка, клянусь моей любовью к Мерседес,  клянусь  жизнью
моего отца!
   - Говорите, - сказал Вильфор.
   И прибавил про себя:
   "Если бы Рене могла меня видеть, надеюсь, она была бы довольна мною и
не называла бы меня палачом".
   - Так вот: когда мы вышли из Неаполя, капитан Леклер заболел  нервной
горячкой; на корабле не было врача, а он не хотел приставать  к  берегу,
потому что очень спешил на остров Эльба,  и  потому  состояние  его  так
ухудшилось, что на третий день, почувствовав приближение смерти, он поз-
вал меня к себе.
   "Дантес, - сказал он, - поклянитесь мне честью, что исполните поруче-
ние, которое я вам дам; дело чрезвычайно важно