руках королевского прокурора. Поэтому он не удивился, уви-
дев в ведомости нижеследующее примечание: Эдмон Дантес. Отъявленный  бо-
напартист, принимал деятельное участие в возвращении узурпатора с остро-
ва Эльба.
   Соблюдать строжайшую тайну; держать под неослабным надзором.
   Под этими строками было приписано другой рукой:
   "Ничего нельзя сделать".
   Сравнив почерк примечания с почерком пометки на прошении Морреля,  он
убедился, что примечание писано той же самой рукой, что  и  пометка,  то
есть рукой Вильфора.
   Что же касается приписки, сопровождавшей  примечание,  то  англичанин
понял, что она сделана тюремным инспектором, который  принял  мимолетное
участие в судьбе Дантеса, но ввиду указанного примечания был лишен  воз-
можности чем-либо проявить это участие.
   Господин де Бовиль, как мы уже сказали, из учтивости и чтобы  не  ме-
шать воспитаннику аббата Фариа в его розысках, сидел в углу и читал "Бе-
лое знамя".
   Поэтому он и не видел, как англичанин сложил и спрятал в  карман  до-
нос, написанный Дангларом в беседке  "Резерва"  и  снабженный  штемпелем
марсельской почты, удостоверяющим, что он вынут из ящика 27 февраля в  6
часов вечера.
   Впрочем, если бы он и заметил, то не показал бы  виду,  ибо  придавал
слишком мало значения этой бумажке и слишком много значения своим двумс-
там тысячам франков, чтобы помешать англичанину, хотя его поступок и на-
рушал все правила.
   - Благодарю вас, - сказал англичанин, с шумом захлопывая папку.  -  Я
нашел все, что мне нужно. Теперь моя очередь  исполнить  свое  обещание;
сделайте просто передаточную надпись, удостоверьте в ней,  что  получили
сумму сполна, и я тотчас же ее вам отсчитаю.
   И он уступил свое место за письменным столом де Бовилю, который  сел,
не чинясь, и поспешно сделал требуемую надпись, между тем как англичанин
на краю стола отсчитывал кредитные билеты.
 
 
   VIII. ТОРГОВЫЙ ДОМ МОРРЕЛЬ
 
   Если бы кто-нибудь из знавших торговый дом Моррель на  несколько  лет
уехал из Марселя и возвратился в описываемое нами время, то он нашел  бы
большую перемену.
   Вместо оживления, довольства и счастья, которые, так сказать, излуча-
ет благоденствующий торговый дом;  вместо  веселых  лиц,  мелькающих  за
оконными занавесками; вместо хлопотливых конторщиков, бегающих по  кори-
дорам, заложив за ухо перо; вместо двора, заваленного всевозможными  тю-
ками и оглашаемого хохотом и криком носильщиков, - он застал бы атмосфе-
ру заброшенности и безлюдья. Из множества служащих, когда-то  населявших
контору, в пустынных коридорах и  на  опустелом  дворе  осталось  только
двое: молодой человек, лет двадцати трех, по имени Эмманюель Эрбо, влюб-
ленный в дочь г-на Морреля и, вопреки настояниям родителей, не  покинув-
шей фирму, и бывший помощник казначея, кривой на один глаз и  прозванный
Коклосом; [16] это прозвище ему дала молодежь, некогда наполнявшая  этот
огромный, шумный улей, теперь почти необитаемый, причем оно столь прочно
заменило его настоящее имя, что он, вероятно, даже не оглянулся бы, если
бы кто-нибудь окликнул его по имени.
   Коклес остался на службе у г-на Морреля, и в положении этого честного
малого произошла своеобразная перемена; он в одно и то же  время  возвы-
сился до чина казначея и опустился до звания слуги.
   Но, несмотря ни на что, он остался все  тем  же  Коклесом  -  добрым,
усердным, преданным, но непреклонным во всем, что  касалось  арифметики,
единственного вопроса, в котором он готов  был  восстать  против  целого
света, даже против самого г-на Морреля; он верил только таблице  умноже-
ния, которую знал назубок, как бы ее ни выворачивали и как бы ни  стара-
лись его сбить.
   Среди всеобщего уныния, в которое погрузился дом Морреля, один только
Коклес остался невозмутим. Но не нужно думать,  что  эта  невозмутимость
проистекала от недостатка привязанности; напротив того, она была следст-
вием непоколебимого доверия. Как крысы заранее бегут с  обреченного  ко-
рабля, пока он еще не снялся с якоря, так и весь сонм служащих и контор-
щиков, земное благополучие которых зависело от фирмы арматора,  мало-по-
малу, как мы уже говорили, покинул контору и  склады;  но  Коклес,  видя
всеобщее бегство, даже не задумался над тем, чем оно вызвано;  для  него
все сводилось к цифрам, а так как за свою двадцатилетнюю службу в торго-
вом доме Моррель он привык видеть, что платежи производятся с неизменной
точностью, то он не допускал мысли, что этому может настать конец и  что
эти платежи могут прекратиться, подобно тому как мельник,  чья  мельница
приводится в движение силой течения большой реки, не может себе предста-
вить, чтобы эта река могла вдруг остановиться. И в самом деле до сих пор
ничто еще не поколебало уверенности Коклеса. Последний  месячный  платеж
совершился с непогрешимой точностью. Коклес  нашел  ошибку  в  семьдесят
сантимов, сделанную г-ном Моррелем себе в убыток, и в тот же день предс-
тавил ему эти переплаченные четырнадцать  су.  Г-н  Моррель  с  грустной
улыбкой взял их и положил в почти пустой ящик кассы.
   - Хорошо, Коклес; вы самый исправный казначей на свете.
   И Коклес удалился, как нельзя более довольный, ибо похвала г-на  Мор-
реля, самого честного человека в Марселе, была для него приятнее награды
в пятьдесят экю.
   Но после этого последнего платежа, столь благополучно произведенного,
для г-на Морреля настали тяжелые дни; чтобы рассчитаться с  кредиторами,
он собрал все свои средства и, опасаясь, как бы в Марселе не распростра-
нился слух о его разорении, если бы увидели, что он  прибегает  к  таким
крайностям, он лично съездил на Бокерскую ярмарку, где продал  кое-какие
драгоценности, принадлежавшие жене и дочери, и  часть  своего  столового
серебра. С помощью этой жертвы на этот раз все обошлось благополучно для
торгового дома Моррель; но зато касса совершенно опустела. Кредит, напу-
ганный молвой, отвернулся от него с обычным своим эгоизмом; и, чтобы уп-
латить г-ну де Бовиль пятнадцатого числа текущего месяца сто тысяч фран-
ков, а пятнадцатого числа будущего месяца еще сто тысяч, г-н Моррель мог
рассчитывать только на возвращение "Фараона", о выходе которого  в  море
его уведомило судно, одновременно с ним снявшееся с якоря и уже благопо-
лучно прибывшее в марсельский порт.
   Но это судно, вышедшее, как и "Фараон", из Калькутты, прибыло уже две
недели тому назад, между тем как о "Фараоне" не было никаких вестей.
   Таково было положение дел, когда поверенный римского банкирского дома
Томсон и Френч на другой день после  своего  посещения  г-на  де  Бовиль
явился к г-ну Моррелю.
   Его принял Эмманюель. Молодой человек, которого пугало  всякое  новое
лицо, ибо оно означало нового кредитора, обеспокоенного слухами  и  при-
шедшего к главе фирмы за справками, хотел  избавить  своего  патрона  от
неприятной беседы; он начал расспрашивать посетителя; но тот заявил, что
ничего не имеет сказать г-ну Эмманюелю и желает говорить лично  с  г-ном
Моррелем.
   Эмманюель со вздохом позвал Коклеса, Коклес явился, и молодой человек
велел ему провести незнакомца к г-ну Моррелю.
   Коклес пошел вперед; незнакомец следовал за ним.
   На лестнице они встретили прелестную молодую девушку лет  шестнадцати
- семнадцати, с беспокойством взглянувшую на незнакомца.
   Коклес не заметил этого выражения ее  лица,  но  от  незнакомца  оно,
по-видимому, не ускользнуло.
   - Господин Моррель у себя в кабинете,  мадемуазель  Жюли?  -  спросил
казначей.
   - Да, вероятно, - отвечала неуверенно молодая  девушка.  -  Загляните
туда, Коклес, и, если отец там, доложите ему о посетителе.
   - Докладывать обо мне было бы бесполезно, - сказал англичанин. - Гос-
подин Моррель не знает моего имени; достаточно сказать,  что  я  старший
агент фирмы Томсон и Френч, с которой торговый дом вашего батюшки состо-
ит в сношениях.
   Молодая девушка побледнела и стала спускаться с лестницы,  между  тем
как Коклес и незнакомец поднялись наверх.
   Жюли вошла в контору, где занимался Эмманюель;  а  Коклес  с  помощью
имевшегося у него ключа, что свидетельствовало о его свободном доступе к
хозяину, отворил дверь в углу площадки третьего этажа, впустил незнаком-
ца в переднюю, отворил затем другую дверь, прикрыл ее за собою,  оставив
посланца фирмы Томсон и Френч на минуту одного, и вскоре снова появился,
делая ему знак, что он может войти.
   Англичанин вошел; г-н Моррель сидел за письменным столом  и,  бледный
от волнения, с ужасом смотрел на столбцы своего пассива.
   Увидев незнакомца, г-н Моррель закрыл счетную книгу, встал, подал ему
стул; потом, когда незнакомец сел, опустился в свое кресло.
   За эти четырнадцать лет достойный негоциант сильно переменился; в на-
чале нашего рассказа ему было тридцать шесть лет, а теперь он приближал-
ся к пятидесяти. Волосы его поседели; заботы избороздили морщинами  лоб;
самый его взгляд, прежде столь твердый и решительный, стал тусклым и не-
уверенным, словно боялся  остановиться  на  какой-нибудь  мысли  или  на
чьем-нибудь лице.
   Англичанин смотрел на него с любопытством, явно смешанным с участием.
   - Милостивый государь, - сказал г-н Моррель, смущение которого увели-
чивалось от этого пристального взгляда, - вы желали говорить со мной?
   - Да, сударь. Вам известно, от чьего имени я являюсь?
   - От имени банкирского дома Томсон и Френч;  так,  по  крайней  мере,
сказал мне мой казначей.
   - Совершенно верно. Банкирский дом Томсон и Френч в течение ближайших
двух месяцев должен уплатить во Франции от трехсот до  четырехсот  тысяч
франков; зная вашу строгую точность в платежах, он собрал все какие  мог
обязательства за вашей подписью и поручил мне, по мере истечения  сроков
этих обязательств, получать по ним с вас причитающиеся суммы и  расходо-
вать их.
   Моррель, тяжело вздохнув, провел рукою по влажному лбу.
   - Итак, - спросил Моррель, - у вас имеются векселя за моей подписью?
   - Да, и притом на довольно значительную сумму.
   - А на какую именно? - спросил Моррель, стараясь говорить ровным  го-
лосом.
   - Во-первых, - сказал англичанин, вынимая, из кармана сверток  бумаг,
- вот передаточная надпись на двести тысяч франков,  сделанная  на  вашу
фирму господином де Бовиль, инспектором тюрем. Вы  признаете  этот  долг
господину де Бовиль?
   - Да, он поместил у меня эту сумму из четырех с  половиной  процентов
пять лет тому назад.
   - И вы должны возвратить их ему...
   - Одну половину пятнадцатого числа этого месяца, а другую - пятнадца-
того числа будущего.
   - Совершенно верно. Затем, вот еще векселя  на  тридцать  две  тысячи
пятьсот франков, которым срок в конце этого месяца. Они подписаны вами и
переданы нам предъявителями.
   - Я признаю их, - сказал Моррель, краснея от стыда  при  мысли,  что,
быть может, он в первый раз в жизни будет не  в  состоянии  уплатить  по
своим обязательствам. - Это все?
   - Нет, сударь; у меня есть еще векселя, срок которым истекает в конце
будущего месяца, переданные нам торговым домом Паскаль и торговым  домом
Уайлд и Тэрнер, на сумму около  пятидесяти  пяти  тысяч  франков;  всего
двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков.
   Несчастный Моррель в продолжение этого  исчисления  терпел  все  муки
ада.
   - Двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков, - повторил он  маши-
нально.
   - Да, сударь, - отвечал англичанин. - Однако, -  продолжал  он  после
некоторого молчания, - я не скрою от вас, господин Моррель, что при всем
уважении к вашей честности, до сих пор не  подвергавшейся  ни  малейшему
упреку, в Марселе носится слух, что вы скоро окажетесь несостоятельным.
   При таком почти грубом заявлении Моррель страшно побледнел.
   - Милостивый государь, - сказал он, - до сих  пор,  -  а  уже  прошло
больше двадцати четырех лет с того дня, как мой отец  передал  мне  нашу
фирму, которую он сам возглавлял в продолжение тридцати пяти лет,  -  до
сих пор ни одно представленное в мою  кассу  обязательство  за  подписью
Моррель и Сын не осталось неоплаченным.
   - Да, я это знаю, - отвечал англичанин, - но будем говорить откровен-
но, как подобает честным людям. Скажите: можете вы заплатить и  по  этим
обязательствам с такой же точностью?
   Моррель вздрогнул, но с твердостью посмотрел в лицо собеседнику.
   - На такой откровенный вопрос должно и отвечать откровенно, -  сказал
он. - Да, сударь, я заплачу по ним, если, как  я  надеюсь,  мой  корабль
благополучно прибудет, потому что его прибытие вернет мне кредит,  кото-
рого меня лишили постигшие меня неудачи; но если "Фараон", моя последняя
надежда, потерпит крушение...
   Глаза несчастного арматора наполнилось слезами.
   - Итак, - сказал англичанин, - если эта последняя надежда  вас  обма-
нет?..
   - Тогда, - продолжал Моррель, - как ни тяжело это  выговорить...  но,
привыкнув к несчастью, я должен привыкнуть и к стыду... тогда, вероятно,
я буду вынужден прекратить платежи.
   - Разве у вас нет друзей, которые могли бы вам помочь?
   Моррель печально улыбнулся.
   - В делах, сударь, не бывает друзей, вы это знаете; есть только  кор-
респонденты.
   - Это правда, - прошептал англичанин. - Итак, у вас  остается  только
одна надежда?
   - Только одна.
   - Последняя?
   - Последняя.
   - И, если эта надежда вас обманет...
   - Я погиб, безвозвратно погиб.
   - Когда я шел к вам, то какой-то корабль входил в порт.
   - Знаю, сударь; один из моих служащих, оставшийся мне верным  в  моем
несчастье, проводит целые дни в бельведере, на крыше  дома,  в  надежде,
что первый принесет мне радостную весть. Он уведомил меня о прибытии ко-
рабля.
   - И это не ваш корабль?
   - Нет, это "Жиронда", корабль из Бордо. Он также пришел из Индии;  но
это не мой.
   - Может быть, он знает, где "Фараон", и привез вам  какое-нибудь  из-
вестие о нем?
   - Признаться вам? Я почти столь же страшусь вестей  о  моем  корабле,
как неизвестности. Неизвестность - всетаки надежда.
   Помолчав, г-н Моррель прибавил глухим голосом:
   - Такое опоздание непонятно; "Фараон" вышел из Калькутты пятого  фев-
раля; уже больше месяца, как ему пора быть здесь.
   - Что это, - вдруг сказал англичанин, прислушиваясь,  -  что  это  за
шум?
   - Боже мой! Боже мой! - побледнев, как смерть, воскликнул Моррель.  -
Что еще случилось?
   С лестницы в самом деле доносился громкий шум;  люди  бегали  взад  и
вперед; раздался даже чей-то жалобный вопль.
   Моррель встал было, чтобы отворить дверь, но силы изменили ему, и  он
снова опустился в кресло.
   Они остались сидеть друг против Друга, Моррель -  дрожа  всем  телом,
незнакомец - глядя на него с выражением глубокого сострадания. Шум прек-
ратился, но Моррель, видимо, ждал чего-то: этот шум имел  свою  причину,
которая должна была открыться.
   Незнакомцу показалось, что кто-то тихо поднимается по лестнице и  что
на площадке остановилось несколько человек.
   Потом он услышал, как в замок первой двери вставили ключ  и  как  она
заскрипела на петлях.
   - Только у двоих есть ключ от этой двери, - прошептал  Моррель,  -  у
Коклеса и Жюли.
   В ту же минуту отворилась вторая дверь, и на пороге показалась  Жюли,
бледная и в слезах.
   Моррель встал, дрожа всем телом, и оперся на ручку кресла,  чтобы  не
упасть. Он хотел заговорить, но голос изменил ему.
   - Отец, - сказала девушка, умоляюще сложив руки, - простите вашей до-
чери, что она приносит вам дурную весть!
   Моррель страшно побледнел; Жюли бросилась в его объятия.
   - Отец, отец! - сказала она. - Не теряйте мужества!
   - "Фараон" погиб? - спросил Моррель сдавленным голосом.
   Жюли ничего не ответила, но утвердительно кивнула головой, склоненной
на грудь отца.
   - А экипаж? - спросил Моррель.
   - Спасен, - сказала Жюли, - спасен бордоским кораблем, который только
что вошел в порт.
   Моррель поднял руки к небу с  непередаваемым  выражением  смирения  и
благодарности.
   - Благодарю тебя, боже! - сказал он. - Ты поразил одного меня!
   Как ни хладнокровен был англичанин, у него на глаза навернулись  сле-
зы.
   - Войдите, - сказал Моррель, - войдите; я догадываюсь, что вы все  за
дверью.
   Едва он произнес эти слова, как, рыдая, вошла госпожа Моррель; за нею
следовал Эмманюель. В глубине, в передней, видны были суровые  лица  се-
ми-восьми матросов, истерзанных и полунагих. При виде этих людей  англи-
чанин вздрогнул. Он, казалось, хотел подойти к ним, но сдержался и, нап-
ротив, отошел в самый темный и отдаленный угол кабинета.
   Госпожа Моррель села в кресло и  взяла  руку  мужа  в  свои,  а  Жюли
по-прежнему стояла, склонив голову на грудь отца. Эмманюель остался пос-
реди комнаты, служа как бы звеном между семейством Моррель и  матросами,
столпившимися в дверях.
   - Как это случилось? - спросил Моррель.
   - Подойдите, Пенелоп, - сказал Эмманюель, - и расскажите.
   Старый матрос, загоревший до черноты под тропическим  солнцем,  подо-
шел, вертя в руках обрывки шляпы.
   - Здравствуйте, господин Моррель, - сказал он, как  будто  бы  только
вчера покинул Марсель и возвратился из поездки в Экс или Тулон.
   - Здравствуйте, друг  мой,  -  сказал  хозяин,  невольно  улыбнувшись
сквозь слезы, - по где же капитан?
   - Что до капитана, господин Моррель,  то  он  захворал  и  остался  в
Пальме; но, с божьей помощью, он скоро  поправится,  и  через  несколько
дней он будет здоров, как мы с вами.
   - Хорошо... Теперь рассказывайте, Пепелон, - сказал г-н Моррель.
   Пенелоп передвинул жвачку справа налево, прикрыл рот рукой, отвернул-
ся, выпустил в переднюю длинную струю черноватой  слюны,  выставил  ногу
вперед, и, покачиваясь, начал:
   - Так вот, господин Моррель, шли мы этак между мысом Бланко  и  мысом
Боядор, и под юго-западным ветром, после того как целую неделю проштиле-
вали; и вдруг капитан Гомар подходит ко мне (а я, надобно  сказать,  был
на руле) и говорит мне:
   "Дядя Пенелоп, что вы думаете об этих  облаках,  которые  поднимаются
там на горизонте?"
   А я уж и сам глядел на них.
   "Что я о них думаю, капитан? Думаю, что они подымаются чуточку  быст-
рее, чем полагается, и что они больно уж черны для облаков, по замышляю-
щих ничего дурного".
   "Я такого же мнения, - сказал капитан, - и на всякий случай приму ме-
ры предосторожности. Мы слишком много несем парусов  для  такого  ветра,
какой сейчас подует... Эй, вы! Бом-брамсель и бом-кливер долой!"
   И пора было: не успели исполнить команду, как ветер  налетел,  и  ко-
рабль начало кренить.
   "Все еще много парусов, - сказал капитан. - Грот на гитовы!"
   Через пять минут грот был взят на гитовы, и мы шли под фоком,  марсе-
лями и брамселями.
   "Ну что, дядя Пенелон, - сказал мне капитан, - что вы  качаете  голо-
вой?"
   "А то, что на вашем месте я велел бы убрать еще".
   "Ты, пожалуй, прав, старик, - сказал он, - будет свежий ветер".
   "Ну, знаете, капитан, - отвечаю я ему, - про свежий  ветер  забудьте,
это шторм, и здоровый шторм, если я в этом что-нибудь смыслю!"
   Надо вам сказать, что ветер летел на нас, как пыль на большой дороге.
К счастью, наш капитан знает свое дело.
   "Взять два рифа у марселей! - крикнул капитан. - Трави булиня, брасо-
пить к ветру, марселя долой, подтянуть тали на реях!"
   - Этого недостаточно под теми широтами, - внезапно сказал англичанин.
- Я взял бы четыре рифа и убрал бы фок.
   Услышав этот твердый и звучный голос, все вздрогнули. Пенелон  засло-
нил рукой глаза и посмотрел на того, кто так смело критиковал распоряже-
ния его капитана.
   - Мы сделали еще больше, сударь, - сказал старый  моряк  с  некоторым
почтением, - мы взяли на гитовы контрбизань и повернули через фордевинд,
чтобы идти вместе с бурей. Десять минут спустя мы взяли на гитовы марсе-
ля и пошли под одними снастями.
   - Корабль был слишком старый, чтобы - так рисковать, - сказал  англи-
чанин.
   - Вот то-то! Это нас и погубило. После двенадцатичасовой  трепки,  от
которой чертям бы тошно стало, открылась течь.
   "Пенелон, - говорит